безмолвный крик.

      с того дня моё состояние становилось всё хуже и хуже, а твой пытливый ум не знал границ, используя все возможности только для того, чтобы заставить меня снова бояться тебя. у тебя это отлично получалось. отлично получалось пугать меня, что дрожали коленки, что я перестала поднимать свой взгляд в твоём присутствии. и оставаться с тобой наедине для моего детского сознания означало верную смерть, ибо каждый раз твои издевательства разрушали меня, вселяя чувство горькой безнадёжности и вечного страха. но ты делал это так умело, что ни мать, ни отец ничего не замечали. если ты скрывал свои действия от отца по понятной причине, то от матери ты скрывал их только потому, что не хотел её расстраивать.       я бы не сказала, что матушка, которая не работала, которая целыми днями сидела дома, не замечала всего того ужаса, который ты со мной сотворил. но ей всегда было легче закрыть на это глаза, чем пытаться что-то решить. как-то раз, когда мне было около восьми лет, и я все еще не могла мыться самостоятельно, ты попросился на помощь, мол, наконец-то научишь меня. но ты продержал меня под ледяной водой сорок минут, пока у меня не посинели пальцы и губы, а потом обжёг все мое тело кипятком. матушка прибежала на мой крик, а ты выглядел испуганным: глупенький,не уследил за мной, пока я играла с регулятором температуры. она тебе не поверила, но, как всегда, ничего не сказала. с того дня и до десяти лет отец всегда мыл меня, как бы я ни старалась его отговорить.       твое жестокое отношение мне не нравилось, о нет. но когда твоя собственная мать по неизвестной причине даже не защищает тебя, разум ребенка инстинктивно ищет хоть кого-то, кто мог бы это сделать. в моем случае это был отец. только он мог защитить меня от тебя, потому, став старше, я не отходила от него ни на шаг, а ты мог только испепелять меня своим тёмным взглядом. так я стала папиной дочкой, даже не заметив этого, хоть и была бесконечно обижена его жестоким обращением с тобой. но этого негодования было недостаточно, чтобы возненавидеть его. другое дело, если бы он избивал меня, но в этом-то и проблема. он для меня ангел земной, он мой хранитель верный. теперь, вспоминая всё это, я могу сказать, что когда-то любила его, как он любил меня и совсем не как отец свою дочь.       где-то с восьмилетнего возраста что-то произошло между матерью и отцом, похоже, что в тот же период наша семья окончательно разделилась на две части: отец и я, мать и брат. они перестали спать в одной постели, матушка – в комнате Владимира, а отец всегда брал меня с собой в свою спальню. мне тоже было спокойнее, ибо я не боялась, что Владимир может разбудить меня в полночь и показать с диска различные жестокие убийства детей на войне или просто пытки, с удовольствием нашептывая мне на ухо, что это могло бы случиться и со мной, если я не буду слушаться его. я до сих пор не могу забыть душераздирающие крики детей, когда над ними издевались, то вырывая им зубы в луже крови, то как они смотрели на свои отрубленные конечности. я уставилась на экран, не смея моргнуть, представляя свое лицо на измученных, заплаканных лицах детей. может быть, из-за того, что Владимир умело манипулировал мной с раннего возраста, даже когда я выросла, я не смогла пойти против него?       я спала, обнимая свою игрушку в виде белого кролика, которая была одета в мое очень маленькое красное платье. завтра мне рано вставать в школу – еще один день, еще одна пытка. я не могла вспомнить, когда начала просыпаться и засыпать с мыслями о том, как прожить эту жизнь, если мне всего десять лет, а впереди еще целая вечность. ничто не предвещало беды, но я почувствовала, как большая ладонь скользнула по моему бедру, одновременно задирая ночное платье. эта ладонь переместилась ко мне в нижнее белье за считанные секунды, но так ненавязчиво, что я перестала дышать. лежа на спине, с закрытыми глазами, я вцепилась в свою игрушку мертвой хваткой. я не знала, что мой отец делал со мной, но что-то внутри подсказывало мне, что это неправильно. я лежала и начала дрожать, когда он начал трогать меня пальцами там, и целовал мои закрытые глаза, даже не пытаясь оставить меня во сне.       — Василина, доченька моя, – тихо прошептал он, начиная двигать пальцами все быстрее и быстрее, что причиняло мне столько дискомфорта, столько боли. я начала тихо плакать, совершенно не понимая, что происходит. — почему ты плачешь?... – отец снова и снова целовал мои сжатые губы, пытаясь заставить меня открыть рот, но тщетно. я застыла как вкопанная. — папа не делает ничего плохого... он просто помогает своей дочери быстрее повзрослеть, – продолжал он нежно шептать мне в губы, совершенно не обращая внимания на мои слезы.       