Авантюристы

      Лондон, 1966.              Это был один из тех вечеров, Сириус вспомнит, когда он еще пытался понравиться родителям. Исполнить идеал, чтобы вскоре надеть перстень, горделиво впечатывать его в воск, стучать ним по столу, и придаваться другим ответственным обязанностям главы дома – сидеть патриархом при столе, целовать нелюбимую жену, воспитывать нежеланных детей и периодически плодить бастардов. Благороднейшие праздности его отца, и его отца и всех отцов рода Блэк до него.       Но всякие такие приемы Сириусу уже с детства опротивели. За ним плелся брат, шмыгая и заунывно грозя все рассказать маман который, впрочем, ежеминутно спотыкался о что-то и Сириус каждый раз закатывал глаза и тянул его в стоячее положение. Вокруг столпились гости, и это его раздражало. Эти рослые господа, фамильярно позволяющие себе погладить или его или брата по голове, обронив что-то приторно умиленное по-французски, и лукавые кокетства возвышавшихся над ними дам, и летящие им в лицо крепдешиновые подолы.       В саду было спокойно. Журчали сверчки, звезды сонливо мигали на залитом синевой небе, было скучно, когда они с братом плюхнулись в траву, скрытые минутным одиночеством прохлады, и Сириус знал, вглядываясь в звездопад, что скоро нужно было возвратиться. Ведь он должен был общаться с гостями, должен был следить за чистотой братниного смокинга, и должен был правильно произносить époustouflant. Сириус кругом задолжал, и вот только ему никто ничего не был обязан. Ни доброты, ни снисхождения, ведь этого не раздают бесплатно, даже родители. Он должен был все это заслужить. Притворствовать перед важными господами, не любить маглов, заносчиво относиться к полукровкам, а маглорожденных топтать в грязь, ведь только после этого – он хороший мальчик. И заслуживает легкой полуулыбки матери. А если еще и не скривившись окончит какой-нибудь очередной завуалированный Plat Principale, тогда он мальчик отличный, и может даже что-нибудь сказать от себя. Например – «Oui, c’était excellent, maman, merci». На этом набор дозволенных мнений кончался, так как все, что устраивали родители – превосходно. Или даже лучше – époustouflant.              — Сириус, — заныл брат.       Сириус почти зарычал от раздражения. Но, на удивление, у него получилось учтиво прошипеть:       — Да, Реджи.       — Мне скучно, — пожаловался Регулус.       — Так займи себя чем-то, — ответил он.       Минуту Реджи ничего не отвечал, видимо прикидывая, стоит ли начинать плакать. Сириус уже был готов к грядущей истерике, но брат решился использовать аргументы повесомее.       — Я расскажу maman, что ты меня обижаешь, — зарекся меньший.       Ожидаемый эффект был достигнут. Сириус нахмурился, укусил язык и слегка жестко потащил Реджи обратно в зал.       Сириус уже не помнил времен, когда еще не появился Регулус. Брат был как данность, как что-то очевидное и неотвратимое, что-то, что было всегда. Конечно, он его не ненавидел. Реджи мог быть приятным, мог комично свалиться в лужу и так же комично ныть, мог иногда даже составлять неплохую компанию. Но все эти «мог бы» и «иногда» перечеркивались постоянностью. Постоянностью, в которой он был просто невыносим. Постоянно чего-то хотел, постоянно у него уставали ножки, постоянно ему скучно, постоянно он голоден, и, почему-то, Сириус должен был со всеми этими проблемами разбираться. Почему? Потому, что он старший, потому что он наследник и, в конце концов, потому что он Сириус.       Танцевали вальс. Он с братом лавировал сквозь кружащиеся пары, словно через лес шестеренок. Сириус не знал куда, но знал, что в толпе безопаснее – создастся впечатление, что он участливо и прилежно исследует бальную комнату и гостей. Регулус, тем временем, ныть не переставал, плетясь и тяня, как балласт, назад Сириуса.       — Est-ce que tu vas enfin arrêter ou pas ?! — рявкнул последний после очередной братниной жалобы.       Регулус понурился и замолчал. Сириус стал искать взглядом матушку. С него хватит – пусть забирает этого мелкого демона, не он его рожал, следовательно, не его он ответственность. Поиски увенчались провалом – был найден только отец. Отец Реджи не возьмет. Не отцовское это дело – за детьми следить. Или, по крайней мере, в семье Блэк исповедовали именно этот постулат. Однако у Ориона Блэка был один весомый плюс – он мог подсказать местонахождение истинной главы их семейства. Сириус набрался решительности и потащил Реджи в отцовскую сторону.       — Papa, est-ce que vous savez où est maman ? — осведомился Сириус. Отец задумался, поискал взглядом, не нашел и покачал головой.       — Elle est probablement allée accueillir les arrivants. Essayez de vous débrouiller tout seul, — ответил он, и Сириус совсем отчаялся.       — Пошли, — и он потянул Реджи к фойе. Раз гости – значит фойе, верно?       — Куда? — заунывно протянул Реджи.       — Отведем тебя к твоим полноправным владельцам, — съязвил Сириус. — Мы же тебя нашли на улице, купили у гоблинов.       — Это неправда! — захныкал Регулус.       — Правда, правда, — ухмыльнулся Сириус. — Мы просто тебе не хотели говорить, что ты приемный, но это так.       — Мама-а-а! — завыл Регулус, как только они добрались до вестибюля, сияющего темным мрамором.       Сириус вмиг спохватился.       — Тише, тише ты, Реджи, я пошутил, ты не приемный! Хватит плакать! — против всхлипов меньшего эти панические увещевания были бессильны, весь холл заполонили звуки огромной обиды, и у Сириуса пробежали мурашки.       Если матушка это услышит – ему несдобровать. Реджи нужно было чем-то привести в спокойствие. Он оглянулся, было пусто, нечем подкупить, средств полное отсутствие. Сириус оказался в полном замешательстве, пытался найти хоть одну приличную идею, и все никак. К визгам Регулуса примешалось еще и клацанье приближающихся каблуков, и Сириус подумал – все. Это был его последний вздох. В таком состоянии прострации он повернулся, дабы встретиться с гневом матери, но… Вошедшей была вовсе не его мать.       — Нехорошо обижать младших, — девочка подошла к Реджи, оглядела обоих, и подала валявшемуся в истерике мальчику руку. — Он обижает тебя?       Сириус был в ступоре. А это еще что за несносная зазнайка?!       — Он- он сказал, что я приемный! — поспешил наябедничать Реджи, вставая, на губах девочки проявилась насмешливая, прохладная полуулыбка.       — Неужто? Вы братья? — она вгляделась в Сириуса. Сириус, хмурясь, вгляделся в нее.       Бледная, с карими глазами, настолько темными, что зрачок сливался с радужкой, пара родинок вверху щеки, каштановые волосы по плечи, видимо ранее собранные и ею самой распущенные, лакированные туфли, высокие носки, высокомерный взгляд, зеленое платье из батиста, открытые коленки. Сириус поморщился.       — Не твое дело, — оборонительно процедил он. — И вообще, брысь отсюда, мелкая.       Девочка не ушла. Напротив – приподняв бровь она скрестила на груди руки и подступилась, щуря глаза и ухмыляясь.       — Какой ты грубый, — холодно передразнила она. — А если не уйду?       Сириус нахмурился. Действительно – что он может? Назвать дурой, накричать, и что тогда? Она все равно не послушает.       — Это – мой дом. Я здесь главный, — прошипел Сириус, наклоняясь. Ее это, похоже, нисколько не убедило.       — Раз это твой дом – тебе стоит быть более гостеприимным к приглашенным в него, — ответила незнакомка.       Сириус недовольно оскалился. Мерлин, какая заносчивая, самоуверенная заноза! Еще и эта прохладная ухмылка! Ничего более раздражающего Сириус в своей семилетней жизни еще не видел. По сравнению с этим Реджи – просто ангел.       — Отстань от нас, ясно? — рявкнул он, уже было приготовляясь оттянуть Реджа и удалиться обратно в зал, но тут путь отступления перекрыла группа людей, и Сириус с некоторым облегчением заметил среди них свою мать.       — Freya! Also hier bist du! — женщина из группы выступила и подозвала несносную девочку. Что за язык, подумал Сириус, одно шипение, как парселтанг.       — А вот как раз и мои, — учтиво рассмеялась его мать, бросая Сириусу взгляд, обозначавший «ко мне». Сириус подошел. Мать положила ладони ему на плечи, другим показалось бы – любя, Сириус знал – просто для контроля. Так он не выскользнет, не будет ерзать, не будет неудобным. Так легче. Так всегда.       — Какой ты уже взрослый! — гостья говорила с легким акцентом, как-то очень расширяла «у». Сириусу она показалась ужасно жестокой. Ее глаза, этот опасный блеск, тонкость бровей. Что-то зловещее было в этом лице, когда оно к нему склонилось. — Сразу видно – прирожденный лидер.       