Серотонин

      — Я только что подрочил, набрызгался любимыми духами и съел треть ведерка шоколадного мороженого. Как думаешь, у человека может случиться передоз серотонином?       — Господи, Хан Джисон…       Пока Сынмин ноет в трубку о том, как ему в жизни не повезло (серьезно, Джисон? ты звонишь мне, потенциально зная, что я уже сплю, чтобы рассказать мне, как прошла твоя дрочка?), Джисон обсасывает ложку, выскребая остатки подтаявшей жижи со стенок упаковки, и думает о том, что люди слишком наивны. Вот тот же Сынмин, например — человек абсолютно не выкупает РЕАЛЬНО существующие риски впасть в серотониновую яму (это ведь о том? да? или другое? хуй с ним, там есть слово «серотонин»), а если такой риск есть, значит, Джисон в потенциальной опасности?       А Сынмин приебался к какому-то часу ночи.       — Как ты, блять, дозвонился? — остатки сладки, думает Джисон, долизывая самое последнее, что осталось на стенках и что удалось соскрести с помятой картонной упаковки, и пропуская мимо ушей весь гундеж на другом конце провода помимо вопроса. — Я поставил ебучий режим сна на айфоне, я запретил все входящие звонки, Джисон, как?       — У режима сна есть функция избранных контактов для прозвона, а на твоем айфоне добавлен мой фэйс-айди, — жмет плечами Джисон. В трубке громко и отчаянно стонут. Но вообще-то не Сынмин тут жертва. — Эй, я вообще-то серьезно!       — Я тебе клянусь, я этот блядский серотонин тебе в жопу засуну.       — Он в жопе вырабатывается? Черт, у меня точно будет передоз, я дрочил с пробкой в зад-       — ПОКА, Джисон.       Сынмин сбрасывает. Джисон смотрит на заставку завершенного вызова, фыркает и лижет ложку, тут же тыкая пальцем в экран.       В трубку рычат.       — Что?       — Чтобы убрать контакт из избранных, перейди в раздел фокусирования в настройках. Но лучше не делай так, потому что твой номер забит у меня в телефоне как экстренный вызов. Вдруг я ночью попаду под машину и не смогу дозвониться?       — О, это будет чудесно.       — Как ты можешь! — Джисон ахает и хмурится. Он полулежит на кровати с пустым ведерком мороженого на пузе, в задравшейся толстовке, чистых трусах и в полосатых носках с начесом, махровых и мягких. Телефон кладется на подушку на громкую связь. — Я твой единственный друг! Ты не можешь пренебрегать моей безопасностью!       — Ты не единственный мой друг, Джисон. Это первое, — Сынмин вздыхает, но больше не рычит. Он вообще человек отходчивый — быстро смиряется со своей участью. — Второе: я больше, чем уверен, что, если тебя ночью собьет машина, это будет моя машина. И это будет не «вдруг».       — Ты совсем не умеешь выражать поддержку.       — Час ночи. Единственная поддержка, которую я могу тебе дать в час ночи — это не желать тебе сдохнуть, — в трубке хмыкают. — Как видишь, я держусь.       — Благодарю за старания, я ценю, — монотонно. И более оживленно: — так что? Меня не ебанет передозом?       Джисон закатывает глаза, потому что Сынмин слишком часто вздыхает. Голос у него хрипловатый и раздраженный, но и Джисон, вообще-то, не по хуйне звонит.       — Ты сейчас серьезно?       — Абсолютно. Я странно себя чувствую.       — Ты «странно себя чувствуешь» последние три месяца, Джисон. Дрочка с мороженым тут никак не влияет.       Джисон хмурится. Ложка, которую он мусолит губами просто от нервов, успела согреться в его рту.       — Я не впаду в серотониновую яму?       — Боже, — судя по приглушенному звуку, Сынмин закрыл лицо рукой. — Хани, пожалуйста, ложись спать и не думай о хуйне.       — Не могу. Я нервничаю.       — Ты не нервничаешь, — поправляет Сынмин. Джисон морщится из-за шороха в трубке — кажется, это постель шуршит. — Ты перевозбужден и встревожен. Не накручивай себя еще больше, ты сам наталкиваешь себя на панику.       Джисон улыбается. Вряд ли это выглядит весело.       — Поэтому я тебе и звоню.       Какое-то время они молчат. Джисон не знает, что еще сказать, да и — если честно — ему не хочется ничего говорить, потому что он знает, как Сынмин дорожит своим режимом сна и как скрупулезно относится к графикам, и он честно не хотел звонить и дергать в час ночи своего единственного близкого друга.       Но загвоздка в том, что Сынмин — правда — единственный. И правда — друг.       И он снова вздыхает.       — Через полчаса у круглосутки.       Сынмин сбрасывает, и, кажется, Джисон слышал, как тот кряхтит, поднимаясь с постели. Ему одновременно и легче, и хуже, потому что Сынмин — это, блять, лучшее, что произошло с ним за последние годы жизни, и в этом же и состоит худшее.       Сынмину приходится бороться со всеми джисоновскими бесятами.       Они обсуждали это еще три месяца назад, когда Джисону стало хуже. Тогда откат ебанул жестко и без предупреждения: социофобия отрывалась на Джисоновой башке за все годы молчания паническими атаками, а от еды его воротило — даже от запаха. О том, чтобы закрывать сессию и защищать диплом, даже язык не поворачивался сказать, но Сынмин взял яйца в руки и сотворил чудо, вытряхнув из Джисона дурь совершенно варварскими, но действенными способами.       Джисон смог закончить универ. И на том спасибо.       Психолог говорил, что в откатах нет ничего страшного, и такое случается. Самое главное — не пугаться и продолжать работать. Джисон был с ней согласен, потому что — по его собственным жизненным принципам — препятствия существуют для того, чтобы их преодолевать, но одно дело — говорить об абстрактной философии в виде умных цитат и аффирмаций.       Совсем другое — сталкиваться с этим самому.       Наверное, будь он один, он бы сдался, потому что в тот момент ему все казалось бессмысленным. Тревога не имела конца и края, мир вокруг выглядел как шоу на выживание без права на ошибку, даже родители — и те вдруг стали далекими и давящими, хотя обычно Джисон видел в них если и не всю свою опору, то как минимум то место, куда можно прийти и пожаловаться.       За несколько дней его мир развалился.       Ничего не произошло. Серьезно. У него не было тяжелого разрыва сложных отношений, не было травмирующих событий, все его близкие живы-здоровы, а сам он жил обычной среднестатистической жизнью со своими взлетами и падениями. Правда, все было хорошо настолько, насколько укладывается в бытовое «хорошо».       Но однажды он проснулся — это была пятница, седьмое апреля, семь пятнадцать — а в груди его душит тяжелый ком.       После этого начались сессии с психологом. Ну, не совсем сразу, понадобилось несколько серьезных разговоров с Сынмином и ссор с матерью по телефону, чтобы понять, что Джисон сам себя не вывозит — срывается, оступается, доводит себя и других до края и сам же от этого трясется по ночам. Первый психолог оказался блинным комом (дурацкая история про молодую девушку-специалистку, начитавшуюся статей про психологию. Джисон сам дурак, что решил довериться рекламе в инсте). Зато второй — на порядок выше. Джисон ходит к ней на сеанс с удовольствием и верой в лучшее.       