Свобода, Страсть, Жизнь

Анжело звенит беззаботным смехом, падает в объятия Меркуцио, жмурится то ли от яркого солнца, то ли от ослепляющей улыбки последнего, и весь мир словно искрится. У Анжело впереди тернистый путь из ошибок, но ему на это ещё все равно. Всё это ещё не имеет значения. Он ещё здесь, живой, непричесанный, не по обыкновению небрежно одетый, счастливый; Он ещё здесь, вместе со звуками песен, вместе с братьями, вместе с трепетно учащенным стуком сердца, сбитым дыханием и синяками: на коленках — от падения в дорожную пыль и на шее и плечах — от укусов и поцелуев. Анжело здесь, и он не думает о том, что когда-то что-нибудь изменится. Всегда будет это солнце, этот смех, всегда рядом будет Меркуцио с его хитрым взглядом, что он бросает на пажа чуть свысока, и шутки его будут всегда, и долгие рваные разговоры о высоких мечтах и низких удовольствиях. Всё это будет вечно, Анжело это знает, не сомневается в этом и нисколько об этом не думает. Это — его реальность. Она не может просто взять и исчезнуть, он ещё в детстве это понял, когда в последний раз молился богу: «пусть все исчезнет!». Поняв, что жизнь его, как не кричи, останется прежней, змеиный паж семьи Капулетти заключил с миром пари, что будет брать от своего существования всё до последнего вздоха. Чтобы жить быстро, громко, чтобы его мучительное пребывание на земле было Скандалом. И вот он здесь, где дни похожи один на другой, где царапины не успевают заживать, шпаги — пылиться, а смех не стихает. Здесь драки походят на поцелуи, а поцелуи — на удары. Верона радушна, юна, она громкая, бесцельная, бесчинная. Она цветёт пыльными бутонами судеб, и жизнь в Вероне — бесшабашный ураган из чувств и лучей, будь то солнце или луна. Анжело не сомневается в завтрашнем дне, потому что в сегодняшнем нет и минуты тишины. Если вся жизнь — мятежный возглас, не станешь ждать последнего взрыва. Ждать не пришлось. Все случилось, как в детских книжках с простой и явной кульминацией, достаточно предсказуемой, если внимательно слушаешь историю. Анжело, впрочем, никогда не слушал сказки внимательно. Быть может, все вышло бы иначе, если бы в детстве он чуть лучше слушал няню. Парень проснулся в одно из веронских утр с привычной головной болью — верной озлобленной подругой Вакха. Рассвет ласковой рукой гладит охлажденные мятежной ночью каменные стены, паж перед большим запыленным зеркалом подвязывает алую ленту, поправляет излюбленный бархатный берет на послушно уложенных кудрях и беспечно вздыхает. Если пораньше управится с делами, сброшенными на него обязанностями слуги — можно будет встретиться с Меркуцио и компанией. День настал — ещё один праздный день в Вероне, обещающий быть самым обыкновенным, обречённый стать переломным. Ожидая, когда Синьор Капулетти сможет его принять для отдачи распоряжений, Анжело заметил Тибальта, одиноко мечущегося в витражных проходах дома. Желая остаться незамеченным, паж затаился за каменным колонным сводом коридора. Послышались шаги: знакомый стук гордых каблуков синьоры. Анжело затаил дыхание, молясь, чтобы синьор помедлил с приёмом, позволив сыну понаблюдать за его неудачливым братом. — Синьора, я не могу терпеть бесчестия, которое творится в нашем доме! Как же раздражён Тибальт. Анжело поджал губы в азартной улыбке. Кажется, речь идёт о… — Это не твоё дело. Скажи-ка лучше, в котором часу вечерняя месса? Мимо прошёл Грегорио, излюбленный паж синьоры Капулетти. — Эй! — шёпотом окликнул знакомого Анжело. — Ты не знаешь, о чем речь? Грегорио остановился, молча покачав головой. Его, видно, происходящее не слишком радовало. Насколько Анжело был исполнен предвкушением скандала, настолько тревожен был взгляд Грегорио. — Я не могу стоять и смотреть, как этот щенок Монтекки порочит честь моей сестры! «Ах, речь о бедняге Ромео», — пронеслось в мыслях Анжело. Должно быть, Тибальт и живого места на нем