Феникс

      Птица морщит нос и кутается в одеяло с головой, зыркая своими золотыми глазами на двух мужчин, стоящих в другом конце комнаты и переговаривающихся очень тихо, так, что не слышно даже голосов. Когда Птица просыпался в прошлый раз, никого из этих двоих рядом не было. Олег был в армии или на контракте — на самом деле Птица не хотел знать. А второго вообще он видит в первый раз.       Высокий. Большой. И потрепанный. Чужой.       Птица взъерошивает метафорические перья и переступает ногами, сидя на подлокотнике дивана на корточках (как на жердочке, всегда шутил Олег). Ему не нравится, что Олег и этот чужак — вообще-то его зовут Игорь, услужливо подбрасывает их общая с Сережей память — шепчутся о нем. Хочется крикнуть детское «больше двух — говорят вслух». Но Птица обиженно молчит. Ему неприятно то, что Олег не с ним, и то, что незнакомец (Игорь!) нравится и Сереже, и Олегу. Птица не хочет делить свое ни с кем, а особенно с Игорем. Память все еще размытая, но ему уже понятно, что к чему.       Единственное, что не понятно — откуда в памяти мелькают черные перья и яркие всполохи огня. Вообще-то это после Птицы в их памяти остается огонь, а не наоборот.       — Игорь, — звучит спокойно сбоку. Птица игнорирует и протянутую руку, и чужой заинтересованный взгляд. Отворачивается к большому панорамному окну и снова переступает с ноги на ногу. Олег маячит где-то на периферии, но не подходит и ничего не говорит.       «Вот как! — про себя ворчит Птица. — Раз весь такой холенный, бородатый и красиво разодетый, то можно игнорировать меня?! А благодаря кому ты такой, а? Благодаря мне!»       Олег на его молчаливое недовольство не реагирует. А вот Игорь этот — нет. Садится на диван перед ним и смотрит испытывающе так. Глазенками своими серенькими прожигает дырку.       — Так тебя Птица зовут, — продолжает мужчина. И неважно кто ему про него рассказал — Олег или Сережа, Птица все равно пойдет и сожжет что-нибудь. И будет долго стоять и смотреть на полыхающее что-нибудь. Вот только найдет что-нибудь, чем поджигать, и от Олега с Игорем сбежит, а там дело за малым.       Птица самодовольно решает, что будет игнорировать этих двоих до самого конца, но вдруг чувствует что-то странное. Примерно такое же, что он чувствует каждый раз, когда смотрит на огонь. И это нечто странное тянет к Игорю. Приходится посмотреть. Собственные птичьи повадки неожиданно проявляются резче, а вместе с ними вспыхивает и любопытство. Птица резко поворачивает голову, склоняет ее к плечу и замирает.       Игорь по странному изогнувшись в спине, повторяет его движение головой, словно отражая.       «Тьфу ты, — по привычке мысленно фыркает Птица. — Вот попугай!»       И только потом до него доходит. Игорь смотрит на него немигающим — вот же ж восторг — золотым взглядом! Таким же как у него, Птицы, только ярче!       Они сидят так некоторое время, а потом Птица резко распахивает одеяло, откидывая назад, и бросается вперед, падая на четвереньки на диван, почти нос к носу с Игорем. Птица не любит проявлять сережины повадки, но сейчас мало обращает на это внимание. Они смотрят в глаза друг другу. Игорь не отшатывается. Выпрямляет голову и улыбается.       — Да ну не, — тянет Птица и сам явственно слышит в своем голосе интонации Сережи. Отмахивается от них почти привычно, но те возвращаются сами. — Самый-взаправдашне-настоящий?       Олег где-то сзади хмыкает, но на него не обращают внимание.       — Самый-взаправдашне-настоящий, — отвечает Игорь и сдувает со лба Птицы рыжую прядку.       В голове тут же всплывает воспоминание с подозрительно похожим содержанием. Птица думает, что им с Сережей как-то слишком везет на магических мужиков рядом. Наверное, это жизнь так компенсирует их собственный недостаток.       — Не верю! — шипит Птица и отползает назад, но на подлокотник обратно не забирается.       — А ты что, Станиславский? — смеется Игорь, но все же демонстрирует маленький огонек на пальце. Птица какое-то время завороженно смотрит, а потом резко отворачивается. Хочется снова завернуться в одеяло, и чтобы никто не трогал. Но одеяло предусмотрительный Олег убирает на самое дальнее от них кресло. Вот ведь шерстяная тварюга, воет про себя Птица.       Он снова переходит в режим «не трогай — убью» и сверкает глазами исподлобья на Игоря. То, что тот полноценный, взрослый феникс, подтверждают не только наличие огненной магии, но и проявляющие себя воспоминания. Птица дуется сильнее, когда перед мысленным взором мелькает картинка с большой черной огненной птицей.       Как иронично, думает он. Две птицы на одном диване. Только одна настоящая, а вторая так, одно название.       — Эй, не кисни, — говорит Игорь и подбирается ближе. — Я вот по фамилии Гром, а к Гром-птицам вообще никакого отношения не имею.       — Гром-птиц не существует, — по привычке огрызается Птица и резко замолкает.       — Откуда ты знаешь? — заинтересованно спрашивает Игорь и вдруг оказывается так близко, что можно почувствовать пышущий от него жар.       — Нет никаких доказательств их существования, — продолжает дуться Птица, а сам старается незаметно подобраться под бок.       — Ну так к ним же и не подойдешь и в грозовых облаках их не увидишь, — выдает Игорь и одним движением подтаскивает Птицу к себе, который то ли каркает, то ли крякает и резко затихает, всем своим телом ощущая такое странное удовлетворение от близости по сути чужого ему человека. Точнее не человека вовсе. Олега нигде не видно. Опять втихую ушел.       Птица прикрывает глаза и вспоминает. Вспоминает детство и детский дом. Вспоминает, как всех нелюдей держали подальше от человеческих детей, пусть они, по сути, и были все одного возраста. На самом деле нелюди не бросают своих детенышей. Слишком уж мало их по всему миру, чтобы так рисковать потомством. Поэтому их детский дом был единственным, где держали таких, как Сережа до совершеннолетия.       Кроме него, там жила то ли кикимора, то ли русалка — ни Сережа, ни Птица так и не узнали кем она была на самом деле. Та так сильно любила воду, что едва-ли не жила в ней. А еще был странный парнишка, чью принадлежность тоже так и не выяснили. А потом в их одиноком клубе брошенок появился Олег — достаточно взрослый, чтобы знать, кто он и уметь пользоваться своей силой, но все еще маленький, чтобы обрести эту самую силу.       На свою собственную инициацию Сережа не надеялся, как и Птица. Оторванные от семьи детеныши не обретали своих сил, как должны были, только проявляли склонности и повадки. А вот Олег не просто их проявлял. К своим двенадцати он уже полноценно оборачивался в волчонка и обратно. Естественно, что за ним и следили похлеще, чем за остальными. Но это не помешало им сдружиться.       Кикимору-русалку в один из дней куда-то увели, и она больше не вернулась. Тихого мальчика — тоже. Остались только он и Олег. А спустя время все взрослые решили, что Сережа должен был быть лисом, как Олег — волком. А раз к назначенному времени инициации не произошло, то и волноваться было не о чем. На тринадцатилетние в личном деле Сережи Разумовского значилось — неинициированный, читай как больной.       Про Птицу вообще знал только Олег. Так уж повелось, что вторая личность научилась с точностью копировать Сережу, что только Волков каким-то образом понимал, кто перед ним. А вот остальные — нет. Это радовало и огорчало одновременно. Хотелось быть самим собой, но правила, которые они сами себе выставили еще в детстве оказались слишком незыблемыми. Не подпускать к себе близко. Не заводить отношений. Не давать другим повода к сомнениям. Только с Олегом можно было быть настоящим. Птицу это подкупало. Но в восемнадцать Олега забрали. А он и не сопротивлялся. В армии ценились нелюди. Сильнее, быстрее, лучше. Птицы не было в момент их расставания. Детали он выловил из общей памяти уже потом.       — Мы никогда не инициируемся, — вдруг выдает Птица, прижимая колени к груди и устраивая на них голову. Чужая рука на плечах ощущалась, как крыло, скрывающая от всего остального мира. — Мы даже не знаем, кто мы.       