Non Je Ne Regrette Rien

Взмокшие от неспешных, но долгих танцев люди то беспорядочно жались друг к другу, то отлипали, превращаясь в одинокие дрожащие струны, подражающие ритму музыкантов. В воздухе летал блеск дамских платьев, слепил глаза и завлекал окунуться в гущу незатейливых событий. Хмельные многообещающие улыбки, красивые ароматные тела, взмахи ухоженных окольцованных рук и дрожание перьев, торчащих из причесок - светские люди, слившиеся в один жизнерадостный организм, празднующий каждое мгновение роскошной жизни. Панталоне уже покрылся испариной, сладкой, кто-то дышал ему в шею шампанским и свежей вишней. Можно было определить, кто - зала была светлой и просторной, но Панталоне было не важно это. Золотое удовольствие струилось по коже - блеск дорогих люстр, свечение золотых пайеток на платьях леди, золотые часы обнимавших его мужских рук. И так в любой вечер. В любой вечер - золото и праздник, сладость вин и соль икры и крабового мяса, мягкость кисок, твердость членов, только приятный трепет. А еще.. эта чужая приятная возбуждающая дрожь - стоило только Панталоне ласково намекнуть, что лучше бы всем для него постараться. Робкая золотая власть легла в его, успевшую смягчиться и понежнеть, руку так органично, что застывала в ней как воск, Панталоне не мог сдерживать довольной сытой улыбки - носил ее каждое мгновение, как золотую медаль. И кто угодно оближет эту медаль, да что угодно оближет, стоит ему намекнуть, что он того желает. Если он желает, чтобы госпожа Дымова втолкнула в анус мужа горящую свечку - она лишь спросит, как глубоко нужно втолкнуть. Если он желает, чтобы какие-нибудь братья и сестры развлеклись друг с другом на его глазах и сделали это так, чтобы он желал присоединиться, они лишь спросят, сколько должна длиться прелюдия. Горячее море розового вина, разлитого в бокалы с золочеными краями и волны порочных удовольствий затапливали усадьбу Панталоне каждые выходные. - Не стесняйтесь умолять, - говорил он. И нежно улыбался. Жадно выискивая своим черным сумеречным взглядом драгоценный панический блеск на дне их глаз. Чтобы в него посмотреться. Чтобы умножить им кольца и меха, ожерелья, позолоченную отделку нарядов. И они умоляли. Послушно. Преумножали красоту новой жизни Панталоне. Блестящие дурманом глаза прояснялись сияющими слезами страха и мольбы. Мерцание горячих бусин крови, трепетно щекочущих чужую почти матовую кожу, сверкание влажной розовой плоти, проступившей наружу из раскрывшейся, как розовая лилия, кожи. Недолговечная роскошь - красота страдания. Должно быть его собственные страдания могли бы стать камнем в короне Ее Величества... Панталоне, несмотря на обещание себе со временем стать скромнее, втянулся. Так легко, будто все это было родным и привычным. Будто он был для этого рожден, настолько все ощущалось правильным. Именно поэтому в потоке еженедельных праздников жизни он часто думал о том, что, наконец, получил все, что заслуживал и о чем мог только мечтать, чем так долго грезил - его нежное белое тело, покрытое благородными ароматами и пудрой, возлегло на горы золота - классического, розового, любого, какое было угодно. И гадкие и унизительные воспоминания о прошлом стыдливо мрели перед этой новой жизнью, полной удовольствий и страстей.