Наверное.       Сынмин ждет его у круглосутки.       Помятый, неуложенный, в черном спортивном костюме и с руками в карманах. Такого его нечасто увидишь — в универ Сынмин приходил с иголочки, как будто его слоган — это «оправдания делают человека бедным» или типа того, — но Джисону выпадала возможность видеть вот такого Сынмина; Сынмина в помятых спортивках, сонного и, блять, доброго.       Когда Джисон подходит, ему молча протягивают холодную баночку только что купленной колы.       — Сахар, — хмыкает Джисон и открывает банку. — Точно будет серотониновая яма.       — Если не заткнешься, — Сынмин морщится, медленно бредя в сторону по тротуару; кажется, он идет в небольшой дворик между домами, где есть лавочки и фонари, — я сам вырою тебе яму. Земляную, а не серотониновую.       Джисон хихикает и открывает колу. Подстраивается рядом.       — А я-то тебя как люблю.       Сынмин корежит лицо в приступах рвоты, но ничего не говорит. Молча идет до самых лавочек, садится, расставляя колени пошире, и Джисон следует примеру.       Джисон пьет колу. Пузырики газов проваливаются в гортань и смешиваются с пузыриками тревоги в груди.       — Когда ты спал? — спрашивает Сынмин, смотря куда-то перед собой в прострации. Джисон проглатывает сожаление с новым глотком: он правда сонный и сейчас залипает, стараясь бодрствовать.       — Прошлой ночью.       — Сколько?       — Часа три.       — Снова сонный паралич?       — Не, — Джисон отмахивается и морщится. Вспоминать такую дрянь неприятно. Джисон ой как не любит свои параличи — они больше противные, чем пугающие. — Просто бессонница.       Сынмин ничего не отвечает. Трет губы друг о друга задумчиво, сохраняя ночную тишину в прохладном воздухе июня, и откидывается спиной на лавку.       Джисон тоже молчит. Не потому, что сказать нечего — сказать есть чего много, начиная тем, что он еблан и хуевый друг, раз выдергивает кого-то из постели по своей прихоти, заканчивая тем, как он не хочет возвращаться домой, — а потому что сейчас говорит Сынмин.       Это негласное правило.       Когда Джисону плохо — он слушает Сынмина. Это помогает.       — Помнишь, что говорил психолог?       — Чем раньше я ложусь, тем больше вероятность провалиться в глубокую фазу сна.       — Ну?       — В десять я уже был в постели.       Сынмин одобряюще-уважительно морщит подбородок и кивает. Взятки гладки — Джисон действовал по инструкции.       Вопрос не к нему. Вопрос к его мозгу.       — Мелатонин?       — Да пью я, пью, — Джисон смеется. — И мелатонин, и антидеприки, и даже транки. Эй, не держи меня за дурака.       — Я просто уточняю.       — Я все пью, — Джисон говорит серьезно, поворачиваясь к Сынмину лицом. Тот ловит взгляд. Джисон повторяет, глядя прямо в глаза. — Все — по инструкции. Я не дебил, чтобы игнорировать лечение.       Секунд десять они смотрят друг на друга и молчат. Джисон отхлебывает колу, не отрывая взгляда, и когда, кажется, Сынмин укладывает информацию в своей голове — и успокаивается — тот разворачивается в свою сонную ленивую позу.       Верит. Конечно же, верит. Джисон не наебырь.       Джисон пьет таблетки, которые прописал психотерапевт. Покупает их в аптеке по рецепту, потому что ему поставили тревожно-депрессивное расстройство. Ходит на сессии к психологу. Копается в своей голове. Перелопачивает тонны массива информации после каждого разговора со специалистом и делает для себя новые выводы. Часто — печальные.       Просвета пока не видно.       Сам по себе Джисон не в отчаянии. Объективно — у него все в порядке. Он жив и здоров, его близкие и родные — тоже, он только что закончил универ и оставил за плечами несколько лет тяжелой, насыщенной на все вперемешку истории, и сейчас ему открываются новые маршруты. Джисон их видит. Он их чувствует.       Только ступить на них не может.       Ебаная тревога.       В его случае — как и в девяносто процентах подобных — все идет из детства. Джисон устал мусолить в голове свои детские переживания, сцены ссорящихся родителей, те самые токсичные «дружеские» отношения в пубертате и прочее дерьмо, которое они обсуждают с психологом. Это дало свои плоды, потому что Джисон узнал себя лучше и стал сознательнее, но все еще не привело к результату. Казалось бы, с таким объемом знаний, понимания, методик и прочего — ну тут уже как минимум Буддой нужно стать, чтобы ничего в жизни не ебало. Но нет.       Джисона все еще ебет. И достаточно сильно.       Незнание не освобождает от ответственности, а знание не становится гарантом положительного исхода, потому что знания — это теория, но не практика. Знать свои слабые места и преодолевать их — это разные весовые категории. Можно зазубрить десятки способов противодействия панической атаке, воспользоваться всеми по очереди, но в момент, когда твой пульс скачет в глотке, лоб потеет, а дыхания не хватает, будто и не дышишь вовсе, ты можешь хоть обосраться считать вокруг себя желтые предметы — они тебя не спасут.       Мозг отлично умеет себя обманывать, но самому обмануть мозг — практически невозможно.       В любом случае, у человека сознательное и бессознательное мышление, и сознательным мышлением Джисон твердо стоит на ногах. Он знает цель и путь, и он по этому пути идет.       То, что эту цель не видит его бессознательное — уже причина работать с психологом.       — Хочешь у меня поспать?       Джисон дергается от голоса и моргает. Сынмин смотрит в глаза в ожидании. Ни намека на его типичное ехидство или попытку подстебнуть.       Он предлагает это не в первый раз. И дважды Джисон соглашался.       — Нет, — он мотает головой и кладет ладонь Сынмину на колено. Улыбается. — Спасибо. Я сам справлюсь.       — Тебе нужно выспаться.       — Я знаю.       — Джисон…       — Сынмо, — он сжимает руку на коленке сильнее и пригибается ближе. Херня, засевшая в груди, не проходит, но ее прикрывает сверху более теплое чувство контроля ситуации и доверия, — я справлюсь. Нельзя баловать эту хуйню. Я должен справляться с чем-то сам, чтобы держать ее на поводке.       Сынмин поджимает губы. Делает то, что делает очень редко — двигается к Джисону и обнимает его за плечи, укладываясь на него макушкой. Джисон в ответ гладит его по коленке, допивая свою дозу сахарозы, которая — возможно; по крайней мере, так считают его бесята в башке — столкнет его в могилу серотониновой ямы.       По крайней мере, Джисон научился отделять себя как личность и свою панику друг от друга. И пока его паника боится всякой хуйни по типу ухудшения состояния после выброса гормонов, его рациональная часть — та часть, которая зовется Хан Джисоном — спокойно пьет колу и обнимает прикорнувшего в полудрему друга.       Джисон, может быть, отчасти слабый, но не беспомощный. И он тоже умеет заботиться.

