Пепел

Шум набегающих и отступающих волн должен успокаивать, но Ди Фэйшэн слышит в шелесте песка и криках чаек насмешку и злобные подначки: он давно вырос из возраста, когда хочется топать ногами и кричать, если что-то идет не так, и все же чувство, сжимающее грудь, кажется неуловимо детским. Будто ему пообещали чудо, а его ожидаемо не случилось. Худая рука с неловкими пальцами чертит на песке узор: линии, круги, зигзаги. Ди Фэйшэн пристально разглядывает получающуюся картину, но она не собирается в целое, так и остается разрозненными кусками чего-то разбитого, что, наверное, не имеет шансов на восстановление. На запястье Ли Ляньхуа темнеет синяк, и Ди Фэйшэн обхватывает его прежде, чем успевает себя одернуть. Ли Ляньхуа поднимает спокойный вопросительный взгляд, слегка расфокусированный из-за пятна перед глазами. — Что такое? — уточняет он с улыбкой человека, познавшего эту бренную жизнь и успевшего в ней разочароваться. — Что? — Ты где-то ударился, — голос почему-то сдавленный. Он и сам не способен объяснить, почему его так цепляет эта отметина. Наверное, потому что Ли Сянъи, а позже и Ли Ляньхуа, казался неуязвимым. Его кожа — белая и чистая, как нефрит, словно защищена божественными силами от любой грязи. И тут — синяк. Ли Ляньхуа по-птичьи наклоняет голову, не пытаясь вырваться. Его ладонь с приставшими песчинками не подрагивает, покорная его воле. — Такое случается, если проявить неосторожность, — соглашается он, и краешек четко очерченных губ дергается, как будто он не знает, какую эмоцию выбрать — радость или печаль. — Все пройдет. Он осторожно высвобождает руку из ладоней Ди Фэйшэна и продолжает чертить на песке — на первый взгляд осмысленно, но все-таки, кажется, совершенно бездумно. Ди Фэйшэн сам не может объяснить, почему продолжает приходить. Поначалу надеялся, что Ли Ляньхуа снова всех обманул, он в этом мастер. Потом присматривался, цепляясь взглядом за любые несоответствия. Они с Фан Добином в те времена оба ожидали подвоха, потому что не раз становились жертвами воистину лисьей хитрости их общего знакомого. Но время идет, и Ли Ляньхуа по-прежнему только и делает, что чинит сети непослушными руками, рыбачит, лежит на солнце, щуря глаза, и ходит к морю, подолгу стоя на берегу — строгий силуэт на фоне бесконечной синевы слившихся неба и воды. Путает Фан Добина с другими посетителями, рассеянно улыбается Ди Фэйшэну, всякий раз знакомясь с ним заново, с вежливым любопытством принимает старых друзей и растерянно замирает рядом с Юнь Бицю, который все еще надеется вымолить у него прощение — и по лицу Ли Ляньхуа читается, что ему неловко не оттого, что тема давно себя исчерпала, а потому что он не понимает, чего от него хотят. Надежда устроить поединок тает, как дымок от сгоревшей палочки благовоний, но Ди Фэйшэн с отчаянным упрямством продолжает пробовать снова и снова — пока не приходит к выводу, что это бессмысленно. Эта мысль не оглушает его, не дает под дых, не лишает последних сил. Он смотрит на Ли Ляньхуа, на его небрежно собранные синей лентой волосы, на обветренное худое лицо, на синяк на руке, и в его груди разрастается бесконечный провал. Хочется встряхнуть этого упрямца, приказать ему перестать притворяться, стать прежним… Но в этот момент Ди Фэйшэн с отчетливой ясностью понимает, что прежнего Ли Сянъи нет, как нет и прежнего Ли Ляньхуа. Человек, которого он видит перед собой прямо сейчас, — кто-то новый, и с ним придется знакомиться заново. Поражение на вкус горькое, как пепел, думает Ди Фэйшэн, невесело ухмыляясь, и в этот момент Ли Ляньхуа вдруг встряхивается, словно снимая с себя сонное оцепенение. Переводит на него рассеянный, расфокусированный взгляд и уточняет: — Ты умеешь играть в вэйци?