* * *

- Добрый вечер, - мягко сказал Панталоне, застыв в проеме собственной спальни в нерешительности. - Если бы я только знал, что вы заинтересованы в отдыхе в моем обществе, я бы непременно приглашал вас к себе каждые выходные. Вы находите меня достойной компанией для вечернего отдыха, правильно ли я понял вас?.. Панталоне едва ли не приказал вытащить заблудившегося гостя за шкирку. Все гости уже давно разъехались - темный силуэт мужчины в тускло освещенной одной лишь луной и тремя свечками комнате вызвал его интерес и ни капли страха. Панталоне почти сразу понял, кто перед ним. По тому, как в комнате стало холодно - согревавшие руки, мокрые от горячей крови белые перчатки до локтя стали ощущаться противно и липко, от них стало холодно. Глаза Пьеро как будто светились. У Панталоне сразу же возникло ощущение, что Пьеро видит его намного лучше, чем он его. И этот странный вуайеризм определено возбуждал. - Господин Пьеро. - он снова попробовал разговорить Пьеро, хрипло мурлыча. Но тот лишь глядел на него ледяным равнодушным взглядом. Застывший и безмолвный, как призрак. Панталоне и сам почувствовал, как у него засветились глаза, когда Пьеро коротко кивнул на его постель. Панталоне в модном атласном наряде на дамский манер просеменил к постели. Не без робости. Чем ближе он подходил к Пьеро, тем холоднее ему становилось. Луна лежала на его лице холодной тенью. И Пьеро и в самом деле напомнил какого-то неприкаянного духа. Который не знает покоя сам и отнимет его у каждого встречного, не изменившись в лице. И это тоже возбуждало Панталоне. Как и перспектива сильнее понравиться начальству. Стоило Панталоне остановиться возле него, возвышающегося и бросающего на него свою собственную ледяную тень, как Пьеро мягко своей широкой большой и такой.. холодной рукой подтолкнул его сесть на постель. Панталоне послушно присел. - Господин Пьеро, прошу прощения, я могу не так понять, - робко глянул Панталоне на него из-под ресниц. - Поправьте же мои мысли... Пьеро молча и почти равнодушно взял его за руку и поочередно стянул с его рук мокрые перчатки. С аккуратностью, даже с трепетностью. С нежностью, с которой наряжают дочерей или гладят щенков. Панталоне поднял на него собачий взгляд, но вспомнил о своей новой жизни и криво ухмыльнулся. Уже распахнул губы, чтобы сладко промурлыкать что-нибудь развратное или, напротив, скромно отметить какой Пьеро джентльмен. Он не решил - потому и замялся на секунду. - Я нахожу тебя бывшей бессовестной, но невероятно юркой шельмой. Тщедушным, субтильным актером, впитывающим дурные привычки высшего света и преумножающего их в себе. Вкушающим тысячу запретных плодов и забывающим о всякой мере. Панталоне замер. Лукавая улыбка его лица медленно уступила растерянности. Голос Пьеро заставлял легкие сжиматься от холода. Панталоне привык трепетать, к страху у него был иммунитет. Но слова, который говорил Пьеро должны были вести к чему-то более.. серьезному. Этот человек не окажется в его спальне, пытаясь получить скользкое удовольствие - о чем он, пьяный и одурманенный блеском чужой плоти, только думал! Панталоне ссутулился и его дыхание потяжелело. - В тебе я нахожу одну лишь слабость и жалкие пороки. Этому не место у Ее трона. - Нет. - булькнул Панталоне не своим голосом. Его обыкновенно большие глаза, широко в ужасе распахнутые, казались теперь жуткими. И немного детскими. Все-таки Панталоне все еще был юношей. - Я-.. я так сожалею. Простите! - Я считаю сожаления тратой времени. Ты не согласен со мной? Открытая грудная клетка Панталоне стала часто панически вздыматься. - Пожалуйста. Я стану еще полезнее... - Панталоне схватил Пьеро за руку и соскользнул с постели на колени на ковер. - Только не.. нет. Нет. Мне нужен еще шанс. Умоляю. На кудрявую голову Панталоне легла тяжелая