Тополиный пух, чулки, Вивек

Телефон тихо пиликает сообщением в кармане, и Ворин включает беззвучный, не отрываясь от чистых, сверкающих чашек, ещё дымящихся от горячей посудомойки. Посетителей после обеда существенно меньше — несколько студентов сидят в углу с ноутбуками и тетрадями, мама с ребёнком, жующим печенье, слишком шумные школьники и уставшие офисники, почему-то ещё не уползшие обратно в муравейники контор соседнего бизнес-центра. — Иди отдохни, а то выглядишь, как труп, — всполох рыжих волос привычно появляется раньше острого, усыпанного веснушками лица Альмы — она хлопает его по плечу, улыбается уставше-обнадёживающе и подталкивает его в подсобку, сразу переключаясь, когда к стойке подходит постоянник со смешным ирокезом и щенячьими глазами — Альме, кажется, нравится, и Ворин не собирается подтрунивать над неряшливостью и неуклюжей грубостью. Привычное место отдыха — в маленькой подсобке, прислонившись к металлическому стеллажу, холодящему даже сквозь плотную толстовку. Энергетик — Ворин даже не хочет думать, который за последние сутки, которые он не удосужился разделить с предыдущими хотя бы парой часов сна, — шипит во рту, оседая сладкой кислотой на языке и обещая ещё парочку часов вполне сносного существования. Когда телефон вибрирует несколько раз подряд, Ворин сдаётся, садясь на шаткий металлический табурет в непонятную позу ворона — спина с коленями нещадно болят, а так… ну, жить можно. «‎Вооорииин…»‎ «‎Как тебе?» «‎Игнорщик…»‎ ‎Сообщения от Векха обрушиваются шквалом многоточий и недовольных смайликов, когда он даже не успевает открыть диалог. Когда открывает, энергетик задорно идёт носом, заставляя Альму заглянуть в подсобку из-за резкого кашля. Среди котиков и фоток заданий по экономике, которые Вивек постоянно скидывает на Ворина… сам Вивек. Точнее — размытый образ в дыме благовоний и тонкой сигареты, край кружевных чулок, впивающийся в загорелую кожу бёдер, и тонкая цепочка от шеи до сосков. Уши пылают сильнее, чем свежесваренный кофе, и Ворин прячет лицо в бесформенном рукаве с тихим «блять, Векх»‎. До конца смены — пять часов, несколько запар в час-пик и долгая дорога в переполненном автобусе. Ворин, кидая телефон в потрёпанный рюкзак, выходит обратно с глазами-стёклышками и дорабатывает на чистом автомате. Какая-то девушка флиртует то с ним, то с Альмой, получая только печенье в комплимент от заведения, а сам Ворин — толчок острым локтём в бок от Альмы. — Либо не отключайся и работай, либо сваливай, сама доработаю. Всё равно Сетх скоро притащиться должен, подменит тебя. Залпом выпив неразбавленный чёрный кофе, он быстро нацепляет на лицо улыбку и старается отвлечься от образов-запахов-ощущений, которые вспышками в едком тумане мелькают в сознании. К своей гордости, он только один раз проливает слишком сладкий раф на пол из-за дрожащих рук, получив оплеуху от появившегося за стойкой Соты и наконец-то собравшись достаточно, чтобы не получать штрафов за испорченные заказы. Июньский ветер — с привкусом шашлыка и пыли — приятно обдувает, когда он выходит на вечернюю набережную, привычными путями добираясь до остановки. Где-то поют уличные музыканты, носятся дети, почти сбивая с ног нерасторопных прохожих, а какая-то бабушка благодарно называет его «‎внучком»‎, когда он, не задумываясь о происходящем вокруг, берёт её сумки, дотаскивая их до автобуса. Когда он протискивается через толпу таких же уставших и сонных людей из салона на улицу, почти врезаясь в мусорку, спальный район встречает тишиной и глухими басами, доносящимися из чьего-то окна. Поворот — двор — поворот — стая бродячих собак — двор — подъезд — тёмная лестница — обшарпанная дверь их маленькой квартирки, снятой за гроши.