За кадром

      — Нет, Бреккер! Нет и ещё раз нет!       — Послушай, Хелен…       Договорить Казу не дали, по полу покатилось что-то стеклянное. Инеж вздрогнула и принялась как можно скорее застегивать отстегнувшийся ремешок, от волнения не попадая трясущимися пальцами в пряжку. Она совершенно не собиралась подслушивать, как Казу в очередной раз устраивают разнос.       А Хелен между тем набирала обороты, усиливая громкость с каждым словом.       — Я терпела твой стиль нуара где можно и где нельзя, Каз! Я слова не сказала, когда ты отснял своего дружка в роли гангстера! “Ван Эк” были в несказанном изумлении от того, в каком образе предстала свету их коллекция мужских плащей! Я молчала на серию твоих автопортретов с кровавыми руками, благо “Кеттердамский вестник” выкупил все до одного! Но это!..       Хелен захлебнулась воздухом, Инеж с чертыханием сдернула обе туфли и на цыпочках двинулась по коридору, молясь всем святым, чтобы не попасться никому на глаза.       — Мисс Гафа нам не подходит!       Инеж замерла и обернулась на верещавшую дверь. В груди горячим дерущимся клубком катались ярость, обида и ужас. И ожидание, что скажет Каз…       Каз молчал.       — Почему ты отказался снимать Саскию? Она очаровательна! Настоящая керчийка, светленькая с классическими чертами лица, с манерами, в конце концов!       — Не все, кто похожи на тебя, Хелен, могут похвастать такой же утонченностью, — ядом в голосе Каза можно было отравить десяток кобр. — Я не буду с ней работать.       — Элис? Чем тебя не устраивает Элис?       — Может тем, что её невозможно заткнуть? Модели не болтают, а тем более не поют!       — Тебе подавай только твою сулийскую дикарку! — фыркнула Хелен. — Да, я взяла ее на работу, фотографироваться в линейке летних платьев. И как только истечет контракт, я вышвырну её на улицу без малейших сожалений! Прекращай это, Бреккер! Займись делом! Никто не хочет смотреть на вульгарных сули, даже если ты нарядишь её по последнему писку моды!       — Я не собираюсь наряжать её по последнему писку моды, — Каз говорил спокойно, но в голосе его уже слышались отголоски будущей грозы. — Дай мне разрешение на фотосессию в этнических мотивах. Кеттердам — многонациональный город. Ему нужны таланты и разнообразие!       — Ему нужны стандарты, — отчеканила Хелен. — И твоя сулийка в них не вписывается, даже если ты с ней спишь!       Ответа Каза Инеж не услышала, ей и этого хватило. Она развернулась и быстро двинулась к лестнице, смотря прямо перед собой и распахнув глаза как можно шире, чтобы не пролилось ни одной слезы. Им ещё работать сегодня, и ей совершенно не хотелось тратить время на исправление макияжа.       И совершенно не хотелось объяснять Казу, что именно вывело её из равновесия… Хотя Инеж сомневалась, что он вообще это заметит.       По-хорошему, её контракт должен был закончиться ещё несколько месяцев назад вместе с надеждами когда-нибудь стать известной моделью. По договоренности с родителями как только контракт закончится, её ждет возвращение домой, строгие законы общины, замужество и долгая, тихая жизнь, полная забот и женского счастья. Наверное, счастья…       Ну или она могла прекратить изображать хорошую девочку и уйти из дома насовсем. Если бы только было куда. Инеж нашла ещё несколько запасных вариантов работы, но они были такими же зыбкими, как кеттердамские весенние туманы. Сулийские модели — кому они нужны? В паре ярких бросовых изданий и одном глянцевом с определенной… спецификой. Инеж до сих пор тошнило от оценивающего взгляда, которым её одарила Хелен, когда некоторое время назад вручила Инеж свежий номер и предложила дать рекомендацию.       На первый взгляд в “The menagerie” не было ничего криминального, кроме странноватого названия. Фотографии были яркие, стильные, отдающие неуловимым налетом пошлости, правда, но с точки зрения приличий, вполне приемлемые. А потом другие девочки шепнули ей, что именно требуется от моделей, которые там… условно говоря, работают.       Как поняла Инеж, девушкам, попавшим туда, на коленях стоять приходилось стоять гораздо чаще социально приемлемого, и вовсе не позируя. К сожалению.       А она ведь почти купилась. Если бы не Каз, выдернувший журнал у неё из рук и швырнувший его в окно, она бы подписала контракт в тот же вечер. Хелен умела давить и убеждать.       