рука. Которая казалось, может впустить внутрь черепа ледяную стрелу и остановить волны роскоши, в которых с наслаждением уже привык тонуть Панталоне. Панталоне ярко представил себе, как его тело, плотно вживленное в золото, сросшееся с сокровищами, выдирают, как остаются на золоте остатки его кожи, как он умоляет, как цепляется за самые мелкие вещицы, лишь бы унести в небытие хоть что-то, к чему путь был так тернист и временами.. так унизителен. И что оказалось таким недолговечным. Панталоне ощущал животный ужас. Он крепко сжал зубы, хватаясь за ногу Пьеро. Не проведя с Пьеро и десяти минут, он уже сожалел о том, как провел весь этот год. - Один шанс. Послушание, смирение... Ох, я.. - Панталоне глубоко вздохнул, крепко обнимая Пьеро за ногу, прижимаясь щекой к холодной белой штанине, обжигающей своей белизной. - Последний шанс. Я не попрошу о большем. - Верно, - спокойно согласился Пьеро. Панибратски погладил Панталоне по голове. - Тебе нужен шанс на искупление. Нам повезло, что в Ее милостивой любви шанс найдется всегда. Панталоне чувствовал как его нежно треплют по волосам пальцы в кольцах. Он мягко взял руку Пьеро в свою и принялся судорожно целовать ему крупные пальцы и холодные перстни, шептать всем известную простейшую молитву, глядя наверх, в ледяные глаза, с отчаянной мольбой. И сверкающими страхом глазами. И не видел в чужом лице ничего, Пьеро казался ничем не тронутым. - Раздевайся, - сказал Пьеро, выпутывая свою руку из его. - Да. Да. Что угодно. Простите. Я.. - Панталоне принялся спешно стягивать с себя одежду, испугавшись, что Пьеро потянулся к оружию. - Я.. сделаю что угодно. Вы знаете, моя жизнь была полна запретных страстей, и вот я пришел к свету Ее Величества и Ее милость очистила мою д-дущу, согрела меня.. Пригрела меня.. - бормочет Панталоне суетливо развязывая шнуровку и периодически поднимая к Пьеро лицо с подобострастным взглядом и угодливой виноватой улыбкой. - И я отвечу вам тем же. Как захотите. Я знаю свое место. И ваше... Я вижу, безусловно, вижу! ваше, ваша,.. Вы!.. Я... - Тихо, дитя. Не время для пустых слов. Пьеро вытянул из вазы у тумбы Панталоне толстую розгу. - Время для покаяния. Панталоне почувствовал, как начали постукивать от предстоящей боли зубы. Панталоне помнил, что делал своими розгами. Куда и как ложились щелчки прута. Что от них оставалось, что блестело в глазах его жертв. Сколько ударов нужно было, чтобы стать жалким животным, готовым на все ради исчезновения розги. От ужаса лицо Панталоне перекосило. Как хороший знаток чувств, прячущихся на дне чужих глаз, Панталоне, кажется заметил некоторое.. удовлетворение во взгляде Пьеро. В голове Панталоне колыхалась броская мысль - со мной так нельзя. Но эту дурную мысль он посчитал нужным задушить, утопить. Нужно каяться. Как того желает господин Пьеро. Вернее, как ему самому стоило уже давно... - Хотите, научу как побольнее?.. - Панталоне нервно облизнул губы. И покорно потупил взгляд в пол. - Я буду каяться. Буду. Пожалуйста, - Панталоне неловко стянул с себя одежду и бросил ее на пол, оставаясь обнаженным. - Кольца, - только и ответил Пьеро. - Да. Конечно, - Панталоне послушно стянул кольца и небрежно выронил их на пол. Стараясь показать, как мало все это для него значит. И снова сел на постель. Как лицеистка-отличница - колено к колену, ровная осанка, руки в замке робко легли на голые бедра. - Я сделаю все, чтобы свет Ее милости освещал мою душу и далее. Любой порок меркнет.. с ее.. рядом с ее... величием. Панталоне сказал это затем, чтобы понять.. останется ли у него чин. Если да - он был готов перетерпеть что угодно. Если нет... Эта мысль вызвала у Панталоне новую волну ужаса, горло зачесалось холодным воздухом и комом, по шее шли красные пятна. Пьеро взял Панталоне за локоть и подтолкнул развернуться