eight letters

Чан проспал. Это не было чем-то необычным. Сон приходил к нему трудно, за него приходилось бороться, он был недосягаем. Из-за бессонницы он часто засиживался допоздна, а его внутренние часы почти всегда будили его рано утром, неважно как мало ему удавалось поспать. Проснувшись, он понял, что было уже не рано. Даже несмотря на то, что солнечный цвет не окрашивал его веки в алый цвет и не грел лицо, он просто знал — было не рано. И проснулся он не сам по себе; в сознание его приводило медленное движение. Чье-то ерзание. По его телу бегали мурашки удовольствия, а между ног собирался жар. Он мог бы уснуть обратно. И почти уснул — его глаза так и не открылись, а сон настойчиво тянул в себя подсознание. Но он поднялся на поверхность достаточно, чтобы осознать- Феликс. Он держал в объятиях Феликса, его рука лежала на феликсовой талии, феликсово тонкое тело так идеально совпадало с его. Он был теплым, и весь он был- кожа. Как и Чан — и они прижимались друг к другу так крепко. — М-м, — прогудел Чан, приоткрывая один глаз и видя только светлые волосы Феликса. В какой-то момент ночью они поменяли положение: теперь они оба лежали на боку, и спина Феликса прижималась к чановой груди, а их ноги переплетались друг с другом. Левая рука Чана затекла под лежавшей на ней головой Феликса, неожиданно тяжелой. Феликс лениво притирался задницей к его стремительно твердевшему члену. Чан чувствовал его выдохи на своей руке, короткие и быстрые. — Ты спишь? — проговорил Чан хрипло ото сна, и Феликс не ответил, так что Чан принял это за “да”. Он положил правую руку на феликсово бедро, немного останавливая его движения. — Феликс, — позвал он уже немного ближе к своему обычному тону голоса и, когда Феликс все еще не проснулся, он сказал уже громче: — Феликс. Тебе снится сон. Феликс издал тихий вопросительный звук, и его бедра замерли, а все тело мелко задвигалось; его ноги скользили по простыням с тихим шорохом. Он пробормотал что-то, похожее на хён, но у него вышло слишком неразборчиво, чтобы Чан мог точно понять. Чан прижался поцелуем к его загривку, чувствуя, как его волосы щекочут ему нос. Феликс долго выдохнул, прильнув к Чану и на мгновение почти обнажив шею для его губ. Он слепо схватил руку Чана, лежавшую на его бедре, крепко сжал ее и опустил между своих ног, на свой горячий твердый член. Чан осторожно обхватил его рукой, скорее просто чувствуя его вес между пальцев и не давая никакой стимуляции. — Ликс, — нежно сказал он, — ты даже не проснулся. — Я едва ли проснулся, смутно подумал он. — Я не сплю, — пробормотал Феликс. Звучало не похоже на то. Его голос сейчас был едва ли громче, чем рокот в основании его горла, грубый и глубокий, словно океан. Он двинул бедрами, прижимаясь к теперь затвердевшему члену Чана, пытаясь добиться хоть какой-нибудь стимуляции. Рука, которой он опустил руку Чана на свой член, теперь слабо держала его вокруг запястья. — Хочу тебя. Эти слова сделали что-то с Чаном, то, как хрипло они звучали, вскружило ему голову. Под одеялом было так тепло, все было подернуто ленивым, туманным ощущением, и это ощущение нереальности окутывало Чана со всех сторон. Головка члена Феликса была влажной в его руке, и он бездумно провел большим пальцем, собирая эту влагу на свою кожу. Феликс издал такой сладкий звук, что Чан почти мог почувствовать его вкус в воздухе. Его сердце заколотилось, кровь понеслась под кожей. Чан отнял руку от члена Феликса, и тот тихо, протестующе проскулил и ахнул, когда Чан скользнул между ними и коснулся там, где его тело еще ныло после прошлой ночи. Феликс все еще был растянутым, немного влажным, и Чану удалось без всякого