Ik houd van jou

Они начали встречаться в июне. Все произошло достаточно быстро, на самом деле. После случая с Разумовским и Волковым Август был под арестом, но адвокаты сделали свою работу исправно, после чего использование дронов было вновь легализировано. Они продолжали пересекаться дома у Хольта, в кабинете у Марии, на улице, пресс-конференциях и продолжали бы вести себя как подростки, не возьми Август ситуацию в свои руки. Обсуждение делового предложения в самом дорогом ресторане Петербурга зашло гораздо дальше, чем оба планировали. Оказалось, что у Марии невероятно мягкие губы, а зарываться ладонью в ее волосы - самое нежное, что мог делать Хольт в своей жизни. То же могла сказать и сама Архипова, вспоминая, как приятно было сжимать английский воротник его пальто. Скрываться было трудно. Непреодолимое желание коснуться, погладить, поцеловать преследовало их каждую секунду пребывания рядом, поэтому совместные выходы в свет пришлось ограничить, ровно как и интервью для официальных каналов. Однако, ещё труднее было поддерживать отношения. Мария, будучи созданной из льда и стали, не скоро позволила открывать перед собой двери и уж тем более получать в подарок цветы. Для нее это было проявлением снисходительности к слабому полу. А слабой она никогда не позволит себе быть. Большинство попыток Хольта переубедить ее не увенчивались успехом, до тех пор, пока Архипова не обнаружила себя в магазине, нюхая духи и думая о том, подойдут ли они Августу. Разве она не делает то же самое, что и он? Это не слабость, а... Забота? Да, именно она. Нежная, полная тепла забота. В этот же вечер она приняла букет из семи белых калл с кроткой улыбкой и тихим извинением за странное поведение. С тех пор их отношения перешли на новый уровень. Чувствовалась большая надёжность и даже уверенность в себе просто от того факта, что существует в их жизнях человек, на которого можно положиться, который не осудит за слабость, перед которым не стыдно. Так было, до тех пор, пока не случилось страшное. — Доброе утро, — шепчет Мария в шесть утра, обнимая со спины Августа. — Ты завтракаешь без меня, торопишься куда-то? Молчание. Но не то тихое и уютное, которое часто повисало в их квартире, а, наоборот, напряжённое. — Все хорошо? — Мария сонно кутается в халат и поправляет выпавшую прядь. Что-то явно не так. — Я уезжаю. Коротко. Холодно. Безразлично. Почти ножом по сердцу, но Мария держится. — Прости? Мы вчера же все решили, Отто сам съездит загород... — Я уезжаю домой, Marie. Навсегда. Коротко проводит взглядом по едва освещенной, но такой знакомой фигуре и встает из-за стола, поставив тарелку в посудомоечную машину. — Отто уже ждет, все мои вещи собраны. Надеюсь, обойдемся без скандалов и разбитых чашек, они дорогие, — Август разворачивается и Мария только сейчас замечает, что он полностью одет. — Погоди... Это шутка? Ты не можешь просто так взять и... — слово остаётся висеть в воздухе, потому что сказать она его так и не осмеливается. — Могу, Marie. В этом все и дело. Ты была интересным опытом, спасибо за экскурсию по Петербургу. Дверь отворяется, мужчина на секунду замирает у входа, но все же переступает порог, не закрывая замок на ключ. Потому что еще вчера оставил его на полке. Он не вернется. Марии кажется, что это все сон. Конечно, она вот-вот проснётся и почувствует сильную руку, обнимающую ее за талию. Услышит частое дыхание на затылке и все снова будет хорошо. Но ничего из этого не происходит и Мария оседает на пол у стены, трясущимися руками обнимая себя за плечи. В голове столько мыслей, но среди них выделяется всего один вопрос - почему. Она сделала что-то не так? Он устал от отношений? Ему посоветовали это сделать? Но... Как же клятвы в вечной любви? Как же букеты? Цветы, шептавшие самые красивые признания, на которые сам Август бы не осмелился.? А прикосновения? Улыбки? Неужели она все придумала? Неужели это все она? Дура. Можно было бы и догадаться. День проходит сумбурно, даже беспорядочно. Она впервые опаздывает на работу, разбивает чашку, подаренную кем-то из отдела и рассыпает кучу бумажек из случайного дела. Под конец слезы сами наворачиваются на глазах и она совсем чуть-чуть даёт им волю. Все равно в отделе почти никого не осталось. Умение плакать тихо впервые сыграло против нее, потому что если бы Дима услышал женские всхлипы до того, как ворвался в кабинет, то, разумеется, не стал бы мешать чужому горю. Но что получилось, то получилось. — Мария Андреевна, добрый вечер, я... Ой, извините, — Дима краснеет, а Мария в панике отворачивается к полкам так, чтобы не было видно зареванного лица. — Что вам? — коротко и немного резко, как и всегда. — Принёс рапорт по вчерашнему убийству, хотел уточнить... У вас все хорошо? — искренне интересуется Дубин, сделав пару шагов к столу начальницы. — Положите на стол, завтра все обсудим, вы свободны. — Ага, понял, — помявшись на месте, он разворачивается и собирается уйти, но все же останавливается, — Мария Андреевна, нет ничего плохого в том, чтобы плакать. Я говорю это не потому что вы женщина, а потому что вы, в первую очередь, человек. Секундное молчание и Дима продолжает: — Никто не стоит ваших слез, а тот, кто стоит, никогда не заставит вас их пролить. — Дмитрий, вы свободны, — Мария сжимает ручку кресла и