Грин Хилл прекрасен.
Грин Хилл необычен.
Грин Хилл завораживает и притягивает.
***
Он ощущается чем-то родным и правильным; прямо как сладкий чай по утрам, как чилли доги в любое время на голодный желудок, как любимый гамак и бег по спирали. Прямо как бесконечные сражения с Эггманом и встречи с друзьями. Грин Хилл — это то, что должно быть, и то, где должен находиться Соник. Но почему он чувствует себя впервые настолько потеряно и неправильно? Хочется удрать куда подальше, бросить битвы с учёным доктором-работником и прекратить есть чилли доги, ведь те в рот не лезут, а лишь застревают комом где-то в глотке, после чего синему ежу хотелось вырвать, сдерживая рвотные позывы дрожащими ладонями. И это не прекращалось с момента его с Шэдоу возвращения. Ёж чувствовал себя морально истощённым, а может даже и физически, ведь скорость его передвижения стала заметно хуже, как и настрой на что-либо. От глаз друзей это не укрылось, и те донимали Соника с расспросами. Он честно пытался отнекиваться, улыбаться и не выдавать своего состояния, и по взглядам других было ясно — у него это плохо получалось. И Соник не мог выдерживать. Синий ёж поспешил скрыться где-то на другой стороне острова, где-то на одной из гор, там, где его вряд ли будут искать. И вроде всё ничего, но вот только чего-то не хватало; кажется, всё вокруг стихло, лишь плеск волн, бьющихся о скалы, и орущие между тем чайки выдёргивали ежа в реальность — это помогает отвлечься от тревожных мыслей, ведь те окунают Соника словно под воду, не позволяя спокойно дышать и мыслить. Вода неприятна, особенно, если в ней тонуть. Соник проходил такое ни один раз, и когда его занесло в место, состоящее полностью из воды — стало до омерзительного отвратительно. Ноги не слушались, руки всё время нервно сжимались в кулаки, а взгляд бегал от одних волн к другим, и, даже, казалось, небо стало водным, желая накрыть собой с головы до ног. Придавить в пучину. Заставить трусливо поджимать хвост и уши, выглядя таким маленьким, словно ребенок, которого оставили одного в диком лесу. Соник чувствует, что страх не отпустил его до сих пор. И всё дело не только в воде, но и в Шатеррвёрсе, что мотал синего ежа из одного измерения в другое, отчего каждый раз сердце ныло всё сильнее и сильнее, а дыхание прерывалось и его не хватало. Герой не помнил, сколько раз пытался набрать в лёгкие воздух. Не помнит совсем и того, как по его щекам сползала впервые мокрыми дорожками солёная вода, что неприятно щиплет собой глаза. Руки каждый раз дрожали; дрожали так сильно, как и тело — он неконтролируемо вспоминал, что точно так же дрожали многие изобретения в мастерской у Тейлза, что ругался на своего лучшего друга, отчитывая его, словно мама ребёнка: «не трогай!» или же такое грубое, но родное, переживающее «Соник!». И как же противно это всё было — хотелось содрать с себя кожу, обнять себя своими мерзкими руками, что снова сделали совсем не то, что было нужно, и просто замереть. Соник не может сидеть на месте. И он так же не умеет думать, прежде, чем что-то делать. Такая глупая и не обдуманная ошибка. Она понесла за собой сильные разрушения; не только в мире, но и в каждом из тех, кого Соник видел. Его глупость, что он не послушал друзей. Не услышал то, что те пытались до него донести. Он никогда не слушал, делал лишь то, что сам хотел. И как же было стыдно и виновато перед всеми. Почему друзья ему до сих пор улыбаются? Почему не отчитывают? Почему не отвернулись? Сейчас Соник видит себя, подходя как можно ближе к обрыву, откуда снизу виднелась водная гладь, освещаемая солнечными лучами, да так красиво, что сердце сжималось прямо как тогда — его уши прижались к голове, где распушились синие колючки, а губы сжались в одну линию, не говоря уже о том, как вспотели