Игорь молчит. Птица поворачивает голову и смотрит на его профиль. Спокойствие, которое он ощущает рядом с мужчиной, почти болезненное. Оно взрывает внутри все, что хотелось закрыть глубже.       — Мы даже не знаем, кто мы, — вздыхает Птица и окончательно позволяет себе пропустить в свое поведение лисьи повадки Сережи, разворачиваясь и утыкаясь лбом в плечо мужчины.       — Химера? — вдруг говорит Игорь. Птица хмыкает.       — Химер не существует, — говорит он, но уже как-то слабо. Почему-то Игорь молчит. Это начинает нервировать, когда Птица понимает, что тот должен был ответить, как в прошлый раз, но почему-то не ответил. Приходится поднять голову, чтобы понять, что происходит. Игорь смотрит на него горящим золотом взглядом.       — Мифологических — нет, — наконец произносит он. И в его тоне явственно ощущается «ты и правда не знаешь?». Птице хочется его укусить, а потом сломать что-нибудь, но Игорь продолжает: — Химеризм среди людей встречается намного меньше, чем среди нелюдей. Детеныши-химеры не выживают. Обычно. Взрослые химеры — исключения. И то, они скрывают себя. Поэтому нелюди кардинально разных видов предпочитают не смешиваться. Это опасно для потомства.       — Я думал, что это называется гибриды, — Птица выпрямился, но предпочел остаться под рукой мужчины, но тот сам убрал ее.       — Гибриды это те, кто имеют одно проявление с характеристиками двух разных, но похожих видов. Например, пара волка и лисы может вполне себе произвести потомство гибридов, — хмыкает Игорь. — Химера это те, у кого два или больше проявлений.       — В смысле? — Птица морщится. Информация никак не хочется укладываться в голове.       — В прямом, — отвечает ему мужчина. — Проявление — это то, кем мы являемся в самой своей сути. Олег — волк. Его характер, повадки, мышление — все это завязано на его проявлении. Я — феникс. Неправильный немного, но какой есть. И у меня вся моя жизнь строится на том, кто я. Ваши с Сережей повадки разные, хотя в каждом из вас и есть что-то от другого. Ты проявляешь повадки лиса, он — птицы. Ты об этом, наверное, не знаешь, потому что… об этом должны говорить с тобой родители.       Игорь косится на него неуверенно, но больше ничего не говорит.       — Но у меня не было инициации, — упрямо говорит Птица, не желая даже думать о том, что у них есть шанс.       — Ну так, может быть ты сам не инициировался, — пожал плечами Игорь и, видя недоумение на лице Птицы, добавил: — Инициация — сугубо личное дело. Она не происходит сама. Ты можешь последовать примеру своих родителей и попробовать их способы. Можешь попробовать способы других своего вида, но это происходит только тогда, когда ты выполняешь какие-то свои условия. Ты должен быть либо полностью готов, либо… испытать стресс на грани со смертью.       Повисла напряженная тишина.       — Но в последнем способе нет ничего хорошего, — вдруг отозвался Игорь. — Он может и не сработать.       Птица склонил голову к плечу, раздумывая над ответом.       — Как инициируются фениксы? — спросил он, стараясь заглянуть в золотые глаза. Игорь обернулся, но радужка уже вернула привычный темно-серый оттенок.       — Ты не феникс, — покачал головой мужчина. — Ты засматриваешься на огонь и ищешь в нем утешения. Я видел, как иногда залипал Сережа. Да и Олег рассказал об этой твоей особенности. Фениксы абсолютно ничего не выражают при виде пламени. Странно было бы, если мы любили то, что по факту является частью нашей смерти и перерождения.       — Но фениксы же владеют магией огня. Ты сам показал это! — возмутился Птица, совершенно не понимая, как такое было возможно. Это же фениксы! Его точно разыгрывают.       — Мы не огнептицы, мы их родственники, — хмыкнул Игорь. — Огонь наша стихия, но он так же обжигает, как и других. Огнептицы — это и есть огонь.       