быстрее

      — Нет. Нет, я сказал это уже достаточно раз и повторю ещё!       Вале злится, активно жестикулирует и глотает окончания слов, потому что просьба Пекко недопустима, потому что момент и без того максимально деликатный и оттого дерьмовый, потому что один маленький паршивец не перестал быть маленьким паршивцем и добился своего.       — А я – не отстану! Ты же знаешь.       Этот – другой, но такой же неуступчивый, просто редко действует в лоб, только если вынуждают и другого выхода нет. «Трахни меня так, как трахал его», – скороговоркой пропел его милый Франческо в тот день, когда они узнали окончательный состав на следующий сезон. Тогда Вале трусливо сбежал от разговора, замахав руками и сделав вид, что ему звонят, потом ему удалось как-то неловко отшутиться, на следующий день приезжали ребята из академии, но Пекко повторил, когда они опять остались одни.       — Только зачем? – слетает с губ Валентино. – Зачем тебе это нужно?!       Тот смотрит как никогда серьёзно, без малейшего оттенка улыбки на лице.       — Чтобы знать все его слабые места, – он акцентирует слова, взгляд тёмно-карих глаз направлен прямо.       — Ты его уже побеждал, и не раз.       — Да, но не в своей команде и не в борьбе за титул – это разные вещи! – он тоже эмоциональный и тоже подкрепляет свою правоту жестами. – А мы будем бороться не только за титул – не делай вид, что не понимаешь этого!       — Но… – Вале ненадолго теряет дар речи: он знает, что в следующем сезоне будет, говоря дипломатичным языком, интересно, но пока не готов заглядывать настолько далеко. Они с этим трижды проклятым засранцем и так постоянно пересекаются в паддоке, успешно друг друга игнорируя, но может ли что-то измениться, если их совместное пространство иногда будет сужаться до боксов одной команды? – Это… Всё это было очень давно, и я…       — Нет, – Франческо резко и решительно вскидывает руку. – Нет, ничего не обещай – не надо. Просто сделай то, что я прошу.       «Это я должен быть на твоём месте, это я любил его чёрт знает с какого возраста, да сколько себя помню!» – он так и не рассказал Валентино, что у в общем-то невинной сцены на банкете по окончании сезона был свидетель. Просто несколько поцелуев – даже не каких-то глубоких или развязных, а наоборот – до неприличия счастливых и скорее коротких, с привкусом чемпионского шампанского, бокалы с которым грозили выскользнуть из пальцев.       «Это меня он должен целовать вот так», – полунадтреснутым шёпотом отчеканил его, как оказалось, будущий напарник, перехватив позже тем же вечером.       Может, всё-таки следовало рассказать – но он решил оставить это при себе, а теперь нужно делать ход в уже начавшейся, самой важной в жизни партии, в которой ни в коем случае нельзя ошибиться.       — Боюсь, тебе не понравится, – Вале издаёт неловкий смешок, снова пытаясь отговориться, хотя уже очевидно, что это выходит плохо.       — Это почему? Не говори, что всегда делал это против его воли – я не поверю. А только это и может мне не понравиться.       — Конечно нет. Этот маленький ублюдок хотел всегда… – теперь Валентино гортанно смеётся.       — Ну, вот и я хочу, – Пекко привык к его словесным изысканиям в адрес бывшего и не удивляется очередному оскорблению. – И не понимаю, в чём проблема.       «В тебе», – хочется ответить именно так, но это будет грубо. Франческо слишком «нормальный» – по их меркам, конечно, потому что в их спорт «нормальные» не приходят в принципе и уж тем более не выигрывают два титула подряд, борясь за третий. Просто мелкий испанский мерзавец не спрашивал бы, а давно бы на него набросился, вызвав желание придушить, оттрахать, убить, похоронить, оживить, отыметь ещё раз и, прикончив окончательно, закопать обратно, чтобы наверняка и чтобы он не вернулся к нему мёртвым, требуя продолжения. С него ведь станется.       — Ладно, у меня есть одна мысль, – он вспоминает их последний раз. – Не сейчас – вечером.       Дёрнувшийся было вперёд Пекко разочарованно плюхается обратно на диван. Вале придирчиво осматривает его.       — В таком виде – не пойдёт, – он решительно критикует растянутые спортивные штаны с пятном от кетчупа и футболку с дыркой на плече. – Надень что-нибудь блядское.       — Блядское?       — Да, и не красней, как девственница.       — У меня нет ничего такого. Тем более здесь.       — Хорошо, тогда я что-нибудь придумаю, а ты просто донеси себя.              Через несколько часов Вале, уже входя в роль, грубо швыряет перед ним свои старые кожаные штаны времён юности, найденные на дне шкафа и изрядно пыльные. Он энергично встряхивает их, поднимая белое облако.       — Наденешь это. Только это – ничего лишнего. А, и вот, – рядом шлёпается потрёпанный и заметно растянутый кожаный ошейник.       — Ошейник?.. – Пекко недоумевает. – Откуда?       — Именно оттуда. И последнее, – он кидает рядом тюбик со смазкой. – Подготовься. Жду на балконе.       Вале уходит, Франческо смотрит на оставленные вещи и усмехается. Значит, без прелюдий. В принципе, он ожидал именно этого – такая деталь только приближает к разгадке.       

