не мигренью единой

      Последний раз Гриша Стрельников имел дело с женщиной, когда разводился с Нателлой. Брак их, всю дорогу напоминающий сидение на пороховой бочке, — того и гляди, взорвётся! — трещал по швам, наверное, с самого момента его заключения, с того самого, как им свидетельство в ЗАГСе выдали. Гриша, к его чести, никогда не жалел — ни о том, что у них с Нателлой было; ни о том, чего не было и уж тем более — об Артёме.       Может быть, поэтому она тогда за него и вышла.       Гриша Железный не умел жаловаться.       И жалеть о сделанном — тоже не умел.       После развода у него, конечно, были другие женщины. Не то что бы прямо много, он же не Малина, чтобы тащить в койку всё мало-мальски привлекательное и с сиськами. Такое… Приемлемое количество. Первые года три после развода он и вовсе продолжал делить постель только с бывшей женой — очень редко, «по праздникам», но тем не менее. Потом случайно переспал со своей же официанткой по пьяне, а когда проснулся — долго смотрел на узкую белую спину, узел тёмных волос и россыпь мелких родинок на плечах. Думал.       На Нателлу она была совсем не похожа.       Гриша выдохнул.       Ему казалось, будто на груди всё это время лежала тяжеленная каменная плита и вот наконец её кто-то снял.       Дал ему почувствовать себя свободным.       Приятнее всего было смотреть на Нателлу свежим, трезвым взглядом. Смотреть, смотреть… И ничего не чувствовать. Совершенно.       За последующие лет десять у него были самые разные любовницы: пара проституток из «чистеньких», пара официанток, продавщица из местного продуктового, холёная красавица с Девятого канала, печальная вдовушка с сонмом проблем, молоденькая библиотекарша… Гришу не особенно интересовало социальное положение, карьера и наличие мужа; если женщина ему нравилась — он принимался ухаживать, как умел.       А дальше всё зависело только от неё.       Так было и в этот раз. Гриша, заметно уставший от бесконечной бумажной волокиты на работе, от совещаний, от принятия решений и прочего дерьма, — тяжела мэрская доля! — не знал, куда ему деваться. Он не хотел ехать домой, не хотел ехать в «Канарейку», не хотел… Ничего не хотел. Голова раскалывалась от боли. Он заставил Вовку-водилу покатать его по городу, и, откинувшись на кожаное сиденье, безучастно смотрел за проплывающими мимо улочками.       — Шеф, — Вовка вдруг затормозил у новёхонького здания недавно отгроханного театра. Вечерами выходных там всегда было людно; женщины в платьях, мужчины в костюмах. А вот в будние мимо из посетителей было три калеки и два больных, — может это, на концерт сходим?       Они и сходили. Трижды за одну неделю, во вторник, четверг и пятницу. Каждый раз пятой по счёту выступала одна и та же девица — тонкая и звонкая, что называется. Играла на этом, как его… Фортепиано? Волосы завязывала в две толстые косы, а из шмотья на ней было какое-то длиннющее цветочное недоразумение.       Он сдался раз на… Пятый, наверное? Тогда, когда пластинка уже приелась, а лицо актрисульки, или кто она там — весёлое, румяное, ласковое — начало чуть ли не сниться.       — Сотню в конверт вложи, — Гриша прикурил, оставаясь всё таким же удивительно рассеянным, странно мягким, совсем на себя не похожим; Вовка встрепенулся, — и медведя сгоняй купи. Плюшевого. Розового какого-нибудь. Понял? И скажи ей, что как концерт закончится, я у дальнего выхода ждать буду.       — Рублей или долларов?       — Чё за тупой вопрос?       — Понял.       Теперь оставалось только ждать.       И слушать. И голова… Голова болела меньше. Может быть, хотя бы раз стоило попробовать что-то более... Личное, чем обычно? Избавиться от призрака бывшей жены окончательно.