Было что-то в сказанном, что заставило задуматься. Если вспоминать образ Игоря, обернувшегося фениксом — большой черной птицей с редкими всполохами между перьев, во всех его словах была своя логика. Многое, что Птица знал о нелюдях и что знал Сережа встало на свои места. Феникс не перманентно пылающая птица. А огнептица — не феникс. Фениксов по всему миру единицы. Огнептиц еще меньше и живут они преимущественно в южной и средней полосе центральной России. Как тогда Сережу занесло ребенком в холодный Питер было непонятно. Эта тайна навсегда останется не раскрытой, потому что единственные свидетели — родители, которых он помнил очень смутно, давно уже мертвы.       — Так значит, я огнептица? — неуверенно спросил он, когда мысли все же сложились в определенную картинку.       — Возможно, — кивнул головой Игорь, смотря на него серыми глазами.       Вот блин, подумал Птица и нахохлился. Будь он фениксом, то можно было спросить у Игоря, как инициироваться, а тут вообще без вариантов. Шанс найти огнептицу был слишком мал.       — Птиц, — позвал Игорь. Захотелось огрызнуться, чтобы тот его так не называл, но это желание быстро пропало, когда Птица заметил обычную красную зажигалку в пальцах мужчины. Снова появился странный восторг. Огонек зажигалки медленно трепетал от их дыханий. Было что-то такое необычное, в восхищении обычным пламенем, когда рядом сидит тот, кто этим пламенем мог управлять.       Птица не стал тянуть. Раньше он никогда не задумывался о том, что может спокойно попытаться коснуться огня, не боясь быть обожжённым. Теперь, после слов Игоря, появилось странное желание попробовать. Тем более, если тот прав, то не нужно будет уничтожать зародившуюся надежду.       Огонек мягко прошелся по его пальцу, не причиняя никакой боли. Птица едва на задохнулся от восхищения. А потом Игорь просто убрал зажигалку, и маленькое пламя осталось гулять по бледной коже, послушно перетекая с пальца на палец, на ладонь и обратно.       Вернувшийся Олег оборвал всю волшебность момента. Огонек потух, стоило Птице оторвать от него взгляд. В прочем, удивленным или напуганным Волков не выглядел. Спокойно подошел к столику, ставя на него поднос с кружками, от которых поднимался мягкими волнами пар и сел по другую сторону от Игоря, взъерошивая его короткие волосы на затылке и мягко поглаживая. Странно, но этот помятый, хмурый мужчина тут же растекся, прикрывая глаза и заваливаясь назад на плечо Олега. Тот скользнул пальцами и почесал подбородком.       Птица, понаблюдав за этим безобразием, вспомнил, что его Олег сегодня вообще обошел стороной и даже ничего не сказал, а потому ловко забрался на охнувшего Игоря и цапнул Волкова за его кисть.       — Птица! — раздалось рокочуще и совершенно не зло. Голубые глаза сверкнули из-за игоревой макушки неодобрительно. Но все же Птица получил желаемое — его в четыре руки пересадили посередине и устроили натуральный тактильный кайф. Игорь тихо фыркал, пока Олег уже не сдерживаясь посмеивался. Птица хотел было цапнуть его еще раз, ну или лягнуть на крайний случай, но пальцы Игоря сделали что-то совершенно невероятное, и тело тут же стало ватно-эфемерным, растекаясь по рукам.       — Игорь, блин, — возмутился Олег, когда понял, что произошло. — Не мог подождать до спальни?       — Просто хотел проверить, — рассмеялся мужчина. Птица, лежавший головой на его груди, отчетливо слышал вибрацию его голоса и смеха и лениво отсчитывал удары сердца. Он еще никогда не чувствовал такого кайфа. Хотелось спросить, что Игорь сделал, но связь между поплывшим мозгом и языком окончательно потерялась, когда в волосы на затылке снова зарылись чьи-то пальцы.       Что было потом, Птица помнил смутно. Да и не хотел помнить. Над головой переговаривались Олег и Игорь. В голове была полная тишина, даже воспоминания не донимали своими неожиданными появлениями. Сережа где-то спал в глубине сознания, еще не подозревая о том, что произошло. А Птица, прикрыв глаза и ощущая впервые за всю свою жизнь удовлетворение, продолжал отсчитывать гулкие удары чужого сердца.       Тудум. Тудум. Тудум.