***

      Официальный банкет давно перерос в попойку в соседнем клубе, чем Валентино не без удовольствия воспользовался, уже не заморачиваясь с бокалами и отхлёбывая из бутылки. На танцполе как заправская бордельная шлюха выделывался Марк Маркес, которому не хватало только шеста и с которым у них всё закончилось, кажется, на этот раз окончательно. Вале надеялся, что окончательно, но сукин сын никогда не умел понимать человеческую речь и всегда делал всё по-своему.       — Идём танцевать! – он сегодня не был в настроении веселиться – разве что, методично напиваться – и ушёл в свои мысли настолько глубоко, что не заметил подскочившего засранца. Тот продефилировал к нему, покачиваясь в такт бьющей по барабанным перепонкам музыке, выхватил из руки бутылку и от души приложился.       Он уже успел потерять где-то рубашку, узкие кожаные брюки совершенно неприлично обтягивали ноги и бёдра, а ошейник дополнял образ. Нет, за несколько лет Вале привык к подобному, но сейчас красноречиво поднял обе брови.       — Я не хочу танцевать, особенно с тобой.       — А я хочу, чтобы ты со мной танцевал! – он дёрнул Вале за край футболки, карие глаза отдавали привычным безумным огнём. – Пойдём – хотя бы просто посмотришь, как я танцую для тебя!       — Я лучше пойду проветрюсь, – Валентино старательно пытался не выйти из себя, не приложить ему в челюсть, и методично прокладывал путь к лестнице, что вела на балкон, если он правильно помнил. – Без тебя!       — Нет уж – со мной! – он увязался следом. – Хочу с тобой, – он бормотал за его спиной, находясь под приличным градусом, но пока координируя и речь, и движения. – А может, ты меня хотя бы трахнешь? Всё равно ничего не изменится, так какая уже разница?!       Вале не хотел разбираться, когда он настоящий, когда его ведёт сущая дьявольщина и что всё это означает прямо сейчас. Когда они оказались на балконе, он потерял терпение и просто протянул руку, схватил его за ошейник и одним резким движением подтащил к парапету, после чего толкнул на перила, удерживая за загривок.       Этот ненормальный тут же застонал от восторга, притёрся ближе, напоминая о соблазнительно обтянутых чёрной кожей ягодицах. Валентино ругнулся сквозь зубы, чувствуя, как нарастает своя собственная реакция. Блядские штаны уже болтались на лодыжках, и он поспешил следом, не отводя глаз от бронзовеющего под светом уличного фонаря тела. Округлости идеально легли в ладони.       Он знал, что больно будет обоим – но резким рывком вошёл во всю длину. Никакого сопротивления не было – мелкий сучёныш подготовился заранее, ну или в нём недавно уже побывал чей-то член – а может, два, или несколько одновременно. Стоило бы подумать о защите, но уже было поздно передумать, а он рисковал всю жизнь на трассе и был готов рискнуть сейчас.       — Вот теперь танцуй – ты же так хотел!.. – прошипел Вале холодным голосом убийцы. – Танцуй для меня свои шлюшьи танцы, ты этого добивался?!       Тело под его руками прогнулось так, словно принадлежало гуттаперчевой кукле. Подалось назад, потом снова вперёд, руки схватились за ограждение. На чётко очерченных мышцах вздулись вены, и Вале захлестнула нещадная мысль, что сейчас не он ставит условия, не он ведёт игру. Он не согласился с этим и снова перехватил его за ошейник, резко натягивая назад.       

