Lacrimosa

Все то время, пока Оливье бежал к контрольно-пропускному пункту, Орден вокруг бурлил, словно море в шторм. Всего несколько дней назад на задании в Альпах исчезли заместитель и двое капитанов — а сейчас один из них вернулся, да еще и привел с собой доктора Моро и обвинил Гано в измене, а другой… Оливье не хотел верить слухам, которые ползли по катакомбам, словно круги на воде, но слишком хорошо понимал: они могли преувеличивать, но не врать от первого до последнего слова. А затем он вылетел из-за последнего поворота, едва не сбив с ног спешащего навстречу священника, и понял: в том, что передавали из уст в уста охотники, не было и капли лжи. Роланда он увидел сразу: тот сидел на одной из скамеек у стены, держа на руках Астольфо, и охотники огибали их по широкой дуге. Небольшая группа возле контрольно-пропускного пункта о чем-то лихорадочно переговаривалась, то и дело бросая на них взгляды, один из священников заметил Оливье — и, сказав что-то другим, подошел быстрым шагом. — Вы не могли бы с ним поговорить, — кивнул в сторону скамейки, нервно крутя в руках крест на четках, — и попросить отдать тело? Неизвестно, сколько часов прошло с момента смерти, там уже могло начаться трупное окоченение, а его еще даже не осматривали… Оливье кивнул, но не смог произнести хоть слово. Он знал, что священник прав, что действует рационально и здраво, что это его работа — но… Казалось, все разговоры и шепотки стихли, когда он сделал первый шаг. Оливье спиной чувствовал прикованные к себе десятки взглядов и понимал, почему. Он никогда не видел Роланда таким. Лицо у того было белое, как бумага, губы сжаты в тонкую нить, а потемневшие глаза смотрели совсем невидяще. Огоньки ламп словно тонули во мраке его зрачков, покрытые шрамами руки крепко прижимали закутанного в сутану Астольфо. Кровь была повсюду: бурыми пятнами засохла на рукавах и штанах Роланда, насквозь пропитала ткань сутаны, мелкими брызгами застыла на лице, склеила волосы Астольфо. И хотя Роланд был без Дюрандаля, казалось, сделаешь к нему неосторожный шаг — и в следующее мгновение голова покатится по полу. Оливье медленно подошел и остановился перед ним. — Роланд?.. — позвал он тихо. Какое-то мгновение ему казалось, что его не услышали — а потом пушистые ресницы вздрогнули, и потемневшие глаза поднялись прямо на него. Оливье решил, что это хороший знак. — Ты в Ордене, ты это понимаешь? — он осторожно потянулся и коснулся плеча, на котором не покоилась голова Астольфо. На самого Астольфо он старался не смотреть: к горлу подступал комок, и становилось тяжело не только говорить — просто дышать. Охотники с бледными лицами рассказывали друг другу, что успели увидеть под окровавленной сутаной. За годы на службе в церкви Оливье был свидетелем многих зверств, но даже для него это было слишком. Снова никакого ответа, но Роланд не отрывал от него взгляда. Оливье сжал его плечо немного сильнее. — Роланд, ты привел Моро, — он пытался говорить ровным голосом — а сам панически искал хоть какой огонек в слепых глазах. — Сейчас его будут допрашивать. Но медикам нужно осмотреть тело Астольфо, чтобы зафиксировать все по протоколу. Можешь, пожалуйста, отпустить?.. — Нет! — Роланд отшатнулся назад, вырвав плечо, на его лице отразились такие боль и отчаяние, что сердце сжало, словно тисками. Для Оливье Астольфо всегда был просто коллегой. Наглым мальчишкой, слишком рано ставшим охотником. Паладином с прошлым, которого не пожелаешь даже злейшему врагу. То, что с ним случилось, было ужасным, никто не заслуживал такой смерти — но все же этого было недостаточно, чтобы горе затопило Оливье с головой. Но у него был Роланд. Оливье слишком хорошо помнил, как дневал и ночевал у его постели после того злосчастного задания, когда Роланд закрыл его собой. Как ненавидел себя за то, что не успел защитить его сам. Как