не оставил бы, встреться нынче Влюблённый Кошачьему Царю. — Тибальт, что ты себе позволяешь?! Ты уже давно мог отправить его на тот свет. Словно стеклянным дребезжанием воздух дома семьи Капулетти был отравлен язвительным презрением и строгостью. Синьора прошла мимо: как всегда статная, высокомерная, разрезающая воздух веером, словно лезвием. Пажи почтительно преклонили головы. Оба знали: попасть под горячую руку раздраженной синьоры — подписать себе смертный приговор. Тибальт меряет шагами пустынный коридор, видно, не замечая украдкой наблюдающих за ним пажей. «Молчи, терпи — лишь на цепи ты сможешь выжить! Но тот, кто ближе, бьет больней.» — озлобленно бормочет Тибальт самому себе, стреляя разъярённым взглядом в стены, словно сам Дом был виноват во всех бедах несчастного Капулетти. Анжело на секунду теряет свою восторженную ехидность: семья — и его крест тоже. В мыслях звучит горькое, давно забытое, подслушанное украдкой в детстве: «Скажите, синьора… тётушка… я хороший человек?» «Ты — Капулетти.» Иногда парню казалось, что они с Тибальтом могли бы понять друг друга. Удар в стену. Племянник синьоры разбивает костяшки о камень. Нет. Анжело лучше сто раз истерпит лицемерную любезность перед ненавистной мачехой и сто раз натянет лишнюю улыбку, чем признает свою слабость, свою уязвимость перед синьорами. Он никогда не сможет принять и полюбить Тибальта, ведь знает его слишком хорошо. И ничего дороже Свободы паж не знает. Тибальт отстукивает эшафотный ритм каблуками, спускаясь на улицу. Анжело переглядывается с Грегорио, но не находит в нем отражения своей озлобленной радости. Тот смотрит с прежним беспокойством и страхом. Нет, жалеть Тибальта — вот уж безумная глупость! Однако, если последний направляется к Ромео — не стоит пропускать такое шоу. В том, что никто не пострадает, Анжело не сомневался. Он видел подобное каждый день, драки здесь были так же естественны, как пожелания друг другу доброго утра. Оглянувшись на тяжёлую дверь, из которой вот-вот должен был появиться синьор, Анжело на миг заколебался. К чертям! Если он понадобится отцу, за ним всегда пошлют ещё раз. Паж знает, что потом будет больно и мерзко слушать выговор, но какая сейчас разница? Это ведь будет где-то в будущем, это будет проблема того Анжело, что предстанет перед синьором через какие-нибудь полчаса. Всё это ещё не имеет значения. Выбегая вслед за Тибальтом на цветущую Веронскую площадь, Анжело с радостью слышит знакомый звонкий голос. — Синьоры, поглядите, дрессированный кот! Тибальт Капулетти среди нас, чем обязаны? Меркуцио шпагой блестит в зенитных лучах, сверкает задорным взглядом, замечая поодаль Анжело, и заискивающе улыбается Тибальту. Паж закусывает губу, зная, что сейчас начнётся перестрелка колкостями, в которой Меркуцио, конечно, одержит лёгкую привычную победу. — А, Меркуцио! Что ж, раз щенки здесь, значит, и хозяин должен быть неподалёку? Ожидания Анжело оправдались: Тибальт действительно искал Ромео. — Он ищет Ромео! Ах, мой милый кошачий царь, сколько всего ты на моей памяти искал… Удачи, ссоры… Любви разок-другой. Но Ромео? Зачем он тебе? Анжело щерится, перескакивая взглядом с любовника на брата и обратно. Под солнцем серебрится фиолетовый шёлк плаща Меркуцио, мир вновь искрится: злобно и ликующе. Надвигается шторм, но Анжело ждёт его, как сладостного покоя, ведь знает — шторм этот не первый и не последний. — Ромео прекрасно знает, зачем я его ищу! А тебя это не касается. — Ах, как же, не касается? Смотри! Узнаешь? Твой глупый, нелепый мальчишеский вызов, который до адресата не дойдёт! Лови! — Меркуцио ловко бросает Анжело свиток. Паж не успевает прочитать, но видит знакомый лихорадочный почерк Тибальта. Одно мгновение — Анжело демонстративно разрывает письмо смерти на кусочки. Тибальт даже не смотрит в его сторону, огрызаясь только, что бой состоится и без вызова. Слыша слова о