на постели. Панталоне послушно принял коленно-локтевую. В страхе закусывая губой. Пьеро не мелочился, с самого начала действовал жестко, с протягом - крепкая розга рассекла кожу так, что Панталоне задрожал, выгнулся и боязливо и крупно застучал зубами от того, что впереди не ожидалось меньшего. - Прошу вас... Панталоне и сам не знал чего просит. - Кайся, дитя, - коротко сказал Пьеро. Панталоне шумно втянул воздух носом. Его зад поджался. Снова гибкий прут нанес бордовый рвущийся штрих на белую ягодицу. И снова. И снова. Панталоне, широко раскрыв глаза, шумно втягивал носом аромат жасмина и свежести с постели. Спина с трогательными белыми позвонками судорожно и рвано вздымалась. - Прошу вас... я больше не буду, - на выдохе быстро выпаливает Панталоне. - Б-больше... Снова прут щелкает. Поверх уже растекающейся раны. Удар легкий, пружинящий, но Панталоне глубоко и влажно ахает, запоздало пытаясь увильнуть. И получает еще один. Несмотря на то, что первый все-таки получил. - Лучше бы тебе поскорее понять, что твоя душа в этом нуждается. Пьеро подходит ближе. И от мысли, что Пьеро ударит его розгой по лицу, у Панталоне начинает обиженно дрожать подбородок и перекашивается пока немым рыданием лицо. Но Пьеро обманывает его ожидания. В мягкие вьющиеся волосы зарывается прохладная рука, остужающая. Панталоне тычется в нее макушкой, вытянувшись всем телом и периодически влажно и сладко задыхаясь. - Слушай меня, дитя. И кайся. - Хорошо, - выдавливает Панталоне. - Безграничная Ее любовь остудит похотливые желания плоти. Моли о справедливом наказании. Слабая душа оказалась незащищенной перед страстями, оказалась такой, какой не должно обладать предвестнику Ее нового мира. Твою источившуюся блудом и кровью душу закалит только справедливое наказание. И сегодня ты его получишь. Страдай, дитя, и ликуй. Приятный освежающий морозец исчезает. Горячий дурман боли, вернувшийся мгновенно, снова заставляет тело дрожать. Пьеро добавляет жару градус, нанося четыре удара подряд. Раскраивая пару красных полос. Снова поверх прежних. - А-аах, - Панталоне, заваливается на постель - он крупно дрожит, его ноги порочно разъезжаются от слабости и открывают порочный вид. Сжимающуюся от напряжения и страха точку тела, с которой Панталоне, судя по всем, взаимодействовал нередко. Он снова слабо просит, - Пожалуйста... - Поднимись, - требует Пьеро. - Мне так жаль!.. - Жалеть не нужно. И не о чем. - ласково говорит Пьеро. - Нужно каяться. Панталоне чувствует, как к дырке медленно скользит кончик прута. Собственная кровь с задницы, размазываемая кончиком розги, кажется холодной по сравнению с горячим просящим члена нутром. Это щекотно. И ужасно. - Пожалуйста, - оживляется Панталоне. В эту просьбу к нему возвращаются все силы. - только не там. Только не.. Пожалуйста, господин Пьеро, умоляю, я каюсь. Я каюсь. Панталоне слышит свое блеянье. И от этого не легче. Не легче и от того, как интересно его телу происходящее. Панталоне не может пошевелиться - беспокоится, что появится эрекция, Пьеро это точно не оценит. - В чем ты каешься? - строго спрашивает Пьеро. Розга медленно и совсем немного вталкивается внутрь Панталоне, только щекочет изнутри - ничего более. Но Пьеро в любой момент может выстегать Панталоне прямо по анусу. Панталоне чувствует - Пожалуйста, не надо... - только и может выскулить Панталоне, зажмуриваясь. И пытаясь проснуться. - Колени, господин Панталоне. Неужели - Пожалуйста... Только не там... - Колени. Щелчок по бедру - Панталоне мгновенно, как послушный зверь, вскакивает, развратно, призывно поднимая зад кверху. - Ну же, - ласково зовет Пьеро. Его ледяная рука медленно оглаживает расползающиеся раны. Облегчая боль. - Пара честных, откровенных слов. Кайся, дитя, ты виноват. И признавал это сам. Немилосердная рука