вздрагивает, когда вновь слышит хлопок закрывшейся двери. И снова она одна. +++ Так проходит месяц. Может два или три, Мария не считает. Просто существует, пытаясь качественно выполнять свою работу. К счастью, ситуация сильно на трудоспособность не влияет, напротив, мысли об убийствах, кражах и террорах смогли отвлечь от раны. Не залечить, но отвлечь. Тоже неплохо. В какой-то момент Архипова осознает, что ждет чего-то, что сможет ей помочь, но это что-то никак не появлялось. Ну или кто-то. Пару раз ее посещают мысли о психологе, но она их сразу отметает. Просто не позволит себе плакаться чужому человеку в жилетку за деньги. Не того поля ягода, как говорится. Петербург с каждым днем становится все более серым, что могло означать только одно - октябрь. Вечно мокрый асфальт, туманность по утрам, сгнившая от влажности на батареях одежда - все как Мария любит. И снова случается страшное. У ее дома останавливается та самая машина и из нее выходит человек. Один. И это не Хольт. Переживания скручивают в ее животе тугой узел и Марии кажется, что проходит вечность, пока в ее дверь не позвонили. — Здравствуйте, госпожа Архипова. Понимаю, мой визит нежданный для вас, но я должен кое-что передать, — Низкий баритон Отто наполняет комнату воспоминаниями о том периоде и Мария еле сдерживается, чтобы не заплакать. В последнее время это ее нормальное состояние. В поле зрения возникает чисто белый, немного мятый в уголках конверт и Шрайбер продолжает: — Я ненадолго останусь в городе по делам, надеюсь, вы еще не удалили мой номер телефона. Возможно, он вам понадобится. Мария кивает и провожает гостя, еще долго вглядываясь в лестничную клетку. Конверт пугал. Пугал красный сургуч и Marie, написанное каллиграфией в уголочке. Только он ее так называл. Да и не от кого больше ей получать письма, в двадцать первом-то веке. Попытки игнорировать наличие письма были тщетными, а страх перед ним оказался не настолько сильным, поэтому печать ломается и Мария трясущимися - прямо как тогда - пальцами разворачивает бумажку и уже еле сдерживает слезы при виде такого знакомого почерка. "Дорогая Marie, Наверняка ты меня ненавидишь, признаться, я восхищаюсь твоей силе, раз ты читаешь это письмо. Тут могут быть опечатки, потому что я уже плохо соображаю, прости меня за это, я помню, как трепетно ты относишься к грамматическим ошибкам. Наверное, я должен объясниться. Поверь, ничто в этой жизни не заставило бы меня покинуть тебя, если бы не ее угасание. Однажды я уже говорил тебе , что не доживу до тридцати пяти при соблюдении определённых условий. К счастью или к сожалению, я их не соблюдал. Речь идёт не о костюме или Волкове, нет, это эмоции. Они убивали меня в прямом смысле слова, каждая секунда пребывания рядом с тобой пускала по моему телу разряд тока, который приводил меня к могиле. Но я не жалуюсь, ни в коем случае. Это все равно бы случилось, годом раньше или позже - не важно, я рад одному - тому, что встретил тебя. Ничему я в этой жизни не радовался так сильно, как твоим ясным глазам по утрам и легкому смеху. Ты сделала мое существование жизнью и я за это благодарен. Мысли о тебе и Мико - единственное, что поддерживает меня последние несколько дней. Возможно, я эгоист, раз пишу это, но я должен был извиниться. Ты не заслужила подобной жестокости с моей стороны, но я искренне не хотел, чтобы ты наблюдала за моим, таким скорым, угасанием. Прости, что причинил тебе боль, моя дорогая. Ты не представляешь насколько я счастлив, что встретил тебя. Больше всего на свете бы я сейчас хотел увидеть твою улыбку, но воспоминания - все что у меня есть, а на большее я не имею права. Я и писать-то это не должен был, прости меня за это. Прости за все. Я люблю тебя. Больше вмего и всех на свете, нтчего не соавнится с теми чувствами, которые ты у меня вызывала. Моя смерть - ничто, по сравнению с теми двумя месяцами, что мы были вместе. Спасибо за это лето. Оно было лучшим в моей жизни. И последним. Меня похоронят в семейном склепе в Голландии, есди захочешь навестить меня в последний раз - Отто тебя отвезет. Если нет, то я пойму. Спасибо тебе за все, мое солнышко. Я люблю тебя. Всегда буду принадлежать только тебе. Прошу, будь счастлива. Твой Август" +++ Спустя два дня пребывания в особняке Хольтов Мария все таки осмеливается прийти к памятнику. Ветер дует с севера, гонит тяжёлые тучи и шевелит идеально скошенную траву. Ноги - ватные и Мария плохо помнит, как пришла к склепу, но, прижимая письмо к груди, она падает на колени перед могильной плитой, не в силах поверить в происходящее —Лучше бы ты меня никогда не любил... Господи, лучше бы ты меня ненавидел и действительно бросил, но жил... Ты не заслужил... — слова сами льются из ее рта, она совсем не контролирует свою речь. Кажется, ничего не контролирует, над ней властвует боль. Тяжелая и безграничная. Колени неприятно упираются в камень, но настолько все равно на неудобство ей не было никогда. Его смех, легкие касания, смешной голландский акцент... Ничего в этом мире не сравнится с ним. Ничто, никто и никогда. Воспоминания об их лете всегда будут преследовать ее, с кем бы она не была. Это не просто опыт. Это целая жизнь, длинною в два месяца. Самая яркая и нежная жизнь, которая с ней приключалась. И больше такой никогда не будет. Как и его.