Не достаточно

Маленькое привидение, ты всё слушаешь, В отличие от большинства, ты ничего не упускаешь, Ты видишь правду. Я прохожу по коридорам невидимкой, Забираюсь на стены, но никто не видит меня, Никто, кроме тебя. Выгнуться спиной, прохрустеть до кончиков пальцев ног и крутнуться в новом па. Музыка разбитная, давит на голову ободком наушников, заставляет кружиться в такт песне. Не лебединая классика, но и она не прима в театре. Зато любимые пуанты удобно облепляют мятными лентами лодыжки. Гвен прыгает и летает, не боясь, что разобьётся. Уже как-то поздно, чёрт побери, когда душа расщепилась на тысячи паутинок-сколов, да так, что в раз не соберёшь. Папа вот пытался, двигаясь вокруг дочурки в разы не изящнее, но так неуклюже мило, у неё аж щемит от слёз сосуды — воспалённо-красные, уродливо разбегающиеся сеточкой по белкам глаз. Самых обычных, к слову, вот у её отца гораздо красивее. Там и ирландское море, и серый асфальт Нью-Йорка в солнечный день — с бликами янтарного вокруг зрачка. Он сам как будто из тепла весь соткан, из пшеничного, кораллового и нежного розового, как кожица подживших ранок на сбитых костяшках. Гвен думает, уже за это мама могла в него влюбиться. Папа же как плюшевый медведь, если забывает ненадолго о работе. Пульс кипит, отцовское «Гвенни» чудится в чётком басовом репите, пока мир вокруг весь тоскливо синий, голубой и нестерпимо красный по контуру. Гвен разносит в танце спортзал — таких в паучьем доме без счёту, все в паутине и стекле, однообразно до жути. По сути, большинству всё равно на то, что она разносит регулярно витрины, ломает пол и бродит по коридорам тревожным эхом. Гвен просто холодно, а так кровь журчит, многократно усиленная по венам, и жизнь выглядит терпимее. Гвен скулит в подушку, скучая по отцу, и работает на износ в паре с Хоби. Он, по крайней мере, не пытается втирать ей высокую паучью мораль, играть на совести, втираться в доверие. Кажется, у всех пауков с ним хреново, но у неё как всегда на грани и абсолюте. Жить в панковской философии прикольно, но не близко Гвен ни капли. Хоби это понимает, поэтому не выпячивается, когда видит, что поверх костюма ложится на кулаки эластичный бинт, и маска с кобровым капюшоном накрывает лицо. Снять её порой кажется невозможным, так пристала к лицу, что сдирать надо вместе с кожей. Гвен не помнит, когда в последний раз раскрывалась по-настоящему, обнажая не столько лицо Женщины-Паука, сколько Гвен Стейси. Даже в музее перед отцом не считается. Наверно, честнее всего перед Питером. Перед смертью Питера. Он восстаёт, как всегда, в памяти в своём поношенном свитере, гарри-поттеровских очках, неловко целуя-клюя её в щёку. Вечно загруженный домашкой Пит, у него ломкие запястья в царапинах, индейка по рецепту тёти Мэй на праздники и нужные слова для любого момента в жизни. А ещё болезненная худоба, вымученная храбрость и смерть от зелёной дряни в пробирке. Гвен страшно забывать его лицо, не то, которое в синяках и крови на губах, а безмятежное, с подёргивающимся кончиком носа в смехе и ямочкой на подбородке. Почти в каждой вселенной Гвен Стейси влюбляется в Питера Паркера, который классический Человек-Паук. Пит хотел им быть, но всё пошло не так, и Гвен осталась вместо него. Пит умер, а она жива, потому что Женщину-Паука просто так не убить, даже если она разваливается на части. Встреча с Мигелем и побег ничего не решили, только греться в куртке Майлза ей дико удобно. Рио на них сердится, Джеффу подружка сына нравится чуть больше, чем жене, но до зелёной отметки далеко. Майлз зато старается за двоих. Смеётся, шутит нелепо и рисует до бесконечности портреты. Гвен из любопыства подглядывает иногда в блокнот — смущение и счастье льются у паучка через край, выплескиваются пятнами её лиц в графитных штрихах и побегах маркеров. Она в них захлёбывается, жадно выплывая в реальность с трудом — в ней больно дышать. В этой вселенной паук умер и вновь нашёлся в Майлзе. Стейси знает, что он аномалия с телом в дроблёных пикселях. Майлз Моралес неправильный, славный малый со стилёвым костюмом и удачей 50/50 по многочисленным миссиям. Гвен мучается, но отвечает на его горчащие поцелуи, пряча подальше браслет. То появляется, то исчезает, слушает выговоры Джесс и Мигеля, но иногда становится так плевать, что портал снова выбрасывает её в его Бруклин. Зеркала скалятся, отражая сотни запыхавшихся копий. Музыка выключается, снимаются аккуартно пуанты — подарок отца, и свитер Пита. На запястье браслет всесильный, но до такого нужного с его помощью не добраться. Бесполезная стекляшка не способна вернуть в прошлое, даже у путешествий по вселенным есть исключения. Гвен рвётся в новые миссии, надеясь хоть в одном уголке мультивселенной найти недостающий кусочек пазла. Без него картинка просто бессмысленна, разваливается от любого толчка. Майлз на время скрепляет мир Гвен яркими красками, объятиями и любовью. Или влюблённостью, скорее — она не разобралась, но раз за разом ныряет в оранжевый просвет порта, обещая, что делает это в последний раз. Майлз ловит её, оплетая талию крепко, боясь, что выскользнет и сбежит. Гвен дышит воздухом, им согретым. Им не судьба быть вместе, таким неправильным и не стыкующимся. За спиной вечно зловещим силуэтом маячит Мигель, очередные злодеи и неотвратимость возвращения в родную вселенную. Гвен цепляется за Майлза всеми конечностями. С ним она не перестаёт плакать, но хотя бы может улыбаться. И этого всегда будет не достаточно.