боялся, что Роланд больше никогда не откроет глаза — и, никогда не имея глубокой веры, впервые в жизни отчаянно молился, готовый дать Богу любые обеты, только бы Роланд снова открыл глаза. Тот наконец вернулся с того света. Астольфо — нет. И теперь Роланд смотрел так же, как мог смотреть Оливье. Он попытался осторожно протянуть руку — и Роланд мотнул головой из стороны в сторону. — Нет, — повторил он, и от того, насколько хрипло и надломленно звучал его голос, грудь словно резануло ножом. — Нет. Если я снова его отпущу… Его трясло, с каждым мгновением все сильнее, дыхание стало заполошным, а глаза смотрели совсем дико. И Оливье не сдержался: обнял, прижимая голову Роланда к груди, зарываясь пальцами в слипшиеся от крови и грязи кудри. — Я должен был постараться лучше, — голос Роланда сорвался. — Прийти раньше. Не подставляться под нож Гано. Сделать хоть что-нибудь. Я должен был его спасти — а теперь… Он всхлипнул — судорожно, загнанно, — и Оливье крепче его обнял. — Это должен был быть я. Лучше бы это был я. Он ведь почти не жил, он не видел почти ничего хорошего в этой жизни. Лучше бы это был я!.. «Не лучше, — промелькнуло в голове. — Что бы тогда было с твоими родителями и братьями? С Марией и Жоржем, со всеми, кто тебя любит в Ордене, кому ты нужен? Скольким бы людям твоя смерть принесла горе?» Роланда любили. Его ценили. Он был нужен. Астольфо же… Оливье до боли закусил губу. Ему стало противно от самого себя — и все же он никак не мог окончательно прогнать мысль, что жертва была бы неравноценной. Астольфо оплакивал только Роланд — да еще мог бы Марко, если бы не исчез на том же злосчастном задании, оставив после себя только окровавленную шляпу, которую нашла на второй день поисковая группа. У него не было ни родных, ни близких, это нельзя было сравнить с Роландом, которого ждала семья, которого искренне любила половина Ордена. Оливье стиснул зубы так, что заболели скулы, и на мгновение закрыл глаза. Эти слова он бы не позволил себе сказать Роланду никогда и ни за что. Он не знал, сколько так простоял — бездумно перебирая светлые вьющиеся волосы, гася рыдания Роланда у себя на груди. Время словно остановилось, застыло, как поверхность океана в полный штиль. Как будто не осталось больше никого — только сам Оливье, Роланд в его объятиях и мальчик, которого тот не смог спасти. Только когда всхлипывания стали стихать, Оливье отпустил Роланда. Опустился перед ним на одно колено, коснулся руками локтей, заглядывая в лицо. — Роланд, надо передать Астольфо медикам, — сказал так мягко и тихо, как только мог. — Чтобы составить протокол и подтвердить обвинения Гано и Моро. Чтобы наказать их за все содеянное. А потом… — продолжил он, потому что Роланд снова мотнул головой и попытался вырваться. — Потом будет заупокойная служба. Мы все вместе оплачем Астольфо. И помолимся за то, чтобы его душа обрела покой в ​​Раю — ты, я, Жорж с Марией, все остальные. Ты ведь сам знаешь: он не канул навеки в небытие. Теперь он там, где больше нет ни горя, ни боли. Какое-то мгновение Роланд смотрел так, словно хотел возразить, затем бессильно склонил голову. По его щеке стекла и сорвалась вниз слеза. — Я отнесу его, хорошо? — Оливье медленно поднялся, попытался забрать Астольфо из рук Роланда — и тот не стал сопротивляться. — Крестик, — сказал он тихо и хрипло тогда, когда Оливье хотел было уже отойти. — Гано сорвал его собственный еще в Альпах. Пусть у него останется мой, пусть его вернут после… всего. Оливье бросил взгляд на Астольфо — и только сейчас заметил на шее у того четки из зеленой яшмы; как оберег от всего злого, последнее, что мог сделать Роланд. Оглянулся. — Я прослежу. Клянусь. Роланд молча кивнул, затем сгорбился и закрыл лицо руками. Больше он не проронил ни звука. Оливье окинул его болезненным взглядом, затем развернулся и направился к священникам.