***

      — Ты же понимаешь, что ещё можешь отказаться?       Пекко явно не в своей тарелке, но уверенно сжимает кулаки, вскидывает голову и энергично мотает ею направо-налево. Потом проводит пальцами по влажным после душа и растрепавшимся кудрям.       Хорош.       На самом Валентино эти кожаные брюки всегда сидели свободно, больше напоминая одежду рокера. Зато образ Франческо – как раз то, то нужно: блестящая ткань тесно-тесно облегает все изгибы и даёт простор фантазии, пусть он и так знает всё наизусть.       Очень хорош.       — И всё же! – Вале настаивает. – Если ты скажешь, чтобы я остановился – я остановлюсь. Ты понял?       — Я понял, но я не скажу, – Пекко подходит ближе, сокращая расстояние до минимума, прищурившись, смотрит в глаза. – Он бы ни за что не сказал.       Он просчитывается, когда сам тянется за поцелуем – пусть даже невероятно грязным – чтобы начать, но непривычно жёсткая рука резко сжимает ошейник, о котором он тоже забыл. Шею сдавливает, он может сделать вдох, только когда практически вниз головой оказывается почти перекинутым через перила.       Конечно. Какие тут поцелуи? Он догадывался, потому что видел и слышал кое-что и раньше. Десять лет назад, когда его с позволения сказать будущий напарник приехал сюда по личному приглашению Вале, с которым они тогда были любовниками не разлей вода. Ему самому было семнадцать, он недавно присоединился к академии, обожая кумира восторженной тинейджерской любовью. Рядом был Безз, и они вдвоём застали определённую очень неприличную сцену, вломившись в раздевалку возле трека. Он мгновенно покраснел до кончиков ушей и потащил на выход друга, который, напротив, словно прирос к полу, а потом весь вечер оставлял сальные комментарии, продолжая вгонять его в краску. «Давай ночью пойдём подглядывать в замочную скважину! – Безз сиял, довольный своей идеей. – Только надо сейчас проверить, будет ли видно! Наберёмся опыта – интересно же, что Вале с ним делает, что он так орёт!»       Франческо спасло то, что важный гость не стал оставаться на ночлег, но имеющихся воспоминаний хватает, чтобы понять. Теперь ему хочется ощутить, и он держится руками за перила как за руль байка, прогибается, как на сложнейших виражах. Пульс – как на безумнейшей напряжённейшей гонке, темп – будто от этого зависит жизнь их обоих и все их титулы, коих у него значительно меньше.       Теперь он сам срывает голос и не понимает, как можно просто стонать, не переходя на протяжные крики. Он заполошно просит più veloce, потому что не знает, сколько ещё продержится на ногах и вообще в сознании – шею пережимает, горячее дыхание опаляет кожу рядом.       — Ti amo. Ti amo moltissimo, Francecso.       Вале добавляет его имя, Вале даёт понять, что это – та самая разница. Получаются уже только хрипы – он задыхается от удушья, задыхается от удовольствия, задыхается от любви. Потом его накрывает как никогда в жизни: колени подгибаются, он не сползает вниз только потому, что его умудряются удерживать. Он чувствует влагу внутри себя за мгновение до того, как закрыть глаза и всё же ненадолго отключиться.