ладони в перчатках; потрёпанных, местами грязных, но таких родных, напоминающие о битвах и тёплых вечерах с компанией, от которых Соник сейчас отдалился как можно дальше. Он помнит, как помогал Тейлзу передвигать вещи этими перчатками; как помогал ему подавать инструменты, где не мог отличить гайку от болта; как пёк с Эми ягодный пирог после лесной прогулки, где они наткнулись на семейство белок, одна из которых уронила орешек Сонику прямо на голову, на что его подруга звонко смеялась, не обращая внимание на то, что корзинка упала, а ягоды рассыпались; как помогал Бигу найти Фрогги в кустах крапивы, а лягушонок в то время сидел у антропоморфного кота на голове; помнит, как помогал Наклзу и Руж отмывать главный изумруд от пыли и грязи после сильной грозы и ливня; и он так же помнит, как обнимал их всех, крепко-крепко прижимая к себе, боясь кого-то пропустить. Было так правильно всё это и хорошо, а сейчас плохо и тяжело, но Герой пока справлялся. Вот только этот взгляд Тейлза... Почти таким же взглядом на него смотрел и Найн. Хотелось вырвать себе глаза, чтобы не смотреть на эту родную лисью шерсть; на два опущенных хвоста; на то, как потухают медленно синевато-серые рубины. На то, как дружба рушится, не в зависимости оттого, сколько она продержалась. Это ведь никогда не имеет значения? Эми перестала за ним бегать, ведь не взаимные чувства это больно — больно настолько, что рёбра готовы сломаться от боли в ноющем сердце. Она тоже устала, но чувства никуда деть не может; их ни унять, ни убрать на совсем. Она хочет быть друзьями, да вот только состояние Соника пугает не только её. Руж и Наклз качают головой, а Биг и Фрогги печально смотрят себе под ноги. Никому не было дела до тех приятных вечеров, что были раньше, ведь каждый стал переживать и испытывать что-то плохое. Соник зарыл всё хорошее глубоко под землю, добивая своим состоянием. Он честно пытался совладать с собой, да вот только всё бестолку. И тяжёлые мысли не перестают лезть в голову. Соник боится воды, но ему казалось, что он сам в неё окунается, позволяя обнять себя страху, что так и тянул свои руки к синей шёрстки, где до сих пор виднелись синяки и царапины, напоминая о недавнем времени, связанным с Призмой Парадокса.Как же страшно.
— Если ты собрался прыгать, то не делай этого самостоятельно — я не против тебе помочь в этом, — хмыкнул до боли узнаваемый голос за спиной. И Соник читает по этому голосу излюбленную позу и выражение лица; сложенные руки на груди, хмурый взгляд, уши торчком... А пушится ли его мех, когда грудь вздымается от равномерных вдохов? Соник дёргается от неожиданности — ему казалось, что именно в этот момент сердце пропустило болезненный удар, — и чуть ли не срывается вниз, вот только успевает за что-то ухватиться. Он сам не понял, за что именно, но, кажется, за судьбу, что не позволила ему так рано умирать, ведь наверняка ежу ещё предстоит разговор с тем, кого видеть хотелось в последнюю очередь. И одновременно хотелось видеть всегда, особенно сейчас. Синий хвост поджимается, взгляд падает к себе под ноги, а зубы больно прикусывают и без того нездоровые от переживаний губы. Шэдоу привычно молчит, не сводя взгляда с Соника; сжимает в руке свой же локоть, незаметно для остальных поглаживая его большим пальцем. Он успокаивается, ведь эмоции трудно сдерживать, особенно после всего, что было. СФЖ знал, на что он идёт, и его волновало то, что будет с их вселенной. То, что будет с ним и Соником. То, что будет с этим идиотом. — Я думал, что справился, — доносится совсем тихо, из-за чего чёрное ухо пришлось навострить. — Думал, что наконец исправил свою ошибку... Что мы, наконец, сделали то, что должны были сделать. Голос Соника надрывается и он правда старается сдерживаться, почти что не касаясь