проповедника нового мира продолжает его наказывать - после еще одного десятка ударов Панталоне перестает считать, только дрожит. На лбу проступает холодная испарина, каплями она падает на постель вместе со злыми слезами. Панталоне, привыкнув к боли, морщится от ярости. Он сотню раз вышептал "каюсь", но этого не достаточно. - Кайся, - Панталоне различает в голосе исчезающую ласковость. Щелчок - из томных, осоловелых от боли глаз Панталоне бурно скользят слезы по красным от непрекращающегося напряжения щекам. А с ягодиц по бедрам медленно скатываются красные бусины покаяния. От того, как они копятся в коленных чашечках, Панталоне строптиво, яростно ударяет ногами постель. Перед глазами стоит влажное марево. А собственное дыхание выходит с хрипом и даже, кажется, с паром. - Кайся, дитя, - еще строже говорит Пьеро. И стегает Панталоне по копчику. И это пронзающая, укалывающая боль. - З-за что!? - рыдает-рявкает Панталоне. Оборачиваясь на Пьеро, вопреки страху. И, сдаваясь, шепчет, - и к-как?... Ох, сука!... Пьеро, ласково улыбнувшись, снова не спеша обходит постель. Под внимательным загнанным взглядом черных коровьих глаз Панталоне. Холодная рука, такая нужная раскаленному болью Панталоне, ложится ему на щеку. И Панталоне, прикрывая глаза и распахивая искусанные от боли губы, в блаженстве жмется к этой большой нежной руке. Ластится, ищет утешения и прохлады. Пьеро оглаживает его губы большим пальцем - размазывает сопли и слюни без брезгливости. - И за это, - деловито говорит Пьеро. Пьеро аккуратно ковыряет губной желобок Панталоне. - И за то. Панталоне, ища своего утешения, пользуется протянутой рукой. Которую ни за что бы не стал кусать. Он немного открывает губы, через их тугое скользкое кольцо втягивает в рот большой палец, на язык он ложится как освежающая ключевая вода. Панталоне с усердием насасывает его. И с усердием открывает глаза, поднимает их на возвышающегося мужчину, от которого свежо и хорошо. И это нелепое утешение вместе с отступившей болью ощущается чем-то.. настоящим. Боковым зрением Панталоне замечает, как блестит в зеркале его тело. Луна подсвечивает каждую снежинку пота, каждую красную нить раны на бедрах и ягодицах. Он сам стал огромной драгоценностью. Тело, взволнованное происходящим, проявило интерес окончательно. - За всё кайся. - палец выскальзывает из рта, напоследок немного дернув наверх за зубы. - Дитя. По порядку. Пьеро крепко, до боли стискивает в руке его челюсть. И Панталоне только теперь понимает, кому только что ласкал языком пальцы. И также понимает - это последнее, что стоило делать. Предстоящее наказание, против воли Панталоне, выталкивает наружу крупные блестящие слезы. И сладостно стонет, думая, как красиво сейчас его лицо. Пьеро удовлетворен. Это очень заметно. От этого хорошо ровно в той же степени, в которой обидно. - И плачь. - говорит он. И воздух от его голоса становится гуще. Настолько, что Панталоне все вокруг кажется удушливым. - Слезы лечат душу. Из твоей больной душонки нужно выжечь все душевные болезни, которыми отравляется твой досуг. Ты заблудился, решив, что отыщешь благородство в грязи. Опустился ниже, чем вор, которым был прежде... Она дала тебе шанс, крылья. А ты вместо полета выбираешь ими щекотать чужую промежность. Плачь. Дитя. И кайся. - Я каюсь! Каюсь. Каюсь, каюсь, каюсь, - сбивчиво бормочет Панталоне. Панталоне все еще чувствует фантомную руку на челюсти, ему кажется, что Пьеро сейчас уйдет. Но он ошибается. Боль останавливает и ускоряет время одновременно. На раскроенные розгами раскрасневшиеся ягодицы все быстрее что-то капает. Льется. И.. жжется! Панталоне оборачивается, пытается подняться с коленно-локтевой, но получает розгами по пятке. Боль настолько неожиданно-интенсивная, что изо рта снова рвется скулеж. - Что это? Скажите. Скажите, что