***

      Джисон не падает в серотониновую яму, но впадает в состояние телефона за минуту до будильника.       У него явно выражен гипертонус. Это сказал психотерапевт, и это понимает сам Джисон.       Сон удается держать в узде раз через раз. Нормального графика приходов нет, выходит как выходит, типа — неделю спим нормально, три дня — бессонница, потом можем чуть-чуть поспать, потом — ОП! — паралич (редкий гость, но супер нежеланный), потом повышенная фоновая тревожность и чувство давящей усталости, потом выматываемся и спим по двенадцать часов, но безрезультатно, потому что все равно хочется спать — и далее-далее-далее…       Никакого алгоритма. Сплошной экспромт.       На самом деле это очень странная хуйня, потому что вроде болезнь, а вроде и нет. Не по диагнозу в медкарте, а по ощущениям. Потому что — с одной стороны — ну, подумаешь, бессонница. У кого сейчас нет проблем со сном. И параличи, и беспокойство не редкие явления. И ничего, все живут как-то.       С другой стороны — вот именно, что как-то.       Джисон живет как-то, и как-то жить ему не очень нравится, потому что хочется жить хорошо, нормально или, как минимум, удовлетворительно.       Джисон не чувствует себя даже удовлетворительно, просыпаясь в половину третьего в холодном поту от того, что он не мог уговорить себя проснуться, когда из коридора на него кто-то смотрел.       Фу, блять.       Это не ощущается «на троечку». Это, блять, «не сдал» и «нахуй надо такое удовольствие».       Вот поэтому он пьет антидеприки и ходит на сеансы к психологу.       И звонит Сынмину.       Сынмин сначала ругается, но тут нужно понять один момент: он все еще не убрал контакт из избранного, и Джисон все еще может до него дозвониться. Зная характер Сынмина — это зеленый свет. Да, Джисону все равно стыдно, что он пользуется чужой добротой, но тут уже вопрос: стыдно самому Джисону или его бессознательной истеричке в мозгу, которая думает, что друзья — это люди, с которыми ты угораешь на парах и пьешь текилу до талого, а не те, кому можно набрать среди ночи, когда тебе страшно? Джисон думает, что второй вариант вернее.       Поэтому затыкает рот внутренней истеричке и звонит.       В какие-то недели становится лучше, в какие-то — хуже. Почти весь июль Джисон дышит полной грудью и находит новые способы себя приободрить: новое аниме, разговоры по душам с Сынмином и некоторыми хорошими приятелями, которые еще не друзья, но дороги сердцу, воспоминание о том, что диплом позади, и радость от интересных и потенциально возможных вакансий на работу.       К середине августа Джисон не находит работу, хоть его и пригласили на несколько собеседований. И это — наверное это — становится спусковым крючком к череде новых водоворотов тревоги и дерьмового сна.       А в сентябре становится еще хуже. Потому что ему пишет Минхо.       Их бывший с Сынмином сокурсник и Джисонов универский краш.       Он предлагает сходить куда-нибудь всем вместе, но Джисон понимает, что все это значит — предлог, чтобы увидеться. Вероятнее всего это он. Потому что в универе между ними что-то искрило, но так, вяло и на полшишечки, но Джисону и этого хватало, чтобы вскружить голову и окунуть в ком тревог еще сильнее.       Раньше от этого было никуда не деться, потому что они постоянно сталкивались в универе и имели общих друзей. Сейчас же связующее звено — универ — исчезло.       И Джисон не хочет его восстанавливать.       — Ты дурак? — Сынмин хмурится. — Ты серьезно не пойдешь?       — Не хочу.       — Пиздишь же!       — Правда не хочу, — Джисон отнекивается и ковыряет ногтем салфетку.       В кофейне мало народу в четыре часа дня, и это на руку. Джисону снова ебет голову, и неделю назад его торкнуло социофобией настолько, что он шарахался даже входящих сообщений в чатах, а мелкая моторика сказала ему пока-пока из-за дрожи в пальцах. Из вкусненького — ночной бэд трип, когда он снова не мог заснуть до пяти утра, словил паническую атаку лицом в подушку и вырубился на три кошмарных, отвратительно выматывающих часа.       Сок. Блеск. За-е-бись.       Поход в кофейню с Сынмином — это первое социальное взаимодействие, которое он смог провернуть за эту неделю (не считая вынужденных разговоров с матерью по телефону; она в курсе общей ситуации, но Джисон не любит — или боится — рассказывать ей подробности, поэтому на вопрос «как дела» всегда отвечает «нормально»). Тут сложилось несколько факторов. Первый — Сынмин нашел работу и хотел поделиться впечатлениями. Второе — Сынмин сказал, что ему «надо посмотреть в глаза одному наглому пиздуну».       — Не хочешь или не можешь? — не унимается Сынмин. Джисон на это вздыхает — его все это выматывает.       — Не… не знаю, отъебись, а?       — Как по ночам мне звонить — это мы знаем, а как языком сказать прямо — не знаем. Блять, не увиливай, — Сынмин ставит локти на стол и нагибается. — Ты знаешь, что я не буду тебя уговаривать, если ты скажешь, что просто сейчас не можешь.       Все-таки он хороший человек, этот Ким Сынмин. Добрый. Добрее, чем себя считает, если честно. Потому что даже в своих ультиматумах он оставляет Джисону лазейку, вариант спиздануть и выкрутиться, потому что Джисону достаточно двух слов, одно из которых — частица «не», и от него отъебутся.       Именно из-за этой доброты Джисон не может так поступить.       — Я не хочу, окей? — он теребит салфетку и смотрит только на нее — не в глаза наклонившемуся к нему Сынмину. — Там будет Минхо, и я более чем уверен, что что-то будет, а я… не готов.       — Почему?       — Да потому что. Мне стремно. Я с тобой выбрался первый раз за неделю на улицу, не считая похода в аптеку. И то я забыл дома рецепт и весь как мышь пропотел перед фармацевтом. Ночью мне снился дождь из транквизилаторов и снотворных, которые я должен поймать, если хочу выжить.       Сынмин вздергивает брови, смотрит куда-то в сторону — видимо, представил себе сон — но не унимается.       Поворачивается обратно.       — Там буду я. И другие ребята. Это просто встреча с бывшими однокашниками на пару стаканов пива.       — И там будет Минхо.       — Да что ты к нему пристал? С чего ты взял, что он вообще по твою душу? А даже если и так — что в этом такого?       Джисон прикрывает глаза на несколько секунд, медленно выдыхает через нос и по визуальной картинке из памяти пересчитывает пуговицы на рубашке Сынмина. Это происходит редко, но даже Сынмин иногда триггерит его внутреннюю паничку. Ничьей вины тут нет. Вернее есть. Но точно не на Сынмине.       Окей. Диалог.       — Я считаю, что Минхо хочет подкатить ко мне шары, — говорит медленно, с расстановкой, чтобы потом не было лишних вопросов. — Почему? Потому что это было нормой в универе. Все было в рамках компанейских шуточек и дурацких мемов в переписках типа картинки котенка с надписью «выебешь?». Это началось в первые месяцы последнего курса, и я немного переживал, но подумал, что похуй, можно и развлечься — все равно через год разойдемся. И я давал ему фидбек. И не буду врать — мне нравилось. И Минхо мне нравился. И, наверное, нравится и сейчас. Но сейчас мы не в универе. Сейчас необходимости и условий общаться, собираться, скидывать друг другу котенка «выебешь» нет. Что это значит? Что, вероятно, Минхо хочет продолжить вне рамок универских отношений. И тут у меня нет подушки безопасности в виде «да ладно, это всего на год». Тут, если я дам свое согласие, мне придется идти куда-то дальше. А я не хочу, Сынмо.       Джисон заканчивает. Судя по лицу Сынмина — он впечатлен подробностями.       Еще бы. Джисон ему все разжевал и в рот положил.       Но, видимо, не до конца.       — Почему ты не хочешь попробовать?       Сынмин спрашивает вкрадчиво и без наезда — за что ему отдельное спасибо. У Джисона нет сил дискуссировать в таком тоне, его мозг предпочтет сбежать от этой ситуации, но не выйти в диалог.       Мозг усиленно работает. На это нужно немного времени.       — Потому что, — приходится замяться, чтобы перевести ощущения своей тревоги в слова, доступные для понимания. Джисон чувствует, как под напором летящих в хаотичном порядке мыслей зубы вгрызаются в губу. — Это сложно. Энергозатратно. И невыгодно.       — Невыгодно?       — Это ни к чему не приведет, — он жмет плечами. Это же само собой разумеющееся.       Наверное.       — То есть?       — Сынмо, я не хочу встревать в отношения подросткового уровня, чтобы пару месяцев пососаться по улочкам или типа того. Меня это правда не интересует. А что-то более серьезное… Я не потяну.       — Почему?       — Господи, как ты затрахал со своим «почему», — Джисон смеется, запрокинув голову. — Да потому что! Куда мне отношения, а? Что я от них получу? Что я смогу в них дать?       — Заботу. Любовь. Поддержку. Секс, — Сынмин говорит, кажется, для себя сами разумеющиеся вещи, потому что перечисляет все это абсолютно ровным тоном. Как условия контракта. — Ну или что там еще тебе надо? Аниме вместе смотреть. Жрать мороженое после дрочки.       — Иди ты, — Джисону не смешно. — Я тебе звонил тогда на тревожке. Прикинь, если у меня будут отношения, я буду звонить так Минхо? Алло, милый, у меня тут снова бачок в голове поти’к, не потратишь на меня свой ресурс в любое время дня и ночи, когда меня накроет?       — Ну да. И что?       — И что? Ахуеть, — сдержать нервный смешок не получается. Не то чтобы Джисон пытался, но все же. — Окей, объясняю на пальцах. У меня ВИЧ…       — У тебя ВИЧ?!       — Гипотетически, Сынмин! — стон отчаяния тоже сдержать не получается. — Представь, что у меня ВИЧ!       — Не хочется, но допустим…       — И я знаю, что у меня ВИЧ. И вступаю в отношения. Сознательно. Сознательно подвергая опасности другого человека. Сознательно обрекая его мучиться с этим сраным ВИЧом. Понимаешь, о чем я?       — Понимаю, но тревожно-депрессивное расстройство не передается половым путем, — Сынмин морщится. — По крайней мере, я о таком не слышал.       Господи. Он издевается?       — Сынмин, — Джисон прочищает горло и нагибается вперед. Возможно, от невербальных манипуляций диалог пойдет проще. — У меня психическое расстройство. Я нестабильный. У меня проблемы. И я не хочу сваливать эти проблемы на другого человека. Тем более, если будут замешаны чувства.       Сынмин молчит, а Джисон прикладывает усилия, чтобы не отводить взгляд до получения обратной связи. Потому что он все объяснил детально наглядно, и если у Сынмина по-прежнему останутся вопросы, то он либо тупой, либо прикидывается.       И то, и другое — хуево.       Однако вопросов Сынмин не задает. Только утверждает. Твердо.       — У тебя не ВИЧ, не СПИД, не рак и даже не гонорея. У тебя не отказывают органы и врачи не делают тебе прогнозы на десять лет жизни. У тебя — беды с башкой, которые ты пытаешься исправить, и я тобой горжусь — не начинай, фу, не кукси такое лицо, а то меня вырвет, — я горжусь, что ты над ними работаешь. Успешно или нет — это уже не моя зона ответственности, она вся на тебе. Но я считаю так: ты должен пойти на эту сходку.       — Сынмин, я…       — Не перебивай. Дослушай, а потом скажешь. Во-первых, ты обосрался уже в своем тезисе касательно намерений Минхо. Ты же прошаренный чел, по психологам ходишь, тебе разве не говорили, что ты не можешь думать и делать за других людей? Ты в хуй не дуешь, что он там от тебя хочет. Ты предполагаешь за другого, но это субъективное предположение. Оно вообще может ничего общего с реальностью не иметь. Поэтому — сразу минус аргумент. Во-вторых, я не согласен с твоим тэйком про «ля-ля-ля, что я могу дать в отношениях, ой-ой-ой, я больной на голову». И что, блять?       — Не заставляй меня, сука, повтор-       — Сам сука!       — Да не ты — сука! Это, как его, блять, междометие? Нахуй ты придрался…       — Я буду придираться к человеку, который несет хуйню. А ты — по моему скромному, субъективному мнению — несешь хуйню. Потому что ты говоришь, что едва ли, блять, не инвалид третьей степени, который обуза в семье.       — Я не так говорил, не утрируй.       — Ой, как там было? У меня ВИЧ, я сознательно обрекаю другого человека на страдания…       — Как же иногда хочется твой ебальник в асфальт закатать…       — Ой, я несу людям только боль и мучения, я ничего не смогу дать…       — Я тебя ударю.       — Джисон, — Сынмин закатывает глаза со вздохом. — Пожалуйста, прекрати искать проблемы там, где их нет. Я понимаю, что для тебя это сложно, и тревожность работает именно так — ищет, где плохо лежит и все такое, — но попытайся. Ты столько работаешь над собой, а прямо сейчас жидко срешь на собственные труды. Не обидно?       Обидно. По крайней мере от того, что Сынмин прав.       — Если я пойду на риск, мне будет еще хуже.       — Не рискуй, а просто отдохни. Выключи мозг. Я сказал тебе: ты нихрена не знаешь, что из этого выйдет. Может, Минхо до тебя дела никакого нет, а ты уже накрутил цепочку и представил свою одинокую несчастную кончину среди бомжей с несчастливо прожитой жизнью. Еще и Минхо, кажется, в могилу свел.       — Я не, — Джисон обрывается. Мозг решил визуализировать могилу Минхо и то, как стоит он — Джисон — рыдающий и просящий прощения у надгробия. — Господи, пошел ты на хуй…       — Ну я же прав! — Сынмин подскакивает на месте. Сынмин. Подскакивает. На месте. Кажется, в этом месяце он больше не юзанет ни одной эмоции. Это максимальный лимит его как личности. — Ладно, я пишу ребятам, что мы будем…       — Я не соглашался!       — Даю три секунды на раздумья. Три. Два. Два с половиной. Два на ниточке. Два на слюньке.       — На слюньке? Ты конченый.       — Два на тонкой мокрой слюньке…       — Боже, ладно, да! Да! Я пойду на эту ебучую сходку, только прекрати говорить слюньке!       Сынмин улыбается и берет телефон, чтобы быстро написать сообщение. Он перестает говорить про слюньки.       А Джисон трясет ногой, ковыряет салфетку и совсем не может разобраться в круговороте собственных мыслей.