себя, почти что не показывая своё сбитое дыхание — он ведь в порядке. Его чувства временные; они уйдут так же быстро, с такой же скоростью, как и он сам. Он продолжает: — Почему-то я чувствую себя, будто сделал всё не так, как было нужно, — он хрипло смеётся и утирает дрожащей ладонью что-то горячее с глаз, чувствуя себя глупее Эггмана, глупее всех в этой деревне, зная, что его сейчас слушают. — Мы прошли с тобой этот путь, были на волоске от смерти и окончательного разрушения — быть может мы бы оба тогда исчезли, если бы не успели спасти свой мир. Шэдоу молчит, сжимая локоть как можно сильнее. Он слушает. Слушает внимательно. Не смеет ни отвернуться, ни нарушить чужое пространство. Шэдоу знал, что имеет право здесь находиться: он обязан сейчас быть здесь и следить за тем, чтобы Соник, хотя бы, не упал с обрыва. — И всё это по моей вине, ха-ах.. — Соник не жалеет своё лицо и водит по нём грязными перчатками, отчего глаза краснеют только сильнее. Он трёт их уже агрессивнее, ведь раздражение вбивается под кожу, казалось, что мир стал сужаться, прямо как и тогда. Голова кружится, а вода кажется уже не так уж и далеко с такой высоты. — По моей вине я чуть.. чуть... — он не договаривает, ведь из груди вырывается нечто похожее на всхлип, и Шэдоу именно сейчас хочет отвернуться, ведь он ещё никогда не видел Соника в подобном состоянии. Было трудно помочь, когда не знаешь, как это делается. Трудно помочь тому, кто всегда показывал себя с сильной и стойкой стороны. Соник опустился на колени, его тело дрожало, а дыхание было трудным. Он не хотел куда-то смотреть, как угодно, только бы ничего не видеть: ни внешнего мира, ни своих мыслей, ни чувств. Хотелось трусливо поджать хвост и забиться куда-то в угол. Он хватает себя за иглы и тянет те на себя, словно пытается укрыться в капюшоне. Ему стыдно, что он показывает своё состояние перед Шэдоу, ведь Соник и без того принёс ему много проблем; СФЖ вообще не должен был делать то, что делал. Чёрно-алый ёж как-то странно выдыхает, а затем тихим, словно тень, шагом подходит к другому, не сразу решаясь опуститься рядом на корточки. И всё же, он позволяет себе это сделать, видя, как чужое тело дёргается от всхлипов, которые Герой пытается унять, покусывая себя за пальцы. И Шэдоу лишь фыркает на это, убирая руку от лица Соника, которому сейчас было вообще не до настоящего; казалось, он даже не видит того, кто перед ним сидит, ведь зелёные зрачки смотрели в одну точку у себя под ногами, где уже успели накапать крупинки слёз. — Соник, — привычным, но без доли агрессии голосом звучит Шэдоу, выманивая на себя те зелёные изумруды, наполненные чем-то тёмным и туманным; потерей и страхом. — Я здесь, — чёрная рука ложится на персиковую щёку, большим пальцем касаясь её очертания. — Не отворачивайся, не отступай — дай себе больше свободы. Голос так тих. Он так по родному сейчас находился близко, так сокровенно. Соник тянется вперёд, боится, но тянется, касаясь своими омерзительными руками чужих плеч, дабы притянуться ближе, почти что утыкаясь мокрым носом в белый, пушистый и тёплый мех, откуда доносится не только запах кофе, но и вкус чего-то тёплого и важного. Руки Шэдоу кажутся сильными и успокаивающими, ведь сколько те пережили, сколько сил было потрачено, сколько всего ими было сделано — и сейчас у него была возможность просить молча обнять себя. Знать, что с этого обрыва скинуться не позволят. Страх смешивается с каким-то непонятным для себя чувством. Хотелось прижаться, тиснуться так близко, как это было сейчас возможно — хотелось просто ощутить чужое тепло на себе, пропахнуть этим горьким кофе и важностью. Соник пытается позвать его, позвать Шэдоу, а тот слышит, перемещая одну руку под нижние иглы синего ежа, отчего до уха доносится тихий и осторожный