сопротивления проникнуть в него двумя пальцами. Феликс сжал его запястье крепче, снова поерзал ногами на постели, давая Чану больше пространства. Чан все еще был сонным, чувствовал, что двигался немного неловко, словно во сне, когда Феликс сжался на его пальцах, выгибая спину. Это сонное ощущение заставляло тяжелую пульсацию крови в его члене ощущаться ярче. Он не хотел причинять Феликсу боль, никогда не хотел, но ему нужно было- Феликс издал отчаянный звук, слепо пытаясь схватить его руку, когда Чан отнял пальцы и перекатился на кровати. — Нужна смазка, — произнес Чан; его язык казался толстым, неповоротливым. Это немного успокоило Феликса, но он продолжал недовольно вздыхать, пока Чан неловко потянулся за флаконом смазки на прикроватном столике и, не утруждая себя тем, чтобы дождаться, пока смазка согреется на его пальцах, смазал свой член. Пока он делал это, Феликс нетерпеливыми, рваными и вялыми движениями спихнул одеяло с себя в изножье кровати. Оказалось, сонливость делала его особенно шумным: он продолжал недовольно скулить с каждой секундой, что Чан не касался его, и Чан сдержал в себе ленивый смешок. — Хорошо, хорошо, я вернулся, — проговорил он, возвращаясь на свое место за спиной Феликса, обвивая его талию рукой и прижимая его к своей груди. Феликс сразу же затих, хотя и фыркнул так, будто его предали, и голова его легла на плечо Чана. Чан снова поцеловал его, теперь — в нежный участок кожи за ушком, очень мягко, но позволяя губам задержаться там. — Ты всегда такой по утрам? — пробормотал он, чувствуя, как хрипит его голос. Феликс покачал головой, потираясь волосами о плечо Чана, которое использовал вместо подушки. — Это ты виноват, — едва различимо прогудел он, так низко, почти что ниже, чем Чан когда-либо слышал от него. Возможно, он всегда звучал так по утрам. Он слегка толкнулся бедрами навстречу Чану, притираясь задницей к его твердому члену так, что Чан не мог думать ни о чем другом. Феликс словно не мог удержаться от этого. — Исправляй. Ладонь Чана легла на феликсов живот, кончики его пальцев вжались в его мягкость, удерживая его на месте. — Ликс, ты уверен? — спросил он. Он не хотел подразумевать, что после всего, что произошло прошлой ночью, ему теперь было можно все. И Феликс сейчас едва ли был в сознании. Феликс немного поерзал, чтобы повернуть голову и одним прищуренным взглядом очевидно недовольно посмотреть на него. Этот взгляд нисколько не устрашал, особенно — когда Чан видел то, как Феликс щурился явно от утреннего света, видел его веснушки. Его светлые волосы торчали в разные стороны, а лицо очаровательно опухло ото сна. — Хочу тебя, — повторил он, теперь куда ворчливее. Чан поцеловал уголок его губ в чем-то вроде извинения, и Феликс произнес хмпф и отвернулся. Сон немного приглушал это ощущение, но в груди Чана снова разлилось это яростное, полное любви тепло. Он скользнул рукой с живота Феликса на внутреннюю сторону его бедра, закидывая его ногу на свое бедро; Феликс легко поддался ему, и, когда он двинулся ближе, головка чанова члена коснулась его ануса. Феликс прошептал: — Да, — и его тело обмякло, прижалось к Чану. — Пожалуйста. Такой покорный, всегда такой покорный; его бедра, словно в приглашении, толкнулись навстречу Чану. Нога Феликса согнулась, обнимая бедро Чана и не давая ему отстраниться, и Чан положил ладонь на его бедро, поглаживая большим пальцем выпирающую косточку. Феликс, все так же сонно, накрыл его руку своей. Он легко ее сжал. Это было- удивительно нежно, и Чана снова накрыло той волной тепла. Крепко держа Феликса в своих руках, раскрывая его, Чан толкнулся вперед, и тело Феликса так легко поддалось ему, что