‎ — Ну здравствуй, радость моя, — ключи привычно падают на стол, пыльные кеды — рядом с чужими сандалиями. Он слышит копошение в спальне, захлопнувшийся ноутбук и щелчок зажигалки. Вивек выпускает струю дыма, и она расползается по жаркому, туманному воздуху квартиры. Вивек — плавность линий, прозрачная рубашка и жадные пальцы, цепляющие подвязки чулок. Вивек — жидкая неразбавленная похоть, и Ворин только судорожно сглатывает, смотря на него сверху вниз. — Нравится? — он сладко-насмешливо тянет тонкие губы и упирается ступнёй в живот Ворина поверх мешковатой чёрной толстовки. Мышцы под ней напрягаются, как и весь Ворин, превращающийся в натянутую струну. Холодные руки ложатся на тонкую лодыжку, ногти проводят по бордовой ткани, почти оставляя затяжки на капроне. Губы — влажные, горячие — касаются свода, целуют выступающие вены, обхватывают пальцы под звонкий смех Вивека, и под его же тихий стон язык обводит между, оставляя тёмные следы на кружеве. — Нравится. Ты где только раздобыл это, чудо дурное? — Ворин стягивает толстовку, отвратительно медленно расстёгивает ремень — и аккуратно складывает всё на стул под недовольное ворчание Векха. — Что? Мне завтра в этом на работу идти. Вивек тянет его к себе, обхватывая талию ногами. И целует-кусает-лижет так беспорядочно и жадно, что Ворин даже отвечать не успевает — и прижимает его к кровати за плечи, не давая сдвинуться. Над ними гудит лампочка, едва заметно мигая тёплым светом, за приоткрытым окном шумит вечерний город — тяжёлое дыхание Векха перебивает крики прохожих и гудение машин. Он смотрит на Ворина приторно, развязно… и выпускает дым прямо в чужие губы, заставляя давиться то ли от пьянящей близости, то ли от горечи табака. — Добьёшь ты меня. Или себя, — что-то опасно-тёмное мелькает в каре-алых глазах, и Векх вздрагивает от пальцев, медленно рвущих тонкое кружево, от губ, оставляющих влажную дорожку от острых ключиц до втянутого живота. Вивек слаб и не боится этого признавать — особенно когда Ворин кусает выступающие косточки таза, когда носом чертит непонятные знаки на мягкой коже бёдер, когда просто существует так близко, что можно запустить руки в длинные волосы, можно тянуть и гнуться под чужими касаниями. Когда Ворин смотрит из-под ресниц, ухмыляясь так, что хочется ёрзать и прижиматься ближе к горячему телу. Вивек задыхается, когда вориновская рубашка, которую он привычно украл из шкафа, падает на пол вместе с кружевным, почти ничего не скрывающим бельём. Когда Ворин — нежность и грубость в одном флаконе — обхватывает его резко и властно, одними кончиками пальцев ловит вязкие капли и губами касается так невесомо, что хочется взвыть и взять дело в свои руки. Вивек — нетерпеливый, дурной Вивек — сжимает дорогую шёлковую простынь и выгибается натянутой тетивой, когда горячие губы обрушиваются на него, как ливень в жаркий день. Чужие пальцы сжимают и гладят, держат за бёдра и в ту же секунду давят на между, растягивая — он даже не заметил, как Ворин успел взять со стола смазку. — Будешь знать, как отправлять такие фото, когда я на работе, — и входит сразу на три фаланги, издеваясь и томя без причины. Вивек только хмурится — не для того он ждал несколько часов и тырил чулки у Сетха (предпочитая не спрашивать, откуда и почему). Так что цепляется за него руками-ногами, целует, словно завтра никогда не настанет, и берёт сам всё, что ему причитается. А Ворин, улыбаясь от уха до уха, только поддаётся нетерпеливым касаниям, довольно растягиваясь на прохладных простынях. За окном — жаркое лето. Утром — опять на работу. Но раскалённый взгляд и цепкие пальцы с лихвой разбавляют рутину будней. А фотографии он сохранит. Ну, так… на память.