***
«Отпускай. Чужие голоса, Из памяти слова, Которые нельзя никому сказать» Всплывают строчки из собственной песни, которую давно заучил, кажется, до дыр, в каштанововолосой голове. — Которые нельзя ему сказать… Поправляет себя тихим шёпотом Глеб, а после, усмехается, и откидывает голову назад, ударяясь об стенку затылком. Викторов инстинктивно её опускает, за место пострадавшее руками держится, чувствуя как слёзы после удара текут по лицу, обогащённому различными татуировками. В правой руке сигарета, которую он планировал поджечь, но в итоге со злости в кулаке сжимает, тем самым ломая её. Табак внутри высыпается, попадает и на кудрявые волосы, и на пол, что-то даже на привычно тёмных цветов одежду. — Блять, пиздец… Кидая остатки от сигареты в полную свежих окурков пепельницу, что стояла на полу, немного правее руки, которая и держала это самое курево, сквозь зубы произносит, чуть ли не рыча со злости. На себя. Из-за того, что опять, опять утопает в своей боли, своих эмоциях. Опять не может справиться с ними. Неужели свету ждать новую песню наполненную его болью до самых, мать его, краёв? Пытаясь игнорировать головную боль, парень тянется за неоткрытой, пока неоткрытой бутылкой красного вина на столе. Открыв алкоголь, и вновь опустившись на холодный пол, Викторов делает глоток. Потом ещё, и ещё… Сил терпеть боль нет, хочется забыться. Забыться в выпивке. А он ведь обещал, клялся, что не будет больше выпивать до отключки… Что же он за мразь такая…***
«Извини, опять запой Вези меня к себе домой Укрой меня своей душой Мне кажется, я сам не свой Меня окружают не те С кем бы я был самим собой Твоё тепло в моей руке Все остальное неважно.» … В голове гул. Виски? Это же они? Глеб не уверен уже ни в чём. Что-то, по ощущениям находящееся на месте висков, ноет тупой, невыносимой болью. Холодно — это заставляет жмуриться. А после, глаза резко открываются. Первое время каштанововолосый не может сконцентрироваться, чувствует себя как полуслепой крот, а открытие век сопровождается новой волной боли. Единственное, что понятно, кто-то перенёс его с пола на диван, а это означает, что этот «кто-то», видел его без сознания, и вероятно уже понял причину из-за до дна выпитой бутылке, что стояла на полу. Если это администрация Отеля, в котором поселился Викторов, то стоит побыстрее искать новые апартаменты, ведь шанс что его выгонят за такое более чем высок, он стопроцентен. Когда лидер группы снимал номер, его сначала и брать не хотели, зная пристрастие молодого человека к спиртным напиткам, однако, надеясь, что он способен контролировать своё желание выпить, согласились. А теперь он набухался до такого, вот же блять. Зрение возвращается постепенно, но когда хоть немного получается сконцентрироваться на хоть чём-то кроме мыслей и дискомфорта во всём теле, Глеб видит до желания заматериться, и вновь, если не напиться, то упасть в отключку хоть как-то, знакомые блондинистые волосы. Хочется и в объятия упасть, и исчезнуть из-под чужого, но родного взгляда. Глаза старшего смотря обеспокоенно, но с явным вопросом, который Викторов видит и без слов. Однако, начинает Пиро, на удивление, всё же с другого. — Глеб, ты как? Да, вопрос, но не тот, который названный ожидал. Совершенно не тот. Говорящий наклоняет голову чуть набок, сев на свободное место на диване. Взгляд глаза в глаза, одни с гетерохромией, будто отражая двоичность владельца. Огонь, разрушение с одной стороны — тепло и мягкость с другой. А вот глаза лидера «Три дня дождя» — карие, под цвет волос, словно дерево что однажды сгорит. Горит всю свою жизнь, страдая, и не в силах сделать хоть что-то. Однако сильный морально. Он собрал своё сердце, сделав его из стекла. Холодное, и хрупкое, но способное видеть красоту и отражать её, позволяя другим тоже лицезреть. Да и стекло может нагреться на лучах солнца, не так ли? Смешно, но этими лучами неожиданно стал Андрей. Они виделись не так часто, но поддерживали общение. Хотя бы переписками в соц сетях. Подальше от глаз фанатов обоих, и это было намного, намного ценнее чем что либо для каштанововолосого. Он влюбился блять. Как бы это не звучало в собственной голове, а сознание не кричало как это неправильно, сердце из «стекла» говорило иначе, и Викторову было больно от осознавания того как это всё было неправильно. О личной жизни Пиро ему было крайне мало известно. Буквально — ничего. Не делился блондин подробностями, что с фанатами что с друзьями и близкими. Глеб и сам спрашивал, и у других, и других просил спросить — результат один, что и называть результатом громко. … — Голова болит… Бля-я-я-ть, — накрывая лицо руками, и чувствуя обезвоживание произносит. Андрей вздыхает, то-ли уставше, то-ли огорчённо, то-ли раздражённо. — Пиздец. Так, Глеб, — глаза на потолок в раздумьях возносит — по крайней мере на ближайшие пару суток ты переезжаешь ко мне в номер в другой отель так как тебя выселяют из этого, вещи твои я уже собрал. И, разговаривать видимо будем уже там, ты, вижу, не состоянии. Без осуждения во взгляде но видно, что ехать придётся, и хуй он, Викторов, там что сделает, в особенности в состоянии, в котором находится. — Андрюх, спасибо конечно, и ссори, что так получилось, но давай сейчас лучше поговорим о чём ты там хотел, чтобы потом ебать друг другу мозги не нужно было? Блондин вздыхает, говорить не хочет сам, но нужно же, а не молчать как будто ничего, блять, не произошло. Лидер «Дождя» поднимается с дивана, принимая сидячее положение левее друга,