это плавное скольжение заставило чанову голову закружиться. Ему можно было и не использовать смазку, Феликс все еще был- внутри него осталась сперма Чана, и Чан не привык к этому, не привык к тому, чтобы не использовать презервативы. Он был таким горячим вокруг его члена, и, когда Чан плавно проник в него, он невозможно-низко простонал. — А-ах, Феликс, — выдохнул Чан в его загривок, стискивая зубы, чтобы справиться с поразительно невероятным удовольствием, когда полностью оказался внутри. Феликс прогнулся в спине, притираясь к нему. — Пожалуйста, — снова проскулил он, и Чан мог представить себе его лицо, его приоткрытые влажные губы и дрожащие ресницы. Он не видел лица Феликса вчера, когда трахал его, но ему и не нужно было, чтобы знать- насколько прекрасен он был. В этой позиции Чану не удавалось делать размашистые толчки: он мог лишь притираться бедрами, выскальзывая только наполовину и возвращаясь назад. Движение было томным, ленивым, постепенно доводило их обоих. Всего несколько мгновений спустя Феликс обмяк рядом с ним, просто принимая то, что Чан давал ему, и едва слышно постанывая; его голова откинулась на плечо Чана, его волосы были такими мягкими. Чан знал, что не продержится долго — только не в этом состоянии полусна, только не тогда, когда его затуманенный разум наконец начал осознавать, что это был Феликс. Феликс, в котором все еще была его сперма, потому что Чан уже взял его прошлой ночью. Чан нашел себя в этой странной, кружившей голову реальности, в которой он проснулся утром, а в его руках был Феликс, толкавшийся к нему навстречу и желавший еще. Это не могло быть правдой, просто не могло. Но было. Кожа Феликса становилась влажной, пот собирался между его лопаток. Он едва-едва проснулся, но уже хотел Чана, нуждался в нем. Прижимался к нему так, словно хотел найти себе место между его ребер, устроить себе дом среди его сердца и легких. — Как ты можешь быть настоящим, — прошептал Чан, пока Феликс давился тихими мольбами, едва различимыми выдохами чанова имени. Он наверняка оставлял синяки на его бедре от того, как сильно сжимал его. Рука Феликса лежала на его руке, почти удерживая ее на месте, словно он наслаждался этим крепким давлением, словно ему нравилось то, как Чан не давал ему двигаться, трахая его. Чан убрал руку из-под головы Феликса и использовал ее, чтобы подпереть себя локтем. Феликс издал недоуменный звук, когда его голова оказалась на простынях, и повернулся, чтобы сонно посмотреть на него. Его веснушчатые щеки были покрыты румянцем, пот на его висках блестел на солнечном свете, а его губы покраснели, приоткрылись на вопросительном выдохе. Он выглядел так, словно- если бы Чан склонился и проник языком между этих губ, он почувствовал бы мед, и это, наверное, должно было стать предупреждением для него — этот золотой сахар. Как янтарь, как древесный сок, постепенно утягивавший его в себя, тягучий и липкий. Кристаллизующийся вокруг Чана еще до того, как он осознал, что происходит, и сейчас- сейчас- Чан склонил голову и скользнул языком по его губам, по зубам и языку, и Феликс позволил своим губам открыться шире. Феликс не был на вкус как мед, но все еще почему-то был сладким, когда толкнулся своим языком навстречу чанову, выдохнул в его губы, и Чану казалось, что он пьян. Он убрал руку с феликсова бедра и осторожно обхватил ею его член. Феликс приглушенно вскрикнул в его губы, когда Чан начал двигать рукой одновременно со своими толчками. Теперь немного более быстрыми, более грубыми; грязные звуки, раздававшиеся между их телами, грязно разносились в сиявшем утреннем воздухе. Чан отстранился от него, чтобы теперь, трахая