грядущей битве, паж только яснее чувствует, как всё внутри закипает ожиданием хорошей драки. Нужно отдать Тибальту должное: дрался он прекрасно. Анжело это знал непонаслышке — сколько раз он, не успев унести ноги после очередной проказной шутки над братом, оказывался хорошо им покалеченым. Всё же, наблюдать за Тибальтом со шпагой в руках было и безопаснее, и приятнее со стороны. Особенно если шпага эта была направлена против Меркуцио. Ах, как фехтовал Меркуцио! Изящно, свободно, сверкая клинком, как улыбкой, успевая бросать язвительные комментарии и пронзать противника взглядом. Пажу думалось, он мог бы провести целую вечность, наблюдая, как Меркуцио дерётся. Сам Анжело драться не слишком умел и не слишком любил. Они порой в шутку дрались с Меркуцио, сражения эти походили на танцы, и звон шпаг был не горче поцелуев — с тем же жаром и страстью они могли обмениваться парными царапинами. Меркуцио был хорошим учителем. Впрочем, Анжело, несмотря на это, почти всегда оказывался обезоружен. Во всех смыслах. И даже далеко не всегда поддаваясь, желая оказаться прижатым к стене, ах! Какой ужас! без возможности выбраться из-под цепкого взгляда заклятого врага. — Безумие — это грань свободы. И тебе, Тибальт, её до гробовой доски не видать! Анжело вдыхает: глубоко, до головокружения и сладкой боли в лёгких. Да, свобода. Страсть. Полёт. Та пропасть, что Меркуцио так хорошо знал, что так ненадолго приоткрывал для чужих глаз. Смотри, мой милый Анжи, это — Страсть. Тебе же нравится эта пропасть? Так рвись за мной, не отпускай руки! Анжело каждый раз без тени сомнения бросался за Меркуцио, лишь чтобы раз за разом пробуждаться одному. Анжело был влюблен в это безумие, но никогда с ним не оставался. Эта пропасть не была создана для такого, как он — трусливого, скованного чугунными сожалениями и детскими обидами. Он стремился к этой свободе, как к единственной истине и самой чистой, проклятой вере. Ничего дороже Страсти паж не знал. Ничего кроме Страсти у него и не было. — Тибальт, Тибальт, ты будешь убит! — заливистым смехом разносится над площадью, Анжело захлестывает бешеный азарт, он со звериной жестокостью ждёт, что будет дальше, не желая оглянуться, не замечая ничего вокруг. Последствий не существует, есть только больное искажение Сейчас. Всё остальное ещё не имеет значения. — Поберегись, Меркуцио! Бездарный поэт, ну, спой же на бис! Паж чувствует, как время застывает, кривится и плавится под раскалённым ненавистью солнцем. — Брехливый щенок! Выпад. Удар. — Беспомощный шут! Удар. Уклон. — Когда выйдет срок, тебя заберут черти! Первые сладкие капли крови, звенящие сталью под тонкими шпагами. Анжело смотрит на бой, как на забавную игру, в которой он наперёд знает исход. Сейчас звон обернётся парой новых шрамов, Тибальт прорычит что-то вдогонку, а Анжело будет перевязывать Меркуцио раны своей бархатной алой лентой и ворковать о том, какой тот безумец. Всё это было уже сотни раз, всё это Анжело так часто видел, что сегодняшнее сражение уже казалось воспоминанием. «Ты будешь убит!» — лишь эхо пустых угроз. Разгоряченное обещание, вроде одного из тех, какими сыпят ветреные любовники дамам перед тем, как навсегда их позабыть. Как удивительно он не воспринимает ничего всерьёз! — Я прошу вас, друзья, прекратите ваш бой! Ах, вот и виновник торжества. Анжело с досадой смотрит, как Ромео врывается в обезумевшую идиллию и пытается остановить дерущихся. Не прерывай эту страстную битву, не нужно! Не разрывай круг одержимости, не вырывай из забытья! Не лишай сладкой свободы и насмешливой боли! Ну конечно, жить хотят все, все здесь влюблены в свое существование, все — с целью или без, желают остаться здесь наподольше, чтобы непременно увидеть ещё один день, совершить месть, украсть поцелуй, встретить рассвет. Все хотят любить без страха и сомнения, отдавать всего себя, получать взамен втрое больше. Но