Опьянение

Это похоже на безумие — очаровательное, головокружительное, что скользит вдоль липких тёмных от чужой крови стен. В грязи полуночных драк, в абсурдности своего существования, Вай топит печаль в крепком алкоголе. Бесконечный водоворот из тоски и самоненависти невозможно вынести на трезвую голову. Гранённый стакан чудом не разбивается, когда со стуком касается барной стойки. Изрядно шатаясь, Вай ковыряет мелочь в кармане, облизывает ссохшиеся губы и глупо улыбается, валясь из последних сил на стул. Мысли неразборчиво вертятся в голове, вот только уцепиться ни за одну из них не получается: алкоголь крепко смешался с кровью, едва вытесняя её. Вай почти не замечает девушку, которая подсаживается на соседний стул. Хочется рыдать от всего, что произошло лишь за несколько месяцев: окончательная потеря сестры, уход от девушки, к которой Вай питала крайне тёплые чувства, возвращение в Заун. Ежедневные драки в каких-то подпольях — не на жизнь, а на смерть, сомнительные знакомства, пьянки, обрыганные изуродованные люди с прогнившим нутром. Те, что уже давно отреклись от Бога, отреклись от самих себя, медленно гниют в таких же подпольных заведениях, и так же, как и Вай, топят свою тоску в алкоголе. Просто поддерживают своё и без того никчёмное существование. Щеки Вай легонько касаются чьи-то губы, так нежно и ласково, что ту передёргивает изнутри, синяя одежда незнакомой девушки мелькает в обзоре бокового зрения. — Кейтлин… — шепчет она, повернувшись лицом к даме, и даже не успевает закончить мысль, как губы незнакомки почти жадно накрывают её собственные. Ей мерещится с высокого градуса, что это Кейт спустилась к ней в трущобы Зауна самой персоной. От неё ужасно несёт самым дешёвым одеколоном, который только можно найти в этой дыре, какие-то странные губы, слишком горячие пальцы — совсем не такие, как у Кирамманн. Самозванка летит со стула на пол с окровавленным ртом, едва Вай узнаёт, что это — вовсе не Кейт. В груди бушует зверство, она, едва держась на ногах, хочет разбить в кровь этой женщине лицо; все люди, что незатейливо расселись по углам, вскакивают со своих мест. Начинают переговариваться, шушукаться, хихикать, и в некоторых женских лицах Вай продолжает мерещиться Кейтлин. Костяшки, уже затвердевшие от побоев, даже не саднят. Она рычит, хватается за корни отросших волос — так крепко — едва не вырывает с луковицами, от гнева на саму себя, на всех вокруг. На то, какой она бестолковый человек — который не может никого спасти. Ни сестру, ни девушку, которую любит, да и вообще, как ей после всего этого кошмара быть миротворцем? Вай вылетает из бара, метая пьяными искрами из глаз, синие волосы, словно оживший кошмар, мерещатся везде. То волосы Кейтлин, то волосы Паудер… Джинкс, вернее. Ноги, словно подгоревшая вата, будто прилипают к земле, припечатывают её ботинки к шершавому гравию. Каждый шаг — новое головокружение, и в какой-то момент Вай спотыкается и падает, разодрав кожу на лице. И, возможно, даже сломав нос. Это не больно. Не после всего выпитого за сегодняшний вечер. Она лежит некоторое время среди пустынной улицы, словно безвольная тряпка, расползшаяся по асфальту; кровь из носа медленно смешивается с грязью. Она слышит лёгкий звон, какие-то тяжёлые шаги, что приближаются и приближаются. Этот неравнодушный человек помогает ей встать, звучно цокает языком; зрение Вай постепенно туманится, в глазах темнеет. Сквозь пелену градуса ей удаётся заметить яркие розовые очертания радужки — совсем не принадлежащие Кейтлин. Последние мысли окончательно смазываются в голове, переплетаясь и путаясь, Вай перестаёт ощущать реальность. Чувство того, что её кто-то несёт на руках вдоль злачных туманных улиц Зауна кажется чем-то ненастоящим. Человек крепко держит её тело в своих руках: тонкие пальцы, лихо сомкнувшиеся под рёбрами и коленями пьяной девушки, наверняка не отпустят. Перед тем, как впасть в черноту сознания, Вай слышит лёгкий шёпот своей сестры. О том, что сегодняшней ночью она обязательно позаботится о ней. На утро Вай просыпается в своей квартире с ваткой в носу.