Феликса, видеть его лицо, не замедляя своего ритма. Глаза Феликса закрылись, и между его бровей пролегла неглубокая морщинка. — Так хорошо, хорошо, не останавливайся, — прошептал Феликс, словно не слышал себя, словно не осознавал ничего, кроме ощущения Чана внутри и его руки на своем очаровательном члене. — О-о- Феликс выгнулся в спине, запрокидывая голову на матрасе; его зубы мелькнули между губ, когда он кончил, и его член дернулся в руке Чана. Прекрасен, как же пиздецки прекрасен он был, как покраснела его бледная кожа от самых щек до груди, когда он толкался в кольцо пальцев Чана. Он был так прекрасен, что Чан знал, просто знал, что он мог смотреть так долго, как только хотел, и ему никогда это не наскучило бы. Он отстранил свою руку, пока не стало слишком, и снова обхватил бедро Феликса, слегка сжимая его. Феликс тяжело дышал, а его тело дрожало, пока Чан грубо толкался в него, гонясь за искрами удовольствия, которые бежали по его позвоночнику. Ему не понадобилось много времени, чтобы последовать за Феликсом за черту — удовольствие было словно удар в живот, почти слишком сильное, когда Чан снова кончил в Феликса. Снова. Мой, произнес сонный Чанов мозг, так непохоже на него, яростно, по-животному голодно. Мой. — Блять, — пробормотал он, полностью ложась на спину и снова прижимая Феликса к себе. Феликс позволил ему, и Чан, прижав ладонь к его груди, почувствовал, как колотилось его сердце. — О, Феликс, Ликс, ты такой хороший, блять, ты знаешь? Феликс не ответил ему, только протянул сонливое, размытое “м-м”. От этого его грудь завибрировала под чановой ладонью. Этот звук был счастливым, и Чан позволил ему отдохнуть, успокаивая собственное дыхание в ответ. Он остался внутри Феликса, пока не обмяк полностью, пока феликсово дыхание не выровнялось. Потом он, нежно, так нежно, как только мог, вышел, осторожно снимая ногу Феликса со своего бедра. — Я приведу тебя в порядок, — пробормотал он, роняя поцелуй на плече Феликса и покидая постель. Феликс не ответил. В ванной он взял из-под раковины еще одно полотенце, не то, что прошлой ночью, и включил воды, дождавшись, пока она согреется, чтобы намочить его. Когда он вернулся обратно в спальню, Феликс перекатился и теперь лениво распластался на кровати. Чан сначала подумал, что он задремал, но когда он слегка раздвинул его ноги, ему стало понятно, что Феликс полностью погрузился в сон. Он не проснулся ни тогда, когда Чан вытер полотенцем его грудь, ни когда он осторожно вытер между его ног. Его грудь продолжала двигаться в глубоком и ровном ритме, а губы были приоткрыты. Чан укрыл его одеялом, когда закончил, мягко подоткнул его, чтобы не разбудить. На мгновение он засмотрелся, любуясь Феликсом в мягком, приглушенном свечении утра. Он лежал в золотых солнечных лучах, и его темные ресницы лежали на его покрытых веснушками щеках. После всего, что они сделали, его губы опухли — опухли от чанова рта, от его собственных зубов. И снова к Чану вернулось то странное ощущение, будто он провалился в сон, будто все это не могло быть на самом деле. Это было слишком идеально. Феликс был слишком идеален. Кусочек пазла, идеально подходивший Чану. Феликс выдохнул сквозь сон, сворачиваясь под одеялом, и Чан, словно в трансе, поднялся на ноги, возвращаясь в уборную. В зеркале над раковиной, делая все свои привычные утренние дела почти на автопилоте, он мельком увидел себя и обнаружил, что его отражение улыбалось. Он даже не осознавал этого, даже не заметил этого выражения на собственном лице. Как же ярко было его счастье. Я хочу его снова, подумал он, а потом покачал головой, глядя на эту улыбавшуюся версию себя в зеркале, и включил душ.