ведь это и есть жизнь! Прямо здесь, в этих налитых местью клинках, в этих разъяренных взглядах и ожесточенно наточенных улыбках. Не останавливай их, Ромео, это — их жизнь. — Во имя любви, к чему вражда? Сложите шпаги, пока не поздно! — Жить! Жизнь в нашей власти! — подхватывает Бенволио. Право же, это просто смешно! Разве не Ромео сам же так часто свистит в воздухе шпагой? Разве не Бенволио со смехом подхватывает очередную драку? Что же случилось? Анжело не успевает об этом задуматься, он ослеплен нетерпеливым ожиданием боя. Сегодня всё, как и всегда, вот только… Анжело и не заметил, как на площади собралась толпа зевак. Тут были торговки, раздраженные тем, что им мешают продавать товар, были любители кровавых веронских вестей, собравшиеся поглазеть на очередную драку, здесь были Монтекки и Капулетти, была Розалина, пронзающая взглядом какую-то из дам враждебной семьи, была нянюшка, только подоспевшая, ещё не понимающая, что происходит. — Вы себя на алтарь отдаёте войне! Для тех, кто дома ждёт — останьтесь в живых! К чему множить счёт смертей?! В этот миг впервые за много лет у Анжело внутри что-то щёлкнуло. Время окончательно остановилось. Улыбку защемило. Это «что-то» отчаянно кричало, что нет, Ромео прав, и Бенволио прав. Что-то было не так. В этот раз что-то иначе. Все же хотят жить! А это — лишь очередная драка, без сомнений, сожалений и последствий! Анжело тянет руку к дерущимся, но опускает на полпути. Ведь все хотят жить, все хотят- *** — Что, малыш, первая драка? Анжело лежит в пыли площади, глаза предательски слезятся, а содранные ладони неприятно ноют. Паж поднимает испуганные глаза на парня лет 19, с улыбкой смотрящего на него. Первое, что заметил Анжело — то, какая эта улыбка ослепительная. — Ну, чего застыл? Поднимайся, нечего дорожную пыль собирать. Эй, Бенволио, глянь, тут котёнка Капулетти кто-то цапнул! Анжело боязливо берётся за протянутую ему ладонь и поднимается. — Что, все еще ревёшь? Кто тебя так отделал? Анжело всхлипывает, стыдливо утирая слезы, и бормочет что-то про Монтекки, исподлобья разглядывая собеседников. Фиолетовый шёлк слепит. Пытливого взгляда хочется избегать, так что Анжело старается на парня не смотреть. — Слышал, Бенволио? Кажется, кому-то из наших друзей сегодня не поздоровится! Как тебя звать-то? — Анжело. Анжело Капулетти. — гордо выпрямляется паж, бросая взгляд на синие одежды Бенволио. Спаситель смеётся, слегка толкая друга в бок. — Ишь, какой гордый! Как бы он не оцарапал тебя, о презренный Бенволио Монтекки! Будем знакомы, Анжи. Я — Меркуцио. — Я Анжело, а не Анжи. — начинает было паж, но его уже берут под руки и уводят прочь с места сражения. — А лет тебе сколько? — Бенволио протягивает пажу кусок сладкого хлеба и усаживается поудобнее. Здесь, на разрушенной стене заброшенного здания, было на удивление тихо и спокойно. Анжело недоверчиво оглядывается. Разве ему можно проводить время с Монтекки? Но хлеб был вкусный, а рука Меркуцио — тёплая и ласковая. Кажется, Анжело больше не страшно. — Мне 15. Скоро будет. — Такому юному пажу не место одному на жестоких улицах матушки-Вероны! Отныне ты под нашим крылом, Анжи. Паж смущенно улыбается. Что-то в этом Меркуцио заставляет мальчишеское сердце биться чаще. Хочется больше не видеть дом Капулетти, а остаться в этой непривычной тишине заката. Пахнет цветами. *** Крики. Оглушительный вой. Запах крови и пыли. Запах гниения. Запах смерти. Всё случилось в одно мгновение. Жизнь треснула. Пронзила насквозь, как подбитая птица падает о землю, вспоминая свой первый полет. Анжело застыл, на лице отпечатался смертельный ужас. Улыбка так и не сошла с дрожащих губ, словно паж надел на себя ту улыбку, которую в первый раз подарил ему Меркуцио. Вся жизнь — страшная сказка. Дивная. С предсказуемой кульминацией. Где на целую страничку три слова, кровавая азбука: Свобода, Страсть, Жизнь. Все застыли