***

      Джисон оказывается прав, потому что Минхо катит к нему шары. И это признает даже Сынмин.       Он не чувствует себя виноватым, хотя Джисону кажется, что стоило бы, потому что это началось из-за него. Не пойди Джисон в этот сраный бар, Минхо не просидел бы рядом с ним весь вечер, не клал бы ненавязчиво руку ему за спину и не касался бы невзначай плеча.       У Джисона бы не ухало сердце от предвкушения, тревоги и вины за то, что ему придется отказать.       Джисон совсем не отдохнул. Весь вечер он думал только о том, как бы не выказать свою снова обострившуюся социофобию и вовремя реагировать на чужие реплики, хотя его очень пыталось засосать куда-то в экзистенциальное. Один раз он сбежал курить (хотя не курит), чтобы просто перевести дух и побыть одному.       А к нему вышел Минхо с его джинсовкой в руках. Чтобы не замерз.       Как, блять, Джисон должен себя после такого чувствовать?       Сынмин говорит, что «хорошо», но Джисон нихуя не чувствует себя хорошо, потому что Минхо эту джинсовку еще и сам на него надел и провел по руке напоследок, прежде чем оставить одного на улице (кажется, он понял, что ему нужно личное пространство. Джисону от этого одновременно «хорошо» и «еба-а-ать что же я наделал»).       Нельзя было контактировать с Минхо. Нельзя вообще было сюда приходить. И сообщение от него тоже, блять, читать не надо было.       Ничего этого делать нельзя. Джисон объебался несколько раз подряд. Сильно и неприятно.       Сынмину он высказал все в тот же вечер в голосовом сообщении, потому что ублюдок, кажется, смекнул, что к чему, и убрал номер Джисона из списка избранных. Или просто не брал трубку. Одно из двух.       Джисон снова не мог уснуть до шести утра. Вырубило его только на рассвете. Спасибо, что параличей и бэд трипов не было.       А Минхо ему написал. Поблагодарил за вечер, за компанию, за то, что тот пришел (потому что боялся, что Джисон не придет. Он «очень переживал». Эти слова Минхо выделил курсивом). Прислал сердечко и пожелал спокойной ночи.       Джисон долго мялся, но решил, что не ответить будет совсем по-скотски. Пусть хоть у Минхо ночь спокойная будет.       И понеслась моча по трубам.       То есть — переписка с Минхо.       — Он зовет меня в пятницу в рестик. Ты доволен?       Сынмин сонно тянет «и тебе привет», и Джисон проверяет время — еще нет одиннадцати, и его совесть чиста. Ничей сон он не нарушает.       А вот спокойствие, блять, нарушит.       — Помнишь, о чем я тебе говорил? — усмехается и теребит кружку с остывшим чаем на кухонном столе. — Что мне придется ему отказать? Господи, нахера я тебя послушал…       — Не перекидывай на меня ответственность за свои решения.       — Ты меня уговорил!       — А ты все еще мог отказаться. Я тебя физической силой туда не вел, не гони на меня. Тем более — не слышу, чтобы ты был сильно расстроен.       — Я расстроен, кретин. Потому что человек на что-то надеется, а мне придется ему отказать.       — Еще не отказал?       — Пока нет. Тебе набрал.       — Ну, значит ты не расстроен, а ссышься. Хотел бы отказать — так бы ему и написал. А по факту — просто сливаешь свою тревогу на меня.       — Зачем я тебе позвонил вообще…       — Потому что я твой друг — достаточно подходящий ответ?       — Ты правда не понимаешь, что это не смешно? Сынмин, это не развлекуха и не проект «дом-2», это…       — Это?       — Это живой человек, блять. Я поступаю как сука какая-то. Хвостом покрутил и ничего не дал.       — Знаешь, — в трубке шорохи; кажется, Сынмин залезает в постель. — Может, тебе стоит обсудить все это с ним, а не со мной?       — То есть?       — Ну выскажи ты все свои переживания ему. Смысл мне о них говорить? Я и так о них знаю. А Минхо — нет. И это напрямую его касается. Он заинтересованное лицо, поговори с ним, объясни свою позицию…       — Ого, какой ты стратег, — Джисон отпивает холодный чай. В нем плескается едкость — и в чае, и в Джисоне. — Давай смоделируем ситуацию: ты приходишь на свиданку с чуваком, который тебе нравится, и ты предвкушаешь хороший вечер, романтику, может, поцеловаться где-нибудь там еще или что-то большее, а он садится напротив тебя за стол и перечисляет тебе десять пунктов из списка «почему тебе будет лучше без меня».       — Ну и?       — Ты долбоеб? Или просто издеваешься?       — Джисо-о-он, — Сынмин ноет. Джисону приходится отодвинуть телефон от уха. — А какой смысл увиливать и скрываться? У тебя есть проблема — решай ее! Я не психолог, но по-моему все они говорят о том, что проблемы нужно обсуждать.       — Не такие.       — Какие — такие?       — Не такие… Блять, да это глупо. Это очень-очень глупо. Такое даже в фильмах не снимают. Даже в тупых голливудских мелодрамах.       — Только попробуй заикнуться про «метод Хитча»…       — Да в пизду этот твой «метод Хитча»! Сынмин, блять, я правда не знаю, что делать, я просто… Я…       — Говорить, Джисон, — Сынмин зевает. — Говорить о проблеме с тем, с кем у тебя происходят проблемы. Если диалог не дает результатов — искать другие пути. Но пока диалог не испробован как метод — остальное работать не будет.       — Я чувствую себя ужасно.       — Ну так сделай что-то, чтобы стало лучше, а не мне мозги компостируй, — нихуя себе. — Чтобы в следующий раз ты не говорил, что я тебя уговорил, оставляю решение за тобой. Я свою позицию и взгляд на ситуацию уже объяснил. Спокойной ночи.       Сынмин бросает трубку. Джисон так сильно ахуевает, что даже тревожность на несколько минут сдулась. Потом, правда, свое вернула с процентами в виде тахикардии и кусания пальца в раздумьях, что же написать Минхо, но это позже.       Джисон думает до тех пор, пока не чувствует, что у него начинает ехать крыша.       И соглашается.

***

      Крыша едет до самой пятницы, и не только из-за Минхо.       Во-первых, Джисон так и не нашел работу. У него осталась мелкая фрилансная подработка, но ее месячной зарплаты хватает на пожрать и пару раз купить себе большой стакан американо, так что хату таким не покроешь, а очень бы хотелось, потому что брать деньги у родителей в таком возрасте Джисону стыдно.       (Они проговаривали это с психологом. Дело не в том, что семья Джисона бедствует или типа того, тут просто проблема с чувством собственной вины за то, в чем он — как ему говорят — не виноват).       Во-вторых, на фоне уже работающего Сынмина и других знакомых Джисон чувствует себя отстающим и нереализованным. Если проще — неудачником. Если развернутее — неудачником, бездарем, ленивым, недостаточно вкладывающимся, Господи, как же, наверное, его родителям за него стыдно, как он вообще умудрился универ закончить без троек, он же нихуя не знает, не умеет и выруливает только на везении и на том, что он у кого-то на подсосе, а за диплом ему пять поставили вообще потому, что он шел почти в самом конце и комиссия просто заебалась его слушать, хотела поскорее отделаться и вопросов сложных не задавала, и вообще…       Вообще, Джисону пора увеличивать дозу транков. Антидеприков, возможно, тоже. Потому что сил что-то делать становится все меньше, а причин не делать — все больше.       Встреча в пятницу Джисону вообще не улыбалась.       А Минхо — да.       