belle.

Святая Дева, ты не в силах мне помочь!

Любви запретной не дано мне превозмочь…

Любой, взглянувший на них, подумал бы, что кроме ненависти одной и игривой обсессии другой между ними ничего нет; впечатление, что Кафка принимает Химеко как должное и принадлежащее лично ей и только ей, не то что витает вокруг, скорее является целой констатацией факта, в котором никто никогда и не сомневался. И в самом деле, какой смысл в трате времени на вещи, не требующие доказательств и не поддающиеся сомнению? Их отношения — танцы со смертью. И пока первую хранит что-то явно не поддающееся объяснению, что-то выше любого живого существа не то что в пищевой цепочке, но во вселенской иерархии as well, то вторая выбирается отовсюду собственными силами. Удивительно, как она умудрилась дожить до своих лет — пусть она и поразительный мастер собственного дела, это не отменяет её выживаемости. Словно и здесь замешано что-то недосягаемое, что-то, может, приближённое к тому, что называют божественным. Хотя в случае Кафки будет правильнее сказать, что на всё дьявольская воля. Химеко? Как должное? Абсурд. Абсурд. Абсурд! Конечно, свои возмущения на этот счёт вслух Кафка не произнесёт, нет. Запрещено. Сценарием не предусмотрено. Всё, что между ними, тоже им не предусмотрено. Химеко — самая предсказуемая непредсказуемость, по мнению Кафки. Или она — непредсказуемая предсказуемость? Кафка не знает, и Кафка не уверена, что хочет уделять этому вопросу слишком много собственного ограниченного времени. Размышляя об этом, девушка лишь усмехается себе куда-то под нос, получая в ответ лишь вопросительный взгляд своего напарника. Понимает, что тот готов слушать, но она лишь отмахивается, держа на лице фирменную ухмылку. Пусть он и прекрасно видит, что она что-то скрывает, донимать не решается — никогда не решался, не видя в этом смысла и нужды — и крепче сжимает руль. Имей Кафка такую возможность, она бы говорила о Химеко без остановки. Точно столько же, сколько Навигатор Звёздного экспресса появляется в мыслях Охотницы за стеллароном; сколько лишь один вид позолоты напоминает о самых красивых очах, что она когда-либо видела; сколько тепло от огня не может сравниться с теплом Химеко, сколько бы не пыталась согреться в холодные космические ночи. Знала преступница, что сотрудничество с Экспрессом — единственная возможность ошиваться на его борту без лишних подозрений, пусть и для его экипажа лишь в форме голограммы. Лишь для его нынешней хозяйки она щедрится, абсолютно бесцеремонно пробираясь в личную каюту своей запретной союзницы. Химеко точно такая же, как терпкий кофе, который она всегда готовит на двоих, пусть и вторая чашка остаётся нетронутой. Химеко словно чего-то ждёт, повторяя этот ритуал изо дня в день, из системного часа в системный час — всё равно знает, что Кафка никогда к нему не притронется: больно горький, убийственный, как сказала она когда-то давно, много-много лет назад. Сотрудничество с Безымянными — единственная лазейка, проходя в которую преступница может обеспечить себе законность запрещённого.

Рай

Обещают рай твои объятья;

Дай

Мне надежду, о, мое проклятье.

Знай,

Греховных мыслей мне сладка слепая власть.