Да, ему это все говорили. Ведь у Сириуса не было выбора – он только и мог быть прирожденным лидером. Еще до своего рождения он был прирожденным лидером – его существо предначертано семейной историей, никаких отклонений не предвиделось. Он – первенец, он – Блэк, а значит он – прирожденный лидер. Он ничего из этого не хотел, но оно просто свалилось на него, как базовое обязательство, и сейчас уже ничего не поделать. Не повезло.       — Сколько тебе лет?       Он ответил, что семь, мадам. Мать с наслаждением улыбнулась. Прекрасные манеры, Сириус.       — Нашей Фрейе тоже вот-вот исполнится семь, в мае, — женщина подхватила тему, будто подброшенный мяч.       Фрейя. Так вот, как звали невыносимое существо. Фрейя. Подходящее имечко для раздражительной химеры.       Взрослые разговорились. У них всегда так много бессмыслицы на уме. Сириус поплелся за ними, Реджи все это действие явно пришлось по душе, как и эта Фрейя, вскоре подоспел отец, и время будто ускорилось. Прошел бал, задернули гардины, накрыли на стол. Сириус уныло ковырял в креманке с мороженым. Почему-то именно эти мадам и мсье вместе с их нестерпимой дочуркой остались на ужин. Сириус проклинал и дочурку, и пару, и, в целом, ситуацию в которой ему приходилось существовать.       Девчонка была назойливо идеальной. Прямая осанка, холодное спокойствие, расчет в глазах, будто ей вовсе не скучно. Да даже Реджи после часа всего застольного акта стал ерзать, а ей все ничего. Его раздражало, что она умеет различить каждый прибор, что у нее идеальное грассированное r, когда она отвечает кратко по-французски, что она умеет рассмешить взрослых, и они смеются не из умиления, а из искреннего удовольствия от ее остроумия, в конце концов его она просто раздражала. Неистово. Сириус, прикованный к стулу, чувствовал, что еще никого более неприятного не знал в своей жизни.       Как выяснилось, перед ним сидели Херр и Фрау Дитрих. Немецкие эмигранты. Воевали заодно с Гриндевальдом. Его родителям нравились такие люди. Это было экзотично – немцы, австрийцы, еще и чистокровные. Его мать любила заводить такие знакомства, любила таких людей, романтических изгнанников «правого» дела.       У Херр Дитриха был шрам на щеке. Глубокая линейная впадина в лице. Помимо этой неровности он был строгий и геометричный, как квадрат. Идеально выглаженные стрелки, идеально вылизанные набок волосы. Кровожадные глаза. Узкие и прицеленные. Прямой, острый нос, как у ястреба. Фрау была тонкая, сухая, как и муж, показалось – красивая, но иллюзия развеивалась, как только взгляд исследовал ее дольше чем пару секунд – тогда, приглядевшись, замечались тянущиеся книзу морщины, хищные глаза, неестественная тонкость рта. То, как она поглядывала на девочку. Сириусу было почти жаль ее. Но, конечно, раздражение было сильнее.       После их, конечно же, заставили общаться. Мать всегда так делала с приходившими чистокровными сверстниками. Утыкала его в них носом, словно слепого котенка. После дежурных фраз их оставили наедине в библиотеке. Исполинские стеллажи направляли на них взгляды свысока, Фрейя окружала вазу, он ловил секунды ее взгляда сквозь лиловые помехи эустом, пытался догнать ее, тоже медленно следуя по часовой стрелке, но не мог. Она ускользала, как мгновение.       — Остановись, — тихо потребовал Сириус, хмурясь. Она не остановилась.       — Зачем?       Действительно, зачем? Зачем ему ее задерживать?       — Ты даже не посмотришь мне в лицо?       — Я знаю, как ты выглядишь, — спокойно ответила Фрейя. Очередной круг. Очередной карий блик мимолетных глаз. И снова пурпур.       — Ты- Знаешь что? Думаешь, самая умная? Вот и нет! Ты просто невыносимая зазнайка, и таких, как ты никто не любит! — не выдержал Сириус, сделал полукруг против часовой стрелки и настиг ее.       Она посмотрела на него, холодно, с наслаждением улыбнулась.       — С чего ты взял, что я хочу быть любимой?       Сириус вспомнит, как стихали ее шаги, как ее лицо осветил золотистый свет холла, блеснувший в каштановых волосах, и сразу утопленный в синей темноте ночи. Дитрихи уехали. Он вспомнит чувство, осевшее у него где-то в груди. Раздражения и чего-то еще, чего-то неопределенного, неназванного. На следующий день их с Реджи снова будет бранить сухой француз – учитель языка, и он снова выберет неправильный нож за обедом, за что на него нахмурится мать, снова прочитает ему нотацию про обязанности будущего главы дома. И он закатит глаза. И будет думать, завидуя, о той нестерпимой девчонке.