Колесо

      Колесо крутилось уже не меньше получаса, и на разодранную в кровь горбатую спину осуждённого один за другим сыпались удары. Палач орудовал плетью размеренно и небыстро, давая возможность своей жертве судорожно глотать ртом воздух в перерывах, пока колесо совершало очередной оборот, но затем с пугающей неотвратимостью обрушивался новый удар, и Квазимодо казалось, что эта мука будет продолжаться вечно.       Он не знал, к чему его приговорили, ибо, будучи глух, он не слышал оглашение приговора ни на суде, ни на площади, когда его зачитывал глашатай, в то время как помощник палача под радостный гогот толпы разодрал напополам куртку и рубаху звонаря, обнажив огромный уродливый горб. Толпа ахнула, поражённая новым открывшимся уродством горбуна, а Квазимодо, сгорая от стыда, понял, что для него уготована публичная порка на потеху толпе. Первый удар не заставил себя ждать, и Квазимодо напряг все силы, чтобы не закричать от внезапной резкой боли. В течение нескольких минут и без того увечная спина стала растерзана в клочья, однако удары и не думали прекращаться. Сначала горбун пытался их считать, но скоро бросил это занятие. Счёт давался ему тяжело, к тому же это не имело смысла — он не знал свой приговор.       Квазимодо мечтал о том, чтобы впасть в забытьё, однако ему не была дарована такая милость. Он прикрыл свой единственный глаз, но сознание оставалось ясным, а в голове роились, перебивая друг друга, разные мысли и воспоминания. Он вспоминал тот единственный раз, когда он до этого отведал плети; это было около 7 лет назад и было связано с Жеаном Фролло. Как и все мальчишки, тот не упускал возможности бросить в Квазимодо камень или комок грязи, а то и воткнуть ему булавку поглубже в горб. Квазимодо, зная, что это брат господина, терпел и старался просто уйти туда, где его сложно будет достать. Однако в тот раз Жеан обзавёлся рогаткой и целился в здоровый глаз Квазимодо, радостно распевая о том, что вот будет потеха, когда горбун из кривого станет слепцом. Позабыв обо всём на свете, Квазимодо одним прыжком настиг Жеана, отобрал у него рогатку и отвесил пару затрещин. Последствия не заставили себя ждать. Квазимодо, понимая, что переступил грань дозволенного, хотел уже идти к господину и каяться в своём проступке, однако тот опередил его и перед вечерней сам зашёл в келью горбуна. От обычно спокойного архидьякона веяло холодной яростью. Квазимодо, чувствуя это, преклонил колени и потупил голову, однако не посмел потянуться губами к руке священника. В руке отца Клода была монашеская плеть.       — Известно ли вам, — начал архидьякон, и голос его дрожал от злости, — что Жеан Фролло — мой родной брат?       — Да, господин, -сказал Квазимодо, — я...       Однако архидьякон перебил его, не дав договорить:       — Известно ли вам, что он — единственное, что осталось от моей семьи? Что он- моя плоть и кровь? Что он –самое дорогое, что есть в моей жизни?       Квазимодо, от стыда не в силах ответить, только кивнул.       — Знаете ли вы, что именно из-за Жеана я взял вас на воспитание?       Квазимодо поднял голову и тут же её опустил. Нет, он не знал этого и не вполне понимал, о чём говорит господин. Он знал только, что сильно прогневал отца Клода, и отдал бы всё, чтобы его покровитель смилостивился и простил его.       — Вы знаете, что до сих пор я не использовал в вашем воспитании ни кнута, ни розог. Мне было жаль вашего уродства, и я не хотел причинять боль вашему и без того увечному телу. Однако я вижу, что излишняя мягкость не пошла вам на пользу. Извольте снять рубаху и лечь на скамью.       За этими словами последовало наказание. Господин, по-видимому, и в гневе всё же жалел горбуна, поэтому бил недолго и несильно, и вскоре после появления первой крови наказание окончилось.       — Не идите сегодня на вечерню, -бросил архидьякон, останавливаясь у порога кельи. — Вам надо отлежаться, и, более того, у меня больше нет желания вас видеть. Помните, что поднимая руку на Жеана, вы поднимаете руку на меня. Подумайте об этом, время у вас есть.       С этими словами архидьякон ушёл, а Квазимодо думал, что то, что сказал господин, было гораздо большим наказанием, чем любые побои. Вечер и ночь были ужасны, однако утром отец Клод снова пришёл.       — Причетник рассказал мне, что произошло вчера. Жеан сказал мне не всю правду, когда жаловался на вас, и его поведение тоже было недопустимо. Кажется, вчера я был слишком строг с вами, — с этими словами Клод задумчиво потрепал по волосам упавшего перед ним на колени горбуна, не верившего своему счастью. — Однако я всё равно требую, чтобы впредь вы не смели касаться Жеана. Он же со своей стороны больше не будет трогать вас, я поговорил с ним, и он дал мне честное слово. Ну-ну, не плачьте, — продолжил архидьякон, видя, как Квазимодо, рыдая, стал обнимать его колени, — успокойтесь, вы уже взрослый, вам ведь почти четырнадцать лет. Надобно уметь держать себя в руках. — Потрепав напоследок горбуна по щеке, Клод Фролло удалился.       Квазимодо печально улыбнулся. Это был один из его последних разговоров с господином, так как вскоре он потерял слух. Что касается Жеана, то тот, конечно, нарушил данное обещание, хотя, надо признать, больше не пытался ослепить горбуна. Квазимодо и этого было довольно.       Новый, особенно сильный удар плети, заставил Квазимодо очнуться от воспоминаний. Палач стегал изо всей силы, совсем не так, как господин в тот далёкий день. Господин всегда был бесконечно милостив, даже тогда, когда Квазимодо этого совсем не заслуживал. Хозяин мог быть строг, но он всегда заботился о горбуне и никогда не бросал его. Господин не бросил его после того, как тот поднял руку на Жеана, не бросил и после того, как Квазимодо по собственной глупости лишился слуха. Можно ли надеяться, что милость господина будет столь безгранична, что он снизойдёт до Квазимодо и теперь, после его страшного проступка и позорного наказания?       Горбун открыл свой единственный глаз и сквозь пелену боли увидел улюлюкающую толпу, не расходившуюся, несмотря на начавшийся моросящий дождь. Квазимодо вдруг понял, что его горло абсолютно пересохло, и он не может даже сглатывать слюну, вытекающую изо рта. Он высунул язык, пытаясь поймать хотя бы несколько капель дождя и облегчить свою муку. При виде этого толпа пришла в ещё большее веселье. Краем глаза Квазимодо заметил смеющееся лицо Жеана. Поймав взгляд горбуна, школяр тут же согнулся, состроил рожу и сказал что-то, от чего зеваки захохотали с новой силой. Затем он взял флягу с водой, показал её Квазимодо и отпил из неё, чмокая губами. Что было дальше, Квазимодо не видел, потому что колесо снова повернулось.       Ещё один щелчок плети. На этот раз удар разодрал не только спину, но и правое ухо Квазимодо. Кровь из новой раны стала медленно капать на деревянные доски помоста, смешиваясь с дождевой водой. Звонарь сжался в ожидании очередного удара, но его не последовало. Квазимодо осторожно обернулся, опасаясь, как бы плеть не задела его здоровый глаз, ведь остаться слепым было едва ли не так же страшно, как разочаровать господина. Однако то, что он увидел, вселило в него надежду. Палач встряхнул плеть, разбрызгивая кровь в толпу, свернул её и стал спускаться с помоста. Бичевание окончилось.