Каз тяжело и хрипло дышал, захлопывая створки чердачного окна, где и располагалась его студия. Инеж испуганно наблюдала, как размокают и расползаются под дождем золотистые блестящие страницы. Лист пресловутого контракта растекался прозрачной слизью, подернутой рябью черных букв.       Каз подступил к ней почти вплотную, поддел пальцами подбородок и наклонился так низко, что Инеж почти чувствовала его дыхание на своих губах.       — Не вздумай! — процедил он так зло, что кровь стыла в жилах. — Никогда туда не приближайся. Ты же умная девочка, спроси подружек, прежде чем подписывать незнамо что!       — Через три дня она меня уволит, — тихо произнесла Инеж.       Лицо Каза исказила неприятная усмешка, челка упала ему на лоб. Он склонился ещё ниже, втягивая воздух в грудь.       Инеж смотрела ему в глаза, чувствуя, как плавится всё внутри от этого жгучего злого взгляда, и боялась случайно опустить взгляд к его губам. Каз дернул уголком рта и медленно покачал головой.       — Не уволит.       И отстранился так резко, что случайный ветерок колыхнул волосы обоих.       — Вставай в позицию.       Это был единственный раз, когда они оказались настолько близки, что Инеж даже могла бы нафантазировать, что у них что-то может получиться. И самым пугающим было то, что она ни на секунду бы не задумалась об отказе.       С тех пор они ни разу не оказывались в таком положении, соблюдая вежливую дистанцию и по-прежнему работая продуктивно и совершенно нейтрально по отношению друг к другу.       Хелен, что характерно, не уволила её в тот раз. Контракт был продлён. И ещё раз, и ещё. Инеж попала на съемки классического аутфита кашемировых пальто, представила коллекцию летней обуви, шуханской бижутерии, попала на съемки рекламы сигар из юрды.       И каждый раз напротив неё наполовину скрытый камерой и разномастными штативами оказывался Каз. Работать с ним было непросто. По крайней мере, другим моделям. Хотя Инеж вроде бы справлялась.       Каз был требователен, немногословен, язвителен и циничен. Инеж изначально была не против его острого языка, пока он держал руки при себе. А точнее держал их на кнопке спуска камеры. Работа с Казом была полетом — авантюрным и потрясающим.       Он предлагал опасные вещи, и она охотно соглашалась. Чего стоила та съемка между элеваторами на Сладком Рифе, когда она балансировала на канате, в нескольких метрах над землей, чарующе улыбаясь в камеру и демонстрируя спортивные костюмы на фоне потрясающего заката.       Такое безумство мог придумать только Каз. И он залез вслед за ней на эту высоту, придумал, как втащить всю свою технику и спустить её обратно, не расколотив. Снимки вышли потрясающие, это признала даже Хелен и не препятствовала распоряжению главы редакции Хаскеля выплатить сверх оговоренной суммы специальную премию обоим.       Премию пришлось до последнего крюгге отдать в уплату штрафа, потому что разрешением залезть на элеватор Каз естественно не озаботился. После этого Инеж не разговаривала с ним ещё неделю, а затем он позвал её сниматься на крышу церкви Бартера.       Он показал ей разрешение на съёмку с отчетливо поддельной подписью, но Инеж отчего-то уже было все равно. Она хотела знать, что он задумал в очередной раз. Хотела вновь ощутить ветер в волосах и увидеть горящие глаза своего вдохновенного фотографа. Остальное казалось совсем не таким важным.       И так повторялось раз за разом, пока Хелен вновь не подняла вопрос об её увольнении.       Инеж поднялась в студию, зашла в миниатюрную гримерку. Платье уже висело на вешалке, принесенное кем-то из ассистентов. Сегодня они снимали образ для коллекции керчийской бижутерии. На вкус Инеж, платье с украшениями не сочеталось категорически, делая последние ещё дешевле, чем они смотрелись в жизни, но её мнения никто не спрашивал. В конце концов, модель — это своеобразная вешалка, желательно молчаливая.       Фотографам, кстати, тоже слова не давали. За образы отвечали другие люди.       Поэтому для неё стало большим сюрпризом, когда злющий как сто чертей Каз зашел в студию, захлопнув за собой дверь, прошел прямо к ней и бесцеремонно снял с её шеи безвкусное ожерелье, больше похожее на ошейник.       — Что…       “Что происходит?” — хотела спросить Инеж, но осеклась, увидев сосредоточенный взгляд Каза. Он был в тихом, но непревзойденном бешенстве, желваки играли под кожей, а зубы едва ли не скрипели, как он сильно он стискивал челюсти. Однако Инеж не могла не оценить деликатности его движений. Даже будучи кипящим от злости, Каз оставался осторожен и не проявил ни капли грубости.       