это... Умоляю. Каюсь. - скулит Панталоне. - За все. За все каюсь! А Пьеро щедро льет что-то прохладное, но остро обжигающее. Невыносимо. Настолько, что он виляет задницей, чтобы уйти от этой жгучей влаги. И Панталоне было бы смешно посмотреть на такое со стороны. Но думать о том, что он сам может остаться без задницы пугает так, что Панталоне холодеет. - Что вы льете, господин Пь-пьероо, - тихо шепчет Панталоне, шумно комкая в руках простыни. - Говори по существу. - Я каюсь. - ноги Панталоне снова разъезжаются - Пьеро еще раз хлестнул его поверх старых, горящих ранок. - Я каюсь! - сорвано шепчет Панталоне. Притираясь к постели промежностью в погоне за каплей удовольствия. Телу все еще жарко. Но уже не только от боли, но и от.. истомы. Панталоне рычит, - Каюсь за разврат, за убийство, за жульничество, за.. з-за гордыню, за.. за все каюсь! Сука! - Это огненная вода. - отвечает Пьеро. И вновь гладит его по голове. - Я вам не верю... - говорит Панталоне. Аккуратно, как можно незаметнее, проскальзывает ладонью к промежности. - Я чувствую, как в-все.. разъедает... Я же каюсь, но.. все без толку. Панталоне начинает задыхаться от возбуждения и страха. Он быстро и жалко надрачивает себе, чувствуя как жидкость щиплет зад. И изумленно вскрикивает чувствуя чужой холодный язык, скользящий поверх ран, вылизывающий их снова и снова. - Не разъедает. - урчит Пьеро. - Молодец. Молодец, дитя. Панталоне, дрожа и полнясь противоречивыми чувствами, кончает. Пьеро наваливается на него сверху. Вероятно, марает белый костюм следами крови с ягодиц и бедер Панталоне. Пьеро берет его под грудь и прижимает к себе теснее. Его рука медленно проскальзывает до горла, крепко обнимает его широкими пальцами, все еще оставляя Панталоне возможность дышать, вдыхать удушливый запах мороза, спирта и немного - пота. Пьеро все еще всего лишь человек - с удовольствием отмечает Панталоне разлепляя ресницы и поворачиваясь к нему одной головой. - Знай меру в своих грязных порочных удовольствиях, прекрасный мальчик. - тяжело проговаривает ему в губы Пьеро. - Или, я уверяю, я избавлю тебя от них. И ты разучишься любить даже боль. Раз и навсегда. - Я каюсь, - слабо улыбнулся Панталоне с застывшей солью слез, стягивающей кожу щек. И крепко прижался пересохшим ртом к губам Пьеро, чувствуя спиной, как борода Пьеро успела взмокнуть его кровью. - И прошу вас помнить мои досадные ошибки. И впредь... - Панталоне слабо облизывает губы Пьеро. - если я оступлюсь. Присмотрите за моей душой. И направьте ее... Панталоне прогибается, болезненно потирается задом о Пьеро, с наслаждением чувствует как хватка на шее становится сильнее. - ..к свету. - Панталоне, вопреки боли, лишь усерднее ищет у Пьеро эрекцию. Он ее находит. Голос у Панталоне слабый, как у неизлечимого страдающего больного. - Выеби из меня дурь... Как никто из них никогда не сможет. Из этих дрожащих золотых крыс... Но Пьеро безучастен к этой просьбе. Он покидает его, напоследок сказав: - Облегчение. Знать, что ты понимаешь, что оказался в неподходящем обществе, что взял от них дурное. Продолжай каяться. Дитя мое. Для тех, кто искренен в жажде справедливого наказания для себя, мои двери отворены. Моя рука не дрогнет. Тело было по-прежнему раскалено. Панталоне поднялся с постели на дрожащих ногах, оглядел себя, рассмотрел в зеркало со всех сторон. Благородного глубокого винного цвета раны лежали на белой сверкающей испариной коже, глаза остекленели и стали глубже и чище от слез, губы налились кровью, стали полней и притягательней. На язык навернулось слово - совершенство. Но своего ювелира Панталоне уже упустил - благодарить было некого. А сожалеть совсем не о чем. В голове было ясно. Впервые Панталоне чувствовал такую ясность - благодарность за это найдет щедрого великодушного человека.