вздох. Соник ещё не пришёл в себя; его странно трясло, он весь сжимался и панически скулил в мех Совершенной Формы Жизни, которого такие действия немного и самого волновали: он замечал, как синяя шерсть до сих пор слегка блестела от сильных эмоций своего обладателя. Казалось, Шэдоу видит, как та становится немного прозрачной. И ему действительно в этот момент стало до одури страшно. Он помнит, как умолял не пропадать, как просил держаться, когда нёс на своих руках. Чёрно-алый помнит, как хотел выпустить от испытываемого страха слёзы, да вот только не мог: он не умел этого делать. Совершенная Форма Жизни не должна плакать. Он превысил скорость своего бега, ведь так, как бежал тогда, он не бежал никогда. — Мы все совершаем ошибки, и их главное нужно вовремя успеть исправить, — Шэдоу поднимает на себя голову Соника, запрещая отводить взгляд от красных глаз. — Ты успел, слышишь? Ты справился. Ему было трудно говорить что-то большее, ведь даже эти слова казались чем-то тяжёлым и трудным, невероятно трудным для ежа, что был создан человеком. А Сонику этого было достаточно. Он слушал каждое слово внимательно, завороженно глядя в те глаза, где отражалось собственное отражение. Сверхзвуковой ёж видел свой страх, свои эмоции в тот момент на лице, но он был не в силах отвернуться, ведь слова Шэдоу на него положительно влияли: сердце стало успокаиваться, а дыхание приходит в норму. Глаза давно перестало жечь, а уши наконец немного навострились, чтобы не позволить себе пропустить ни единого слова. Лицо Шэдоу сохранялось спокойным, хотя он и чувствовал, как его рука напряжённо сжимает собой колючки того, с кем он так часто сражался; не только друг с другом, но и бок о бок. Он ни раз задумывался о том, что чувствует к этому легкомысленному идиоту, и каждый раз старался убедить себя, что они всё так же остаются по сей день врагами. Ведь так было гораздо проще. Гораздо проще, чем признать себе, что нашёл второго важного для себя человека. Пускай это и был синий ёж, глупый, но такой особенный. Ежом, который не хотел выходить из головы. — Ты не один, — доносится до уха Соника. Его сердце пропускает громадный удар, а руки лишь крепче сжимают тёмные, пушистые плечи: у Шэдоу шерсть гуще и длиннее, чем у другого любого ежа. И это восхищало Соника каждый раз, когда он видел и касался его. Он позволяет себе рыдать в чужую шею, чувствуя, насколько сильно измок мех, что казался теперь липким и грязным, но это никого не волновало, ведь всё потом: мир приостановился для них обоих. Всё снова стоит на месте, но лишь для них. Они есть друг у друга; и в страхе, и в радости. Будут сражаться бок о бок, соревноваться в гонках, слышать друг друга и не отводить взгляды. Сонику определенно стало легче. Его отпустило, словно по спокойному течению над ясным небом. Он знает, что Шэдоу его не оставит, ведь тот не оставил его и тогда: когда не было никого рядом. Когда Соник думал, что остался совершенно один, с множеством неизвестных ему вселенных. И Соник рад, что он ошибался. Как же он ошибался. И он шепчет тихое «спасибо», прикрывая глаза. Замечает только сейчас, что ни чаек, ни волн не было слышно. Плохие мысли пропали, а на место пришла словно весна; что-то цвёт, греет и так сладостно тянет к этому чёрному ежу, что отступать не хотелось. Соник плавится от таких ласк, тянется и так умиротворённо тает в чужих руках. А Шэдоу спокоен. Поднимает взгляд на небо, украшенное облаками, и слабо улыбается, покрепче обхватывая чужое тело своими белыми перчатками, не менее грязными и дурными, с чёрными манжетами и красными пластинами, где висели тяжёлые кольца-ингибиторы, от которых пахло сталью, чем-то трепким и сильным.Так нежны и так надёжны были эти объятия.
И это только начало нового начала.
Остальное в прошлом.