Любой, взглянувший на них, подумал бы, что кроме ненависти одной и игривой обсессии другой между ними ничего нет, но, ох, как же этот самый любой глубоко заблуждается. Их встречи сегодня не было в сценарии- нет в сценарии ближайшие несколько месяцев, пока Элио снова не потребуются вмешательство Экспресса в очередной заварушке со стеллароном, который они призваны запечатать, вот только Кафка скучала. Судя по тому, как легко сегодня та впустила преступницу, Химеко тоже скучала, пусть и видятся они не так редко. Не так часто, как ей бы хотелось (хотя это ей ещё стоит признать хотя бы перед собственным отражением в зеркале), но главное, что видятся — и на том спасибо. — Что, даже не поцелуешь меня, принцесса? — игриво ухмыляется Охотница, чуть сжимая пальцы на мягкой талии, пока та наваливается на неё, руками обвивая её шею, словно питон захватывающий свою жертву. Наверное, весь этот балет можно было бы назвать враждой с привилегиями, и эта самая вражда с привилегиями — вещь весьма странная, но уже давно ставшая привычной, пусть и продолжающая томиться в секрете между ними обеими: обстоятельства, увы, не позволяют быть об этом более открытыми. Для Химеко этот факт имеет какой-то умиротворяющий эффект: знать хотя бы немного перспективы ближайшего будущего, на самом деле, крайне важно — так можно построить нужную стратегию. Какое значение это имело для Кафки? Честно говоря, Химеко понятия не имеет (имеет, просто не желает признавать). Наверное, чтобы сорвать её планы... или сменить курс направления Экспресса, как это было с одним из кораблей Альянса Сяньчжоу... Или, может, Кафке просто нужно было какое-то развлечение, а подобные рандеву с ней стали хорошим дополнением рутины (стоит ли, правда, называть подобное рутиной, никто не знает). Какая-то частичка Химеко всё ещё отрицает свой что называют сейчас situationship с Кафкой, да так искренне отрицает, что Химеко почти верит. — Обойдёшься, — шипит куда-то в макушку Навигатор, представая перед Кафкой в каком-то более раздражённом, чем обычно, виде. — Как жестоко. Значит, совсем не скучала? Ещё Кафка, считай, помогает Химеко снять стресс. Ну, в путешествиях Безымянных всякая дрянь происходит, а справляться с этим как-то надо, и порой чашка кофе в тишине с книгой не то что не помогает, она только хуже делает, а после чудес Пенаконии приходится, вот, прибегать к другим контрмерам. Ещё один плюс, о котором Химеко не упоминает никогда: такие встречи тет-а-тет каким-то образом помогают… — …Помолчи, Кафка. …справиться с пустотой в груди, которую она испытывает из-за непонятного одиночества, которое в какой-то момент её жизни вдруг окутало её. Решимость Химеко — главный её товарищ в этом временами кажущемся бесконечном путешествии, испытания которого она приняла, ступив на Экспресс и продолжив дело покойных Акивили, от которых унаследовала сам поезд и право идти по Пути Освоения. Химеко знает, что пассажиры приходят и уходят; знает, что даже Пом-Пом не смогут закончить вместе с ней этот рейс, длиною в жизнь, а то и дольше; знает, что одинока на сем пути, знает, что даже если сможет найти компаньонов, с которыми она дойдёт до конца, в её глазах это будет не более чем счастливым стечением обстоятельств. Держать всех на расстоянии вытянутой руки — что-то, доведённое до автоматизма. Только дан был сбой в момент, когда Химеко позволила Кафке приблизиться так сильно; забраться в самое сердце, в самую душу.

Свет

Озарил мою больную душу.

Нет,

Твой покой я страстью не нарушу.

Бред,

Полночный бред терзает сердце мне опять.

Минутное молчание, чередующееся лишь с мерным и тихим дыханием, вдруг прерывается. — Сколько бы мы ни ненавидели друг друга, — шёпот разрезает тишину аккуратно, осторожно, даже боязливо, — нельзя отрицать того, что происходит между нами. — Пауза. Скрип кровати. — В конце концов, Химеко… — Кафка. — Вздыхает тяжело, щекой уткнувшись в оголённое плечо. — Я не хочу ни о чём говорить сейчас. — Нет, Химе, — с языка Кафки почти срывается молящее — не приказывающее, нет — «послушай», — дай мне договорить. Химеко, — Химеко, наверное, никогда не видела Кафку более беззащитной, чем она видит её прямо сейчас, смотря ей прямо в её глаза без линз, полных уязвимости и мольбы, — принцесса сердца моего, ангел-хранитель души грешной моей, свет очей моих, моя дорогая, милая, любимая Химеко… Кафка замолкает, когда видит, что Химеко приковала всё своё внимание к ней. Тормозит поток собственных мыслей, затем ухмыляется. — Ах, так вот как тебя заставить смотреть на меня, поняла-поняла, — смеётся, получая оплеуху. Улыбается, обхватывая челюсть Химеко двумя пальцами и притягивая её ближе к себе. — Помнишь тот мюзикл? В ответ приподнятая бровь. — Ах, моя милая Химеко, — начинает напевать Кафка тихо, слегка фальшивя в угоду сохранности этой интимности, достигнутой ими без обращения к самому интиму, — и днём, и ночью лишь ты передо мной; и не Мадонне я молюсь, а тебе одной. — Такую пошлость обернуть в… Серьёзно, Кафка? — Стой, не покидай меня, безумная мечта, — мурчит Охотница, сокращая расстояние между ними, — в раба меня превращает твоя красота. И после смерти мне не обрести покой. Легонько, совсем легонько, нежно соприкасает свои губы с губами Химеко, едва заметно смешивая помады, и шепчет тихо-тихо: — Я душу дьяволу продам за ночь с тобой. —...Идиотка. — шёпотом выругивается Химеко, закатывая глаза пока Кафка смеётся. — И как мне на тебя злиться теперь? Абсолютно невыносимая. — Но ты всё ещё любишь меня, правда, принцесса? — Кафка делает около-щенячьи глазки, приторно улыбаясь, пока Химеко фыркает, выдавливая из себя «люблю, к моему огромному сожалению». Кафка знает, что этого сожаления не существует, а если и существует, то обращено оно не к выбору партнёра, а к ситуации, в которой им приходится любить и быть любимыми. Где ж это видано, Охотница за стеллароном и Навигатор Звёздного Экспресса? Впрочем, их это не волнует: за закрытыми дверьми они не более чем Химеко и ████, простые влюблённые, временами глупые, временами серьёзные, временами игривые, временами уставшие в руках друг друга.