в чудовищном исступлении, на всю толпу — оглушительный рев осознания, что в этот раз всё зашло слишком далеко. Здесь невнимательно слушать не получится, и главу не оставить на завтра. «Не верю» — набатом звучит в мыслях. *** — Не верю! Скажи ещё раз! — Анжело виснет на шее Меркуцио и смотрит на него снизу вверх. — О боги, Анжи, невыносимое ты существо! — Меркуцио кружит парня в объятиях. — Розалина мне сказала, что это правда! — Малышка Розалина никогда тебе не врёт, так ведь? — Ну а я ещё раз хочу услышать. Скажи, что любишь мен… Меркуцио затыкает Анжело поцелуем. Парню кажется, что за все девятнадцать лет его существования никто не целовал его так, как Меркуцио. Всё, что было до него — бред, все, кто был до него — просто тени. Любовь Меркуцио — насмешливый укол, а поцелуи обжигают. Паж не хочет знать никого до и никого после, и ни в ком он не находит этот сладостный жар, пронзающий ребра и заставляющий юное сердце непростительно отчаянно биться. Анжело потом будет стонать Розалине в плечо о том, как сильно он влюбился, а та будет со смешком выслушивать: как удивительно они не воспринимают ничего всерьёз! Но Анжело любит. Любит до приглушенного стона, до томного взгляда, до быстрого укуса и сорванного с шеи кулона, где на месте цепочки остаются укусы и тёмные шёлковые синяки. Любит до красных царапин на спине, до спрятанной улыбки в ответ на вопрос «где ты шлялся всю ночь?!», до смятой рубашки, сползшей с юношеского плеча, до восторга встречи и вранья. Анжело ловит ртом воздух и падает в пропасть, он опьянен, окрылен свободой ночи и ничего не имеет значения. Больше ничего не имеет значения. *** Судьба расколота. В это мгновение все обрело смысл. Все впервые имеет значение, Анжело почему-то знает это, но всё так мучительно поздно, что никакое осознание не спасёт. Он снова не может посмотреть на Меркуцио. Паж знает, увиденное навсегда выест ему всё сознание, вырвет ему душу, растерзает сердце в клочья и бросит обратно в пыль, так что ладони обязательно будут содраны. И все же взгляд отвести невозможно. Взгляд стеклянный, затуманенный ужасом. В глазах темнеет, Анжело хватается за чьё-то плечо. Знакомый голос няни звучит словно издалека. Крики армагеддонным хором рушатся, Анжело кажется, что он уже мертв, он утонул в этой бездне собственной глупости, захлебнулся чужой кровью. Единственное, что ясно — в этот раз дороги назад нет. Рассвет не настанет. Никто не протянет руку. Всё как во сне. В кошмаре. В бреду. Анжело не помнит, как, теряя рассудок, стоял на залитой кровью площади, вцепившись себе в волосы, смотря и не видя, как Бенволио и Ромео бросаются к Меркуцио. Как Тибальт сплевывает кровь, яростно ловя ртом воздух. Не помнит испуганные глаза нянюшки, не помнит чьи-то смертельные возгласы, разрывающие связки. Помнит только улыбку Меркуцио, такую тихую, что сердце сжимается и останавливается на какой-то миг. Он обнимает друзей, пока его вечно горящие глаза гаснут. — Я знаю, я умру. Анжело слышит знакомый голос и не понимает ни слова. Родной итальянский звучит не иначе как мёртвым языком лесных фей, а то отчего же паж не успевает осознать ничего, что сквозь зубы мучительно проговаривает Меркуцио? — Пусть я умру в пыли, но смертью короля! Король Ночной Вероны. Король Любви и Страсти. Король Безумия с обезглавленной душой. Он ведь не может умереть? Он же будет жить. вечно? *** — Вечно. — Анжело задумчиво вглядывается в ночной небосвод и неслышно усмехается. — Забавное слово, правда? Мне всегда думается, это слово лишь для определения ненависти и для детских сказок. — Ты ошибаешься, мой дорогой Анжи. Ненависть — она слепа. Она не может быть вечна. Вечной может быть лишь Любовь. — И Смерть. — «Смерть», скажешь тоже. Моя верная подруга! Она секундна и нежна. Знаешь, в чем прелесть смерти? У неё можно украсть лишь один поцелуй. — Ты не боишься её? — Я ничего не боюсь. Знаю