Что-то холодное и тяжелое легло на её ключицы. Инеж потянулась коснуться этого чего-то, но Каз легонько шлепнул её по пальцам и потянулся к её ушам.       Инеж не привыкать было, что кто-то касается её, одевает, разглаживает складки, красит или колдует с волосами, заливая их лаком до жесткой корки, однако стоило Казу коснуться её шеи, и она почувствовала, как всё тело охватывает странная дрожь. Это был не страх, точнее это был не совсем тот страх, какой полагалось бы испытывать порядочной сулийской девушке.       Каз аккуратно вытащил серьги из её ушей и вдел другие. Тонкая кожа его перчаток с обрезанными пальцами коснулась её щеки. Каз носил их на съёмках, чтобы не потели руки. И стоит признать, эта деталь придавала ему особенный стиль, приманивающий девушек, точно варенье мух. Инеж вдохнула резковатый приятный запах выделанной кожи и замерла, когда теплая ладонь коснулась её лица и легла на щеку.       Каз наклонился к ней, темные глаза вычерчивали горячие линии на её теле, пока он задумчиво разглядывал её. Он часто смотрел на неё, выискивая всё новые и новые ракурсы и рисунки света, но никогда ещё этот взгляд не был таким… личным. Словно в кои-то веки Каз видел не лицо, глаза или волосы, а её саму.       Инеж не верилось, что это тот самый момент. Не верилось, но она всё равно ждала в каком-то странном юношеском забытье безнадежно влюбленной души. Ей было плевать, что в городе за ней негласно приглядывают кузены, что дядя — директор цирка — отвечает головой за её образ жизни, и что тот факт, что она самостоятельно живет в женском пансионе — невероятной удачей вымоленная уступка за счет занятости дяди и счастливым образом совпавших родительских гастролей.       Если бы Каз предложил сейчас уехать к нему, она согласилась бы, не думая о последствиях. Роман между моделью и фотографом — это так обыденно и пошло. Инеж ценила чистоту их отношений, но бесстыдные слова Хелен что-то всколыхнули в ней, пробудили что-то взрослое, отчаянное. Если ей всё равно уходить, она хотела попробовать…       — Ты сможешь проколоть нос?       Инеж моргнула.       А нет, всё было в рамках привычного. Логику мыслей Каза простому смертному было не постичь. Дурман дурацких мечтаний окончательно рассеялся, оно было и к лучшему.       — Зачем?       — У сулийцев есть особые украшения, — пояснил Каз, отстраняясь. — У сулиек, точнее. Цепочки. Пристегиваются к носу. У тебя не проколот.       — Во-первых, это специальный ритуал, — сухо отозвалась Инеж. — Его проводят только в традиционных сулийских караванах. Это часть женской инициации перед замужеством. А во-вторых любые проколы на лице чреваты отеками и распухшим носом в частности. Если согласен на двухнедельный простой, то можно сделать. Но родители меня убьют.       — Ах да, родители, — хмыкнул Каз, едко, но беззлобно. — Куда же без них.       Насколько Инеж знала, он был сиротой. Вроде кто-то из родственников у него был, но Каз никогда о них не говорил.       — Точнее кузены, — кисло поправилась Инеж.       Кузены её без сомнения любили, но меньше всего хотели подпускать к семейному делу или позволять затмевать их на арене цирка, поэтому мечтали сохранить её девичью добродетель и поскорее затолкать замуж. Тетя была того же мнения, а её возможности были куда шире, чем у кузенов, поэтому Инеж весьма мудро в своё время отказалась от цирковой конкуренции и обратилась к карьере модели, тайком мечтая освободиться от бремени родственной опеки.       Против карьеры модели тётя пока ничего не имела, поэтому убедившись, что всё соответствует приличиям, а репутации Инеж ничего не угрожает, с легким сердцем отпустила её покорять глянцевые обложки. Разумеется, все непристойные (с точки зрения родни) съемки подлежали нерушимому табу, и Инеж уже порядком устала объяснять консервативным сородичам тонкости современной моды.       Терпению Каза можно было только позавидовать. Любой другой фотограф давно бы уже отказался с ней работать. Никаких мини, никаких шпилек, глубоких декольте, купальников, бикини и тому подобного. Хорошо хоть брюки давно уже стали обыденностью даже среди её народа.       Каз относился к её заморочкам спокойно. Что-то видел он в их сотрудничестве, что компенсировало ему все сопутствующие неудобства.       