***

      Валентино тогда не думал ни о чём – все мысли улетучились из головы, оставив какие-то первобытные инстинкты.       Быстрее. Быстрее. Только истинно животное желание вбиваться в чужое тело – гибкое, податливое, горячее. Чувствовать власть над ним, изо всех сил подтягивая ошейник, делая его туже, затягивая эту не совсем воображаемую петлю у него на шее.       Ещё. Ещё. Уже скоро. От выбиваемых им криков заболели собственные связки, и он добавил свой голос. Их наверняка слышала вся округа, а вот внутри здания, где гремела музыка – вряд ли.       — ¡Más rápido! – Вале не понимал, куда ещё быстрее, но давно не удивлялся его ненасытности и упивался тем, что сейчас получается её удовлетворить, обуздать.       Их чуть не подбросило вверх, и он даже забыл все ругательные слова, пытаясь удержать их вечного адресата, чтобы тот не сорвался вниз, практически без сил повиснув на перилах и продолжая изливаться. А Вале ещё не закончил, возвращаясь в ритм, делая это с человеком, которого он когда-то… Которого он сейчас…       — Ti odio, – он выпалил это, а потом повторил громче: – Ti odio! – и резко подался назад. Взгляд был расфокусирован, но всё же собрался в одной точке. Семя стекало вниз по бёдрам, по промежности, это завораживало во всех смыслах их ненормальности.       Вале услышал тяжёлое дыхание после нескольких секунд безвольного молчания. Больше его здесь ничего не держало, но напоследок он протянул руку и забрал как трофей расстегнувшийся и державшийся уже едва-едва ошейник.

***

      — Tesoro mio, всё хорошо, вот так, – Франческо находит себя там же и слышит взволнованный голос Вале, который помогает ему распрямиться после какого-то количества секунд беспамятства. – Сейчас немного надавлю, прости, – он снимает ошейник, Пекко невольно касается своей шеи.       Валентино смачивает водой из бутылки заранее принесённое полотенце, кидает ему одно, но снова забирает, когда быстро заканчивает с собой.       — Я сам, я сам, отдыхай, – он тоже до сих пор пытается отдышаться, но не подаёт вида: убирает собственные следы влажной тканью и открыто улыбается, заглядывая при этом в глаза. – Ты так кричал, tesoro. Никогда не видел тебя таким.       У Франческо получается ответная улыбка.       — Нам надо делать так почаще, ты же не против? – голос хриплый, но он прокашливается, и привычные краски возвращаются. – В особые моменты, чтобы встряхнуться… Я буду говорить, когда.       Вале целует его, как величайшее сокровище – осторожно, медленно, мягко держа лицо в ладонях. Его распирает от нежности.       — Его ты тоже не оставил? – Франческо портит волшебство момента. Валентино хочется сплюнуть, но он должен ответить.       — Я увидел, что он в сознании. И поднялся обратно, когда привёл себя в порядок – его уже не было. Потом… клянусь – я вернулся в зал, а он там уже хохочет с какой-то девкой! Нет, я не горжусь этим эпизодом и вообще многим, что было… Но это было.       Пекко тонко улыбается.       — Хорошо. Я узнал, что хотел. И, думаю, я знаю, чего хочет он.       Вале не уточняет, потому что у гонщика должно оставаться личное, принадлежащее только ему, не полагающееся наставникам, друзьям, даже ему – только то, остающееся с ним на трассе, остающееся на чаше весов, когда нужно принять решение за долю секунды, проезжая по лезвию.       Франческо засыпает у него на коленях как в один аргентинский вечер, когда неловко крутился рядом, но всё же набрался смелости и проговорил: «Я очень хочу помочь, но не знаю, как». Вале попросил просто побыть с ним, а потом не стал будить и оставил у себя на ту ночь. Он остался уже на шесть лет.       

***

      — Ты же знаешь, что я могу устроить весёлую жизнь твоему… кхм… любимому ученику, – Марк манифестирует, при этом широко улыбаясь – они случайно пересеклись в паддоке на предсезонных тестах и отошли в сторону по его просьбе.       — Допустим, – Вале не может не согласиться.       — Прими моё условие, и я буду хорошим мальчиком. Просто идеальным напарником, не забывающим о благе команды.       Вале закатывает глаза и вымученно улыбается.       — Ты по определению не можешь быть хорошим мальчиком – так зачем это обещать?       Он поворачивается, чтобы уйти, но оппонент тоже делает шаг вперёд.       — Может, хотя бы послушаешь?!       — Давай.       — Трахни меня так, как трахаешь его.