только, что если уходить — то красиво. — Не уходи. Ты мне нужен. Меркуцио смеётся, Анжело улыбается от этого смеха, но ему не до шуток: он по редкости вполне серьёзен. — Я никуда не уйду, ты застрял со мной навечно. — шепчет Меркуцио, проводя Анжело по шее. Тот ёжится от мурашек и вторит с улыбкой: — Навечно. Не сбежать. — Паж опускает звёздный взгляд. — Спасибо, что ты рядом. Прости, что я такой слабый, без конца тебе жалуюсь. — Никогда не извиняйся, Анжи. И ты не слабый; ты себя не знаешь. Анжело грустно улыбается, потому что не может не верить Меркуцио, но… верить в слова о собственной силе так глупо, когда знаешь все свои слабости! Одного не отнять: Меркуцио знает Анжело лучше всех остальных. И уж точно лучше всех остальных его понимает. — А ты безумец. — Безумие — это свобода, мой милый. Это великое мастерство. С ним ни смерть не страшна, ни любовь, ни чума. *** — Чума на город ваш! Проклятые дома! Вам Смерть — бессменный страж! Анжело жмурится, возвращаясь в поганую реальность. Ему хочется проснуться в звёздной ночи или на камнях, залитых закатом. Ему хочется очнуться от дурного сна и оказаться в родных объятиях. Плечи сковывает холод, хотя кругом — адское пламя. Прижимаясь крепко-крепко к няне, Анжело слышит, как его вечная стойкая реальность рушится, знает: мир больше никогда не будет искриться. Последний шанс на спасение обрывается криком Тибальта, Удар! *** — Почему ты меня так ненавидишь? — Мне некогда сейчас, Анжело. — Нет, ответь мне! Тебе папа так сказал? — Как? — Тибальт отвлекается от чтения и опускает раздраженный взгляд на мальчика. — Что со мной нельзя дружить. — Никто ничего мне не говорил! Тебе заняться нечем? Анжело переступает с ноги на ногу, растерянно глядя на свои руки, в которых он перебирает ленточку бархатной жилетки. — Я просто подумал, давай вместе поиграем? Я красивую птичку во дворе видел, я её тебе покажу. — Некогда мне с тобой играть, не видишь? Анжело хлопает глазами, не зная, что ответить, но тут же радостно вспыхивает: — А давай я тебе помогу? Я в комнате могу убраться, я умею! Я видел, как нянюшка сестрёнке помогает! — Просто оставь меня в покое. — Нет, смотри, я… — мальчик тянется к полке, но неуклюже задевает фарфоровую фигурку, та падает и разбивается. — Я же сказал оставить меня в покое! Снова всё портишь… Анжело испуганно смотрит на осколки, без конца извиняется, протягивая руку к разбитой фигурке, но Тибальт отгоняет его. — Нет, стой, братик, я… — Сколько раз тебе повторять? Не называй меня своим братом. Ты лишь служишь синьорам, и я тебе не «братик». Анжело кивает, но слезы туманят взгляд и упрямо катятся по детским щекам. — Плакса. — фыркает Тибальт. *** Анжело стоит на коленях в пыли, вжимаясь лицом в ткань няниной юбки. Ему снова пять лет, а Тибальту снова десять. Анжело не видит, как брат падает замертво, но догадывается, и все чувства ядом стынут в венах, оставляя лишь иссушающую пустоту. Жизнь в Вероне — сущий ад. Анжело знает Тибальта слишком хорошо, и потому и принимает его, и любит, вот только запоздалое прощение не воскрешает. Слова любви так и не были сказаны, не будут сказаны уже никогда. И не важно, кто виноват, потому что теперь вражда пуста, а единственное ценное, что знает Анжело — жизнь. У пажа впереди тернистый путь из потерь, он его принимает на грудь, как яд, и вступает на свой эшафот, как на театральную сцену. Смерть сыта, но судьба Анжело была решена, когда в тот день, на площади, он взялся за протянутую ему руку. Он здесь. Дни всё так же походят один на другой — тянутся смертельной нитью. Он всё такой же слабый. Он больше не плачет — Тибальт этого не любил. Он снимает с руки фиолетовый перстень и носит его на цепочке, чтобы с каждым шагом чувствовать вместо биения сердца, как серебро ударяется о грудь. Каждую ночь во сне он видит Меркуцио и каждую ночь обещает жить. Ничего, кроме жизни, у него не осталось.