Он выдержал знакомство с дядей и даже улучил возможность договориться о ряде эксклюзивных фотосессий в самом цирке, без всяких эмоций согласился исключить из съемок целый список запрещенных вещей. И конечно, исправно держал дверь распахнутой во время съёмок в студии, не оставаясь с Инеж один на один в ситуациях, когда это однозначно скомпрометирует её.       Кстати об этом. Инеж скосила глаза вбок. Дверь была плотно закрыта. Это было необычно, но она не имела ничего против подобного развития событий. Собственная добропорядочность ей уже в некотором роде поднадоела. Тем более что в непристойное поведение со стороны Каза она не очень верила.       Проще айсберг растопить, чем отвлечь его от объектива, когда он увидел в нем нечто занимательное. Надо сказать, полное равнодушие мистера Бреккера к женским чарам само по себе было чертовски непристойным.       — Что ты на меня надел?       Каз усмехнулся, глаза его возбужденно горели. Челка падала на лоб и качалась из стороны в сторону.       — Посмотри.       Инеж поднялась с банкетки и подошла к зеркалу. Луч софита отразился от грозди драгоценных камней россыпью цветных искр. Инеж ахнула и недоверчиво коснулась тяжелого ожерелья, покоящегося между её ключиц.       — Что это?       — Бриллианты, чуточку рубинов, красные гранаты и, кажется, — Каз наклонился. — Да, турмалины по краям. Что-то не так?       — Это настоящее? — только и смогла выдавить Инеж. рассматривая тяжелые, но изящные серьги, просверкивающие всеми цветами радуги из-под завитков волос.       — Куда больше подходит к твоему платью, — голос Каза стал вкрадчивым, торжествующим. — Не правда ли?       — Каз! Что это?..       — Коллекционные королевские украшения из казны Равки, — смилостивился Каз. — Конкретно это — ожерелье, названное “Сокрушение”. Рубиновая шпинель затейливо сочетается с гранатовыми…       Инеж не могла сосредоточиться, пока он вёл кончиком пальца по граням называемых камней слишком близко от её кожи. Ей казалось, что стук её сердца слышен в соседнем здании.       — Откуда?.. Каз, откуда они у тебя?..       — А это, — он дьявольски улыбнулся ей через зеркало, — тебе знать необязательно.       Его рука переместилась ниже, пальцы бесцеремонно и нахально кружили вокруг одного из крупных бриллиантов. Инеж чувствовала тепло его бедра своим, и ей вдруг подумалось, что картина в зеркале становится всё менее пристойной с каждой секундой. И отчего-то было обидно, что бриллианты занимают Каза несказанно сильнее. Его пальцы были так далеки от приличий — и всё же не делали ничего, что выходило бы за рамки рабочих интересов.       — Каз… — вышло требовательно и опасно. Точно так, как Инеж и хотела.       — Что? — теперь он соизволил обратить на неё внимание.       Тот раз, когда доведенная Инеж однажды отработанным четким движением метнула нож, аккуратно пригвоздив к стене его шляпу, приучил его считаться с нюансами звучания её голоса. Опыт цирка иногда очень помогал в обычной жизни.       — Хочешь уйти от Хелен, освободиться от всех оков, стать знаменитостью? — его голос был искушением в чистом виде и пьянил не хуже вина. — Хочешь стать свободной? Я сделаю тебя новой иконой моды, если доверишься мне.       — Уверен в себе как всегда… — Инеж показательно закатила глаза. — Во что ты ввязался?       — Это эксклюзивная съемка для королевского дома Равки. Для аукциона. Они намерены распродать часть казны, чтобы погасить долги. Хелен считает, что драгоценности нужно отснять на керчийских моделях, якобы это привлечёт клиентов, но я и мой клиент так не считаем. Я хочу отснять тебя.       — Твой клиент?..       Каз наклонился к её уху. Со стороны это казалось поцелуем.       — А вот это уже необязательно знать самой Хелен.       — Тебя уволят со скандалом, а я получу волчий билет, — разумно произнесла Инеж, чувствуя, как что-то внутри восторженно поджимается от перспективы новой авантюры. — Если всё выйдет наружу, редакция подаст на тебя в суд.       — Постараемся этого избежать, я смогу их убедить, — Каз втянул воздух в ноздри и будто бы очнулся, тряхнул головой и отстранился на приличное расстояние. — Ну так что, ты в деле?..       Инеж заворожено кивнула.       — Тогда в позицию, — Каз подтолкнул её к циклораме. — Работаем. Надо отснять материал, пока Хелен не хватилась коллекционного образца. Я взял его под очень честное слово.       — Ты что, взял всё это без чьей-либо росписи и поручительства?.. — Инеж задохнулась. — Нас обоих посадят!       — Тш-ш-ш… — Каз поднес палец к губам и склонился к объективу. — Руки на шею, взгляд вверх. Нет, левее. Хорошо. Замри!       Сверкнула вспышка, и началась работа. Внешний мир растворился в мутной пелене сосредоточенности — ловить каждое движение бровей Каза, предугадывать его команды, замирать и оживать по первому слову.       Взгляд вверх, вбок, обернуться в профиль. Скрещенные руки, расслабленные пальцы, поднятые ладони в попытке дотянуться до чего-то невидимого…       Каз покачал головой.       — Ты слишком напряжена, расслабься.       — Нелегко расслабиться, когда чувствуешь на шее полкило драгоценностей, тянущих лет на десять одиночки в Хеллгейте, — пробурчала Инеж, но упрек к сведению приняла.       — Ну так представь, что это бижутерия, — был ей ответ.       Пока Каз быстро менял свет, Инеж покосилась на плотно закрытую дверь. Её нервозность имела под собой ещё несколько оснований, но знать о них Казу было вовсе необязательно.       — Выше нос, — Каз вновь подошел слишком близко, и Инеж в который раз затаила дыхание. — В конце концов, сяду я, а не ты. А я не сяду.       — Ты говоришь так каждый раз, когда затеваешь очередное хулиганство, — она невольно улыбнулась.       — Стой! — Каз вскинул руку. — Замри так! То, что надо.       — Такой блеск разве не требует большего пафоса? — Инеж провела ладонью по холодным камням.       Каз усмехнулся.       — Он требует шикарной женщины, — сказал он коротко. — Добавь кокетства.       Повинуясь какому-то странному порыву, Инеж поднесла пальцы к губам и на мгновение представила, что этот игривый взгляд предназначен не неведомому зрителю там — за обложкой будущего издания, а именно Казу. Только ему.       — Замри! Вот так. Идеально. Ты прекрасна.       Инеж внутренне с удивлением приподняла брови. Она редко слышала от Каза комплименты, пусть и такие, сказанные впроброс, мимоходом.       Может, этот прием, подсказанный в своё время Ниной, действительно стоило использовать чаще. Инеж тогда пожаловалась, что кокетство на камеру ей не дается. Она старалась изо всех сил, но Хелен ругалась и браковала кадры один за другим. То Инеж была недостаточно милой, то слишком зажатой, то непривлекательной для мужчин, то… град придирок был бесконечен. Тогда-то Нина и подсказала ей прием.       — Чтобы искусно притворяться, нужно самой верить в свой обман, хотя бы чуточку, — сказала она. — Если фотограф хорошенький, то попробуй обольстить его взглядом через объектив. Представь, что строишь глазки именно ему. А если тебе нужна улыбка, то не знаю, представь, что он голый!       Их в тот раз снимал сам Пер Хаскель, даже в одетом виде представляющий не самое эстетическое зрелище, так что прием не сработал. Точнее, сработал, но в минус: Инеж не удержалась и прыснула таки в самый неподходящий момент, попав на глаза Хелен… Короче, с тех пор она предпочитала пользоваться приемами классической школы, не ведясь на новаторские шуточки Нины.       А затем она попала к Казу. С ним ей не было нужды что-то играть, он мастерски выводил её на нужное состояние несколькими точными фразами. И он практически не снимал нечто нарочито сексуализированное или требующее от неё особой “женской энергетики”, как это называла Нина.       Но всё вокруг сейчас как будто призывало её действовать иначе. Закрытая дверь, взгляд Каза, слова Хелен, тяжелые камни, согревающиеся от тепла её тела — всё это сплеталось в единое полотно тягостного зовущего дурмана.       “Сокрушение” — равкианское слово, означающее нечто непобедимое, судьбу, рок, провидение богов, которые ломают людские судьбы с той же легкостью, с какой волны разносят в щепки корабли. Какой должна быть женщина, носящая такое ожерелье? Инеж взглянула в блестящий равнодушный глаз камеры, представляя напротив совсем другие глаза. Если бы на ней было лишь это ожерелье, смотрел бы Каз на неё так же спокойно?.. Если бы она улыбнулась именно ему, если бы она хотела именно его… Она могла бы сокрушить его?..       Камера щелкала без остановки, фиксируя каждый горделивый взгляд, каждую опасную мысль. Инеж не боялась этого, она знала, что истина все равно останется за кадром. Останется лишь красивая картинка, и никто никогда не узнает, что происходило в этой небольшой студии с плотно закрытой дверью.       И в душе самой модели.