это было невыносимо отвратительно. я снова запаниковала, но мое тело никак не реагировало на мои попытки оттолкнуть от себя его тяжелое тело. отвратительно. отвратительно. отвратительно. эти слова продолжали звучать у меня в голове, а он осмелел, снимая с меня нижнее белье. я уже знала, что независимо от того, что он сделает дальше, я умру в эту ночь. вглядываясь назад, я понимаю, что это произошло не за один день. такие отношения были между нами с самого моего рождения. его больной разум никогда не воспринимал меня как свою дочь, даже когда он кормил меня с ложечки у себя на коленях, он тёрся об меня своим возбужденным телом. и каждый раз, когда он мыл меня, он устраивал фотосессии с мыльными пузырями, делая вид, что развлекает своего ребенка. а видео, где он снимал меня спящей, невозможно пересчитать по пальцам.       — папа сделает тебе приятно... – он едва заметно улыбнулся, подняв ко мне лицо, застывшее в умоляющей гримасе.       я просто подняла полные слез глаза к потолку, все еще лежа неподвижно, как он пытался раздвинуть мои ноги для своего удобства. я просто звала своего брата, снова и снова в безмолвной мольбе, даже не надеясь, что он чудесным образом проснется в соседней комнате и спасет меня из лап чудовища. но чудо произошло. дверь спальни с тихим скрипом отворилась, и мой отец замер, склонившись надо мной прямо перед тем, как войти в меня. я с безмолвным криком повернула голову к двери и увидела застывшего Владимира. его лицо невозможно описать словами, только холодные лунные лучи падали на его каменное лицо, показывая самые невероятные проявления сложных чувств в его темных глазах. отец тоже повернул голову к двери и, увидев своего сына, даже не остановился, как будто он был для него никем, кем-то никогда и не был. отец резким движением руки вернул мой взгляд к себе, и Владимир исчез в темноте нашего дома. он снова растоптал мои надежды.       я продолжала плакать и трясти головой, с трудом отодвигаясь от отца, но уже понимая, что этой ночью меня ничто не спасет. его только забавляло мое сопротивление, находя его очаровательным, пока его голубые глаза не округлились до такой степени, что чуть не вылезли из орбит. Владимир тут же вытащил нож из спины и, не медля ни секунды, вонзил снова, снова и снова, пока безжизненное тело отца не рухнуло на меня сверху, и я не почувствовала его теплую кровь на своих обнаженных бедрах. Владимир все еще держит в руках тот самый проклятый кухонный нож, который я пообещала себе выбросить, если доживу до завтрашнего утра. он не мог дышать, глядя на мое застывшее лицо и на свои дрожащие руки, сжимающие окровавленный нож. Владимир одним движением отодвинул мертвое тело нашего отца и потянулся ко мне, уронив нож на пол.       Владимир одним движением оттолкнул мертвое тело нашего отца и потянулся ко мне, уронив нож на пол, а я тут же вцепилась в его руки, будто это и нужно мне для полного спасения. я не знаю, почему я подумала, что Владимир, мой брат, хочет обнять меня, ведь он мог бы убить меня вслед за отцом, ибо мы ему так ненавистны. но он просто позволил мне обнять его, прижавшись к его животу. я громко зарыдала, не совсем понимая, из-за чего именно: из-за того, что отец, которого я наконец полюбила, оказался таким отвратительным чудовищем, или из-за того, что Владимир убил его из-за меня. слезы текут по моим бледным щекам, а мой брат чертит на них бессмысленные узоры окровавленными пальцами. его темные глаза сияют, но не как обычно, не безумием и мягкой жестокостью, я до сих пор не могу представить, что он чувствовал и о чем думал. мне все еще казалось, что он ни о чем не думает. Владимир всегда был для меня загадкой, которую я никогда не смогу разгадать. он нежно шептал мне на ухо, что все будет хорошо и что все это просто дурной сон: сейчас он уложит меня спать, а завтра все будет как обычно. я покачала головой, не веря его словам, потому что все мерзкие прикосновения отца все еще обжигали мои бедра.       — Василина, смотри на меня, – прошептал он спокойно, но не без нотки любви, приподнимая мой подбородок своим тонким пальцем. кажется, именно в этот момент я потеряла значение слова «любовь». мне казалось, что я влюбилась в него.       — нет, нет, нет, нет, они заберут тебя, – от этой мысли я заплакала еще сильнее. — они заберут тебя из-за меня.       — смотри на меня, – повторил он более настойчиво, не давая мне утонуть в чувстве вины, которое всегда грызло меня изнутри. — они не заберут меня, поверь мне. я всегда буду с тобой, – тихо прошептал Владимир, успокаивая меня только своим отстранённым голосом, который обещал, что у нас все будет по-прежнему.       — ничто не разлучит нас, что бы ни случилось между нами.