~
Никогда Эймонд не чувствовал себя глупее. Его больной разум сыграл Рейнире на руку, а Стронги — что никогда не казались Эймонду верными союзниками, в отличии от его брата — предали их веру. И Таргариен позволяет гневу поселится в его изувеченном сердце… снова. Он решает убить всех Стронгов, раз один из них решил поселиться в его голове навечно. Но затем очередь доходит до Алис Риверс. — Я знаю! Я всё знаю, пожалуйста! — и та умоляет его о пощаде, кричит нечто невнятное, но Эймонд не слушает. Пока не слышит то, что заставляет его сердце сжаться от боли. — Прошу!.. Мне не попасть домой! — визжит та, прикрывая голову руками. И Эймонд замирает с окровавленным клинком в руке. — Что ты сказала? — хрипит Таргариен, но женщина внезапно замолкает, боясь даже поднять на него глаза. Эймонд не выдерживает, рывком поднимая ту на ноги. — Повтори, что ты сказала! — …Я могу облегчить боль, — шепчет та, вытирая слезы с лица. — Ваш разум рушится, но я… я могу исправить это. И Эймонд позволяет. Позволяет ведьме забраться к себе в голову. Пусть в глубине души он и знает правду. Знает, что совсем не те руки касается его так нежно. Знает, что вовсе не принц отвечает ему, когда он зовет. Знает, что при свете дня он видит отнюдь не Люка. Потому что его Люцерис приходит лишь ночью. Потому что его Люцерис всё еще хочет попасть домой. Потому что его Люцерис хочет забрать Эймонда с собой, как бы страшно тому ни было. И Эймонд слепо следует за ним.—
19 июня 2024 г. в 01:44
Эймонду чудится, что он вновь в порядке.
Несмотря на косые взгляды, несмотря на презрение матери и несмотря на близость клятой войны, Эймонд и впрямь уверяет себя в том, что вновь стал… самим собой. Даже если лучшая его часть исчезла навсегда. Даже если та гниет сейчас под толщей воды, в абсолютной тьме, в неизведанности. Только Эймонд старается не думать об этом.
Алисента же старается напомнить ему об этом всякий чёртов раз. И с каждым таким разом, Таргариену всё тяжелее выдавливать улыбку. Ему всё сложнее скрывать свою слабость. Ещё сложнее скрывать эту слабость от матери. Ведь всё, что ему хочется сделать, когда в глазах той не плещется яд, так это прижаться к ней ближе. Это всё, чего ему хочется с самого первого дня, после возвращения из Штормового Предела — разрыдаться в её руках.
Только матери он противен. И теперь, у Эймонда остался лишь его дракон. Дракон, которого он едва ли может контролировать. Дракон, что навевает на него те воспоминания, от которых Эймонда тошнит. Но он в порядке. Должен быть в порядке — это то немногое, чего от него ждут. И Эймонд позволяет себе поверить в эту ложь.
Тогда он и является.
Эймонд просыпается от кошмара — в нём он тонет, в жалких попытках спасти мальчишку. Но тот ускользает от него, как и прошлой ночью… как и ночью, до этого. Эймонд тяжело дышит, держась за горло. В том ком, размером с глыбу. Но он всё равно не дает жалким всхлипам вырваться наружу, дать позволить хоть кому-то услышать о его горе. Он сам о нём знать не хочет.
Но слезы продолжают катиться из его мертвых глаз градом — Эймонду даже чудится, что те стучат по полу. До него не сразу доходит, что это не слезы вовсе — лишь вода. А когда доходит, и он поворачивает голову в сторону, то сердце его готово разорваться от ужаса. Дыхание вновь перехватывает, пусть и изо рта его грозится вырваться душераздирающий крик. Но Эймонд только замирает на месте, глядя на промокшего принца, что сидит на краю его постели.
— …Люц-ц… — голос его дрожит. Эймонд не может, он просто не в силах, он… Он не может даже произнести его имя. Не может с тех самых пор, как вернулся сюда. Но ему и не нужно.
Мальчишки здесь нет. Не может быть, а это значит, что Эймонд всё еще спит.
Тяжело вздыхая, он прикрывает свой единственный глаз и считает до пяти. Но когда вновь распахивает веко, то не может сдержать жалкий, испуганный скулеж. Ведь это не сон. — Л- Люцерис, — зовет он, и чувствует, как всё внутри него сжимается. Боль обволакивает всё его тело.
Но принц продолжает смотреть в распахнутое окно. Эймонд боится даже шелохнуться — не то, что дотронуться. И лишь прислушивается к каплям воды, стекающим с кудрявых волос на пол. Может, не сон вовсе? Может, Люцерис чудом выжил? Может, Люцерис здесь, чтобы убить его?
— …Мне не попасть домой, — по бледному телу проходит крупная дрожь от звука родного голоса. И этот голос заставляет Эймонда двинуться навстречу — он не думает, когда тянется рукой к его руке. Но ловит пальцами лишь воздух.
— Люк, — скулит он, осознавая. Не сон это, но и не явь вовсе. Эймонд потерялся в чертогах собственного разума. Эймонд потерял рассудок, но если это значит, что Люцерис будет с ним рядом — он готов заплатить такую цену. И почти что падает с постели, когда на коленях подползает к принцу ближе. — Я не хотел. Клянусь, я не хотел этого, никогда не хотел, — тараторит он, но зеленые глаза в ответ не смотрят.
Глаза те пугают Эймонда — отныне, еще сильнее, чем когда-либо прежде. Потому что в тех нет блеска, нет жизни, нет Люка. Там лишь пугающая тьма, в которой Эймонд тонет. — Люцерис, пожалуйста, — шепчет он, зажмуривая веко. — Посмотри на меня. Забери меня, забери меня с собой, я умоляю тебя, — но когда Эймонд вновь решает открыть свой единственный глаз, то осознает, что он вновь один.
И кричит в скомканное одеяло, что есть мочи. Кричит до хрипоты в горле, до боли в висках. Кричит, не боясь, что его услышат другие — боясь лишь того, что его не услышит Люцерис. И засыпает лишь под утро — на полу, с его именем на своих устах.
Нет, Эймонд не в порядке. И никогда не будет.
Потому что теперь он видит своего принца повсюду. Чаще всего, это лишь силуэт — расплывчатый, затерянный где-то вдалеке. Но каждую ночь, Эймонд видит его перед собой отчетливо. Люцерис не говорит с ним, не смотрит на него, не касается его. Но он рядом.
Только спустя десятки ночей, это окончательно выводит Эймонда из себя.
— Мне не попасть домой, — как и слова — единственные слова — что слышит Эймонд на протяжении всех этих долгих ночей. Люцерис сводит его с ума. Ведь за пределами его комнаты — чёртова война. Только принц — что никогда им и не был — не хочет слышать этого. Зато Эймонд знает, что тот последует за ним.
— Я отведу тебя домой, — шипит Эймонд, глядя в темные, холодные глаза. И замирает, когда эти мертвые глаза смотрят на него в ответ.