Что было бы, если бы ты вернулась обратно домой?

Алисента мечтает, чтобы на месте Кристона Коля была Рейнира. Она трахается с ним в бывшей спальни Рейниры. Она прижимает властно с одним известным и тайно желанным ей темпом его голову между разведенных ног, думая о Рейнире. Она запрокидывает голову и стонет, представляя, как в обнаженную кожу бедер впиваются подпиленные луновидные ногти, обязательно оставляющие свои вмятины, свои следы. Как в ещё не обожженной глине, обещающей в будущем стать полезным горшком. Интересно, если бы Рейнира вернулась обратно домой, они смогли бы с ней вот так…уединиться? Остаться наконец вдвоём, наедине, без назойливого жгучего всепреследующего взгляда её мужа, который всегда будто насмешливо причитал не вслух: «леди Алисента Хайтаувер, я знаю, что ты хочешь, и то, что хочешь ты, уже давным-давно мое». Алисенту это бесит до скрежета зубов. Алисенту это злит. Именно поэтому она сжимает голову Кристона между бедер сильнее, а пальцами впивается в его тёмные жёсткие вьющиеся волосы на затылке — грубее. Она пытается заглушить эти гадкие мысли, отмыться от несмываемого потока ревности, который переполнял Алисенту по сей день жгучим лавовым потоком. Рейнира не была вещью, чтобы принадлежать кому-то одному безвозвратно, она же сама не единично это доказывала; так что бы ей помешало стать разделенной ещё и с Алисентой, если бы не одно огромное крамольное «но»… Смерть её отца, произошедшая накануне. Которая окончательно провела и расставила переориентировку положений и сил. Смерть Визериса разбила те хрупкие узы мира, которые между ней и Рейнирой протянулись в тот вечер после знаменательного ужина. Алисента и вправду ждала её обратно. Она мечтала вновь почувствовать её здесь, в своих объятиях. Вдохнуть запах её волос, ощутить тепло её тела, руки, да хотя бы ладони…ей бы было достаточно и самого малого. Но Визерис умер. Он обрек своим последним желанием всех их на погибель, и в первую очередь возможность примирения между Рейнирой и Алисентой. Привкус горечи чувствуется даже сейчас на языке, когда она кончает. Он собирается где-то в дальних уголках глотки, и Алисенте кажется, что её вот-вот стошнит. Когда Кристон встаёт с колен, запыхавшийся, удовлетворенный её полученным удовольствием, Алисента впервые смотрит на него с открытыми глазами понимания. Они оба здесь были из-за Рейниры. Потому что это была её комната. И общий привкус воспоминаний, который в той сохранился, был им одинаково важен, знаком. Интересно, в потаенном уголке его мыслей тоже до сих пор жила белокурая пламенная фантазия о ней?.. Ведь он был её брошенной игрушкой. «Шлюхой», которую Рейнира больше не захотела, а Алисента подобрала. И пускай нечестиво было так думать о человеке, питающем одним из немногих к ней особое отношение, Алисента была почему-то уверена…он думал про себя ровно то же самое. — Нам больше нельзя. — Я все понимаю. Но в ту же ночь он приходит к ней в покои. И они продолжают. Все по той же причине — потому что Алисента вровень одержима Рейнирой, как и Кристон Коль, и ей было важно собрать с него оставшийся памятный след от неё, её вкус, её невинность, которую она по злой иронии судьбы потеряла именно с ним. Когда она раскачивается на его члене, Алисента представляет Рейниру под собой, крепко сжимающую её бедра своими пальцами, со своей чарующей мальчиковской плутовской улыбкой, которую хотелось сцеловать, со съехавшей короной на растрепанных белых волосах, — её короной завоевателя, — и подбадривающими словами. Осторожнее, Алисента, тихо, не спеши, делай все для своего удовольствия… Рейнира бы не стала подгонять. Заставлять. Она бы не сделала так, чтобы ей было больно, как было при первой ночи с Визерисом. Алисента помнила её прикосновения в тогдашние ночи, когда они были ещё совсем девочками, и те остались с Алисентой на всю её жизнь. Их нежность, трепетность, аккуратность. Очарование. Она не испытывала подобного ни с одним мужчиной, не говоря уже о том, что даже человек с таким огромным опытом, как Визерис, не смог впечатлить её ни разу в постели. В отличие от его дочери, которой исполнилось в те дни только 15 лет. Алисента наслаждается собой и своими ощущениями на члене Коля. Ей хорошо, и она знает, как нужно сделать, чтобы ей стало ещё лучше. Она наконец старается лишь для одной себя. Этот здоровый эгоизм в постели ощущается, как освобождение, если бы не одно «но» — когда Кристон открывает свой поганый рот и спрашивает не без волнения, смешанным с трепетом: «моя королева?..», стоит Алисенте забалансировать на самой грани оргазма, ей хочется врезать ему со всей силы по лицу; потому что образ Рейниры расплывается, когда он говорит. Он почти исчезает из-под её закрытых век, а Алисенте так не хочется её терять хотя бы сейчас. Хотя бы в эти мгновения, когда ей по-настоящему хорошо, и она счастлива, но в то же время она готова разорваться на кусочки от пронизывающей её насквозь вины. Ведь она представляла ту, чей сын погиб недавно из-за её сына. Ту, что когда-то предала самым из подлейших образов (и которая предала её доверие). Ту, которую любила, которую ненавидела и которой тайно завидовала. Ту, ради которой, возможно, Алисента готова была бы даже умереть, и это было вовсе не мыслью, порожденной больным разморенным сексом сознанием, а тем, что она скрывала глубоко внутри на протяжении многих лет. Ведь любовь к своим детям от Визериса была навязанной и вынужденной, когда они появились на свет. Она о ней не просила. А любовь с Рейнирой была настоящей — она пришла и расцвела в ней сама, когда принцесса впервые поцеловала её в своих покоях. И она не умерла даже сейчас, когда рвущая и метущая истинная уже королева, скорее всего, желала увидеть её голову на пике. И больше нигде ещё. Алисента кончает, сотрясаясь всем телом, когда крохотная доля воспоминания вновь оживляет образ Рейниры в голове. Она вытягивается на Коле и ощущает долгожданную заветную пульсацию. Мираж разбивается только тогда, когда в комнату забегает перепуганная до смерти Хелейна со стоящими слезами в глазах.