Минхо улыбается, отодвигает для него стул, и Джисон благодарит тихо, поджимает к себе снятый рюкзак и садится, пытаясь спрятаться в меню. Рестик Минхо выбрал недорогой и не вычурный, скорее, вообще забегаловку, но с приятным антуражем и хорошим ассортиментом десертов.       Господи, он ведь не может помнить, что Джисон любит чизкейки, верно?       — Готов заказывать? — улыбается ему Минхо, пальцами придерживая странички своего меню, и Джисон на автомате кивает. Нихуя он не выбрал. Возьмет первое, на что взгляд упадет.       Минхо подзывает официантку — девушка записывает заказ в блокнотик и, черт, Минхо кивает на Джисона, чтобы тот заказал первым, и Джисон думает, что это полное фиаско: мало того, что ему придется выдвинуть Минхо абсолютно ебанутый спич про свои загоны, так он еще и как дебил мычит, трясет ногой и не может нормально прочитать название супа…       Джисон справляется кое-как и смотрит на Минхо. Тот улыбается официантке, кивает ей на дружелюбные сервисные реплики и переводит взгляд на Джисона.       Боже, да прекрати ты так улыбаться.       — Хорошо выглядишь.       Блять. Блять. Блять.       Этого не должно происходить.       Это все так неправильно.       — Ты тоже.       — Спасибо.       Молчание. Это очень неловко. Особенно с теми мыслями, что у Джисона в голове.       Минхо начинает разговор первым. Спрашивает, помнит ли он тех ребят из универа, с которыми они общались какое-то время, и Джисон напрягает мозги — да, что-то припоминает. Так одна пара поженилась, у них ребенок родился в прошлом месяце. Дочка, кажется. А один парень уехал в Австралию по работе. С еще одним парнем Минхо недавно случайно пересекся в магазине — он сказал, что у него в планах выучить французский и переехать по ВНЖ.       Джисону кажется, что телефон в кармане с непросмотренными вакансиями жжет ему кожу.       Минхо и про свою работу рассказывает. Он на два курса старше Джисона, так что уже немного укоренился в мире взрослого капитализма, и Джисону даже интересно его слушать. Это не гасит то, что он все еще чувствует себя выброшенной на берег рыбой, но — по крайней мере — этой рыбе показывают что-то интересное. Фокус хоть чуть-чуть размывается на что-то, помимо того, какой же он уебан.       — Ты еще ищешь работу, да? Прости, я плохо запомнил с того вечера…       Ауч. Ну что ж ты так, парень, по больному.       Да, Джисон все еще ищет работу. Да, ему уже трижды отказали после собеседований, а не пригласили на встречу шестнадцать компаний, куда он рассылал резюме. Да, он все еще существует за счет родителей, которые, наверное, возлагали на единственного сына большие надежды, потому что всю жизнь давали ему все лучшее из перечня, что могли ему предложить, а он даже позвонить маме иногда не в силах, потому что у него просто нет ресурса слушать ее жалобы на свою жизнь. Да, Джисон все еще боится разочаровать своего дедушку-академика, и ему все еще жаль, что его двоюродный брат стал артистом, а Джисон в свое время зассал пойти с ним на кастинг. Да, когда-то он был по-детски влюблен в этого двоюродного брата, но когда Джисон — еще ребенок — изучал мир вокруг себя и внутри себя, ему показали, что такое отказ и насмешки.       Блять. Он же выпил сегодня таблетки, верно?       — Пока еще в поисках. Студентов не слишком охотно зовут на работу, все хотят работников со стажем…       Минхо смеется — не злобно, а с пониманием. А Джисон ничего не может сделать — он сводит коленки под столом, хоть и надеется, что его лицо в порядке.       Они разговаривают еще о чем-то. По большей части Минхо просто о чем-то его спрашивает, а Джисон отвечает так, как может. Чаще всего уклончиво и размыто, потому что он не может отключить мозг, который мешает мысли между собой.       Он красивый. Мне надо ему все объяснить и рассказать. Проблему нужно решать в диалоге. Это коммуникация. Я плох в коммуникации и не смогу объяснить. Он захочет меня слушать? Если он психанет и уйдет, мне стоит догнать его и объяснить, что дело не в нем? Я не хочу, чтобы он думал, что с ним что-то не так. Он мне нравится. Он хороший. Он пригласил меня на свидание. Я представлял наше свидание, когда мы учились. Я думал, что, возможно, как-нибудь по приколу приглашу его в кино. Я зассал, что это будет слишком. Я бы пригласил его сейчас, попозже, через неделю. Но он не захочет, если я все ему объясню. Зачем мне вообще его приглашать? Я не хотел с ним сближаться. Это не то, что мне нужно. Я не удовлетворю его потребности. Он не знает, во что ввязывается, сближаясь со мной. Никто не знает. Сынмин тоже не знал, и я звоню ему в час ночи, чтобы рассказать какое-то дерьмо из своего кошмара.       Я не справляюсь.       Я устал.       — Эй, — Джисона прошибает дрожью в теле. Слишком резко вынырнул. Ладонь на его руке пугает. — Мы можем просто поесть. Если не хочешь говорить — все в порядке, я пойму.       О Боже. Блядский Боже.       Что Джисон творит.       — Я, — он сглатывает и убирает руку под стол, на свои колени. Минхо неловко трет пальцы друг о друга и складывает руки на столе. — Я хочу с тобой кое-что обсудить. Прямо тут, на берегу. Пока еще не… Пока мы… В общем, сейчас.       — Я слушаю.       Он кивает. Джисон собирается с силами, чтобы начать. Он репетировал. Про себя. Конечно, перед зеркалом он речь не прогонял (хотя был очень близко к этому, пока чистил зубы; по правде говоря, он слишком часто моделировал в своей голове сегодняшнюю ситуацию и приходил к слишком разным развязкам. Хороших из них — три. Плохих — не считал, но много).       Оттяжку дает официантка, принесшая кофе. Джисон благодарит ее, потому что она даже не знает, какое большое дело делает.       Она уходит. Минхо не притрагивается к кофе. Джисону страшно.       Он не думал, что будет так страшно.       Ебаный Сынмин.       — Ты мне нравишься, — Джисон выдыхает фразу, бегая взглядом по столу. Пересчитывает про себя предметы. — Еще в универе нравился. С тобой было классно и весело.       — Было.       — М?       — Ты сказал «было», — Минхо отпивает кофе и снова складывает руки на столе. — Сейчас что-то изменилось?       — Нет, но… То есть… Да, изменилось, но не в тебе, ты по-прежнему классный. Прости, я начинаю заговариваться, дальше пойдет еще хуже, наверное.       — Все в порядке.       — Если ты что-то не поймешь, спрашивай, ладно?       — Конечно. Говори, как говоришь. Я дам знать, если что-то не так.       Джисону нужно помолчать хотя бы полминутки. Мысли бегут слишком быстро, они заворачиваются в такие ебучие клубки, что он без понятия, где из них нужная, а где лишняя. Он хотел начать с чего? С того, что Джисон на таблетках? С того, что у него сейчас нет лишних денег даже в кино сходить? Или он хотел начать с благодарности, потому что правда благодарен Минхо за его внимание, даже если оно прекратится после сегодняшней встречи? Сказать «нет», а потом объяснить, почему? Но если он скажет нет, то тогда он правда отрубит себе все остальные варианты будущего. А ведь оно может быть и счастливым, да? Не то чтобы Джисон несчастлив сейчас — у него ведь все хорошо. Все целы, здоровы. Вся семья и все близкие люди. И он сам — вроде как — тоже (не считая дерьмовых снов и постоянной усталости. Это уже относится к депрессивной части расстройства или все еще тревожная составляющая?).       Он пил таблетки. Он точно пил после завтрака таблетки.       — Джисон, — Минхо придвигается на стуле. Ножки скрипят по полу. — Если я тебе не нравлюсь, ты можешь сказать об этом прямо. Не надо пытаться сгладить углы. Я не истеричка, — а я — да, — я спокойно это приму. Я могу остаться с тобой в формате хороших знакомых, — а я — нет, — или вообще тебя не трогать, если тебе некомфортно.       Джисона сейчас вырвет.       — Ты можешь попросить воды?       У Минхо испуганно расширяются глаза. Он кивает и подскакивает с места, убегая на бар, где бариста варит кофе. Спешно что-то объясняет и показывает за спину на их столик. Джисон разворачивается ровно, смачивает пересохшие губы, сцепляет руки под столом, чтобы чувствовать какую-то опору, и дышит.       Вдох. Выдох. Медленно через нос.       Пожалуйста. Вдох. Выдох.       Он слышит торопливую перебежку. Минхо протягивает ему стакан и склоняется над ним, поддерживая ему голову, пока Джисон считает глотки.       Восемь.       Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать.       — Паническая атака? — Минхо садится рядом с ним на корточки. Джисон кивает. Говорить сейчас не лучшая идея — он еще больше собьет дыхание. Его и так начинает трясти. — Скажи, как я могу помочь. Еще воды? Лекарства? — Джисон мотает головой. — Подержать за руку? — снова мотает головой. Тактильность ему сейчас как мертвому припарка. — Что мне сделать?       Джисон напрягается. Что Минхо может сделать? Отвлечь?       — Поговори со мной. Пожалуйста. Спрашивай о чем-то. Рассказ — /вдох. трясет./ — ывай.       — Что рассказать?       Что-то. Джисон не знает, что. Просто что-то, что пробьется в его мозг сквозь мысли о том, что он может отключиться.       — Давай, может, про животных? Какое твое любимое животное?       — С-собака.       — А мое — кошка. Я люблю кошек. У меня есть три кота.       — Три?       — Суни, Дуни и Дори. Суни я еще в школе забрал, а Дори младший, я притащил его из универской бытовки. Помнишь, у нас бытовка стояла? Как из задней двери выходишь, то направо и до забора.       — Сер-рая?       — Да, там Дори крутился, мелкий совсем пизденыш. Я забрал его и принес домой. Мама сказала, чтобы я собирал монатки и выметался. Эй, она шутила, если что. Мама обожает Дори. И меня. Меня, конечно, чуть меньше.       — Еще.       — Еще у меня шрам на животе. Аппенцидит в детстве вырезали.       — Другое.       — Помнишь профессора английского? Он недавно женился. В четвертый раз.       — Да?       — Да. Вроде на третьекурснице. У него до этого были какие-то интрижки. И…       — М-минхо, мне плохо…       — Что сделать? Скажи, что сделать, я все сделаю. Только объясни.       Джисон плохо понимает, что происходит. Он просит увести его на улицу. Они куда-то идут — Джисон не следит за дорогой. Минхо придерживает его, ведет по тротуару, Джисон пытается сосредоточиться на звуках. Где-то проезжает машина со скрипящей подвеской. Минхо говорит, что они сейчас сядут на лавочку.       Минхо куда-то девается. Возвращается он через девяносто четыре громких удара сердца в ушах.       — Попей. Давай, надо попить. Вот так, понемногу. Молодец-молодец, глотай. Все хорошо, тебя отпустит. Это не будет длиться вечность. Скоро тебя отпустит.       Джисона отпускает. На это требуется — сколько-то??? — времени. Когда дыхание встает на свое место (Джисон ненавидит гипервентиляцию), он сидит на скамейке, скрючившись. Минхо обнимает его и гладит по спине.       Какое же ссаное блядство.       Джисон даже в худших сценариях не предполагал, что его ебнет вот так.       — Спасибо.       Минхо спрашивает, как он себя чувствует. Нужно ли ему еще воды или вызвать ему такси до дома. Минхо говорит, что проводит его, но Джисона такой расклад не устраивает. Все ужасно. Все просто отвратительно. Он испортил все, что только можно было испортить.       Как же хочется спрятаться хоть куда-то от этого всего.       — Ты переволновался. Такое бывает.       — Это ненормально.       — Что поделать. Жизнь не всегда нормальная.       Джисон выпрямляется. Минхо отпускает его, чтобы дать пространство, но одну руку все еще держит у него на спине. Джисону уже все равно. Он устал. Он так сильно устал, что ему уже плевать, во что все это выльется.       У него уже нет причин вообще что-либо исправлять. Все проебано.       — Можно вопрос задать?       Минхо спрашивает, часто ли с ним такое бывает. Джисон говорит честно — нет. Панические атаки — полноценные, вот такого масштаба с бледной рожей, задыханием, тряской, потом, немеющими конечностями — были всего пару раз в жизни. Первая — в шестнадцать. Родители тогда даже не поняли, что это паничка — испугались и вызвали скорую. Второй раз — год назад. Во время ссоры со старостой группы. Джисон справился сам, закрылся в туалете, сполз на пол и ждал, когда он умрет. Он не умер, конечно же. Но ощущения были непередаваемые.       Самое страшное, о чем он думал — это что его даже никто не услышит, если он закричит. Если он сможет закричать.       — У меня тревожно-депрессивное расстройство, — Джисон думает, что это самое время, чтобы выкинуть карты на стол. Все равно уже все спалено. — Обычно я просто плохо сплю. Ловлю тахикардии и навязчивые мысли. Но такое… Редко. Прости, что тебе пришлось стать свидетелем.       — Честно — я дико пересрался, — смеется. Джисон даже улыбается, но не понимает, от какой эмоции. — Если бы ты не перестал задыхаться, я бы вызвал скорую. Потому что у меня ноль навыков в оказании первой помощи.       — Искусственное дыхание не нужно. Паничке на это все равно.       — Жаль, — опять смеется. — Но хоть поцеловал бы тебя.       — Минхо.       Он смотрит в глаза. Джисону резко захотелось заплакать. Блять.       — Я нахуй тебе не нужен. Честно. Я, блять, сам с собой разобраться не в силах, меня затягивает в какие-то экзистенциальные ебеня, и я там барахтаюсь, как уточка жопой кверху. Я… Мне все это очень грустно. Мне жаль. Я зол. Я расстроен. Ты хороший, веселый, заботливый, я сейчас сижу с тобой и помню, как мне было с тобой комфортно, потому что ты просто комфортный человек, а я ловлю панические атаки и иногда ночью на меня из коридора пырит темная фигура, и я просыпаюсь, смотрю туда и думаю, ну какого хуя она еще постоянно в разных местах стоит, так хоть привыкнуть хоть можно было бы… Я на спине боюсь спать, потому что прочитал, что вероятность сонного паралича в этой позе выше. Понимаешь? Не в тебе дело, Минхо, вообще не в тебе, я просто… Боже, мне просто жаль. Всю эту ситуацию в целом.       Какое-то время никто ничего не говорит. Джисон не знает, что он еще может сказать, потому что сказал даже больше, чем планировал (он правда пизданул про свой паралич из коридора? нахуя?), а потом Минхо убирает руку с его спины (черт) и отсаживается, чтобы развернуться и сложить руки на коленях.       — Я правильно сейчас тебя понял, что ты сказал мне «Минхо, иди на хуй»?       — Ч-то? Боже, нет, как ты… Нет! Я имел в виду, что я… Блять, я так и знал, что не смогу объяснить нормально…       — Мы не пара, потому что у тебя тревожность?       — Ну, если в общем… То да.       — То есть тревожность у тебя — даже не у меня — и это аргумент в пользу того, что ты мне не нравишься.       — В пользу того, что не стоит тебе с этим связываться. Минхо, мне правда жаль, что это…       — Так, помолчи немного.       Минхо делает рукой жест, будто дирижер заканчивает партию оркестра. Джисон правда замолкает.       — Во-первых, ты только отдышался, не болтай так много. Во-вторых, мне кажется, что ты поступаешь по отношению ко мне нечестно.       — Я же…       — Стой, дай договорить, а? Ты мне нравился еще с универа и я по тебе соскучился. Я подумал, что, может, после выпуска мы сможем наладить общение, потому что ты был на последнем курсе и постоянно в учебе, либо уставал от учебы и сил не было. И я не хотел тебе мешать. Поэтому я написал тебе недавно, потому что ждал, когда ты освободишься. Понимаешь? Я ждал возможности, когда смогу с тобой сблизиться.       — Минхо…       — И я снова не договорил. Ты мне нравишься сильно и давно. Ну, у меня на тебя прям краш. Я думал, что обоссусь, когда тебя увидел, ты всегда так улыбаешься, что у тебя десны видно, знал об этом? Ты умный, ты хорошо шутишь, ты умеешь находить слова даже тогда, когда тебе кажется, что ты ничего не можешь объяснить. А на лекции по экономике ты принес мне энергетик после тусовки у общажных. Я хотел тебя засосать прям там, но у меня был ебучий перегар и лекция уже шла. Нас бы выгнали. А второй раз я хотел тебя засосать, когда мы стояли с ребятами после пар в столовке и ты был единственным, кто поддержал мою шутку. А она была, ну, прям туалетная. Точно не к еде. Но ты посмеялся и что-то мне ответил. Понимаешь, о чем я?       Джисон мотает головой. Он выжат и нихуя не понимает в этом потоке сознания и воспоминаний.       Минхо улыбается и берет его руку в свою.       — Мне жаль, что тебе приходится бороться с собственной головой, и я не представляю, сколько ты тратишь на это сил. Но ты говоришь об этом так, будто ты — как минимум — смертельно болен. Я сейчас не обесцениваю твои проблемы. Я просто говорю, что эти проблемы не стоят того, чтобы принимать за меня решения, которые мне же не нравятся. Даже если — условно — ради моей сохранности.       Джисон ничего не отвечает. Ему ответить нечего. Он ничего не понимает.       Через время Минхо вызывает такси. Он ставит две точки — на дом Джисона и на свой — и доводит его до подъезда.       Джисон просит не подниматься с ним на этаж, потому что он чувствует, что расплачется и его снова накроет, как только он окажется в помещении. Минхо смотрит ему вслед, когда он заходит в подъезд.       Истерика в груди крутится и молчит, не выплескивается. Это злит и бесит. Джисону кажется это очень несправедливым — что эта мразь совсем его не слушает и делает все наоборот: портит ему жизнь, когда он ее не ждет, и отказывается вылезать, когда Джисон готов ее выслушать.       Плакать тоже не получается. Сил хватает только на то, чтобы лечь в кровать и обнять подушку.       Его вырубает и затягивает в крутящееся колесо тревожных снов.

***

      Будит его звонок Сынмина.       — Я хочу узнать, как ты себя чувствуешь. И извиниться.       Джисон морщится и смотрит на время. Половина первого ночи. Обычно в это время Сынмин уже спит.       О Боже. Идиот.       — Если Минхо тебе рассказал каких-то ужасов — не было такого, — Джисон хмыкает и переворачивается на спину. Он уснул прямо в уличной одежде, и джинсы неприятно впились во время сна ему в тазовые кости и промежность. А еще он потный.       Джисон не помнит, что ему снилось. Там было очень много несвязных между собой сюжетов, в которых он постоянно волновался.       Он уже давно такие вещи не запоминает.       — У тебя случился приступ?       Джисон вздыхает — Сынмин очень прямолинейный. В их лексиконе уже давно пропали такие слова как «привет» и «пока», потому что они друзья и как будто бы никогда на самом деле не расходятся. Джисон не замечал раньше такого, но сейчас это осознание приятно греет душу, потому что говорить Сынмину «привет» — это странно, когда ты и так знаешь, что он всегда где-то рядом и всегда с тобой.       А еще Сынмин волнуется и не спит. Ждал, видимо, чтобы позвонить. Подумал, что Джисону надо отдохнуть.       — Не переживай, я в норме. Просто паничка. Неприятно, но от нее не умирают.       — Хочешь, приду к тебе?       — Прекращай, я же говорю, что я в норме, — Джисон со скрипом заставляет себя подняться, чтобы умыть потное лицо и переодеться в комфортное домашнее. Сынмин виновато молчит. — Нет, это не из-за тебя. Ты знаешь, что меня может ебнуть в любой момент. Ты не можешь предугадывать такое.       — Я перегнул палку со своими наставлениями.       — Может быть. Но это уже случилось, а я очень хочу ссать. Повисишь на громкой?       — Чтобы послушать твои журчания? Давай.       Джисон ставит чайник и умывается. У него нет сил принять душ — голова ото сна гудит и тело ватное — поэтому он с сожалением надевает почти чистые шорты. После этого их придется стирать.       — Что Минхо сказал?       — Написал мне, что отвез тебя домой. Что у тебя паническая атака. Попросил потом дать знать, как ты себя чувствуешь.       — Он боится спросить у меня лично? Наверное, я его напугал.       — Думаю, он просто боится тебя тревожить. Он же понимает, что легче и безопаснее коммуницировать через меня. Ты же и так мне все расскажешь.       Джисон рассказывает. Пьет чай и ложится в кровать, по памяти пересказывая события вечера. Паничку он помнит смутно и больше отрывочными кадрами, которые фиксировались громкими звуками извне или своими особенно страшными мыслями.       Например, о том, сможет ли скорая запустить его сердце в случае чего.       — Ты переволновался из-за разговора? — Сынмин в кои-то веки общается без малейшего оттенка на сарказм, а прямо, четко и открыто душой. — Тебя так ебнуло из-за тревоги касательно Минхо?       — Да всего, — вздох. Опять об этом думать. — Работа, планы на будущее, отношения с родителями, собственные загоны… Блять, я даже своего пса из детства вспомнил, который под колеса попал.       — Ебать тебя засосало.       — Прикинь? — Джисон смеется. Не то чтобы это весело, но иногда кроме смеха ничего не остается. — Просто в мясо.       Они разговаривают еще какое-то время, и Сынмин спрашивает, не хочет ли Джисон выйти на улицу. Они живут недалеко друг от друга, но Джисон не хочет сейчас вообще никого видеть — даже Сынмина. Он не утомляет, просто Джисон грязный, уставший, и сердце в груди все еще бьется неровно и…       Джисон устал. Просто нет ресурса.       Когда разговор с Сынмином заканчивается — без каких-либо «пока» или «спокойной ночи»; Джисон просто говорит, что завтра напишет, как проснется, а Сынмин сонно говорит «ага», — он бесцельно листает чаты в месседжере и думает о том, что, наверное, Минхо тоже переживает, и надо дать ему знать, что все в порядке. Он пишет ему короткое сообщение, что все хорошо, и благодарит за помощь. Минхо отвечает ему почти сразу же, и Джисон думает, какого черта все они не спят в час ночи.       Минхо желает ему сладких снов и Джисон возвращает взаимность.       Разговор между ними не закончен — Джисон это чувствует комом в груди.

***

      Джисон просыпается с привычным чувством тревоги и нервно бьющимся сердцем. По-моему, ему ничего не снилось, но это может быть обманом мозга — лет десять назад снов стало так много, что мозг предпочитает их забывать, чтобы не нагружать и без того загруженное сознание. Джисон просто знает, что снилась какая-то еботня, потому что у него холодит под ребрами и что-то щекочет.       Ебаное волнение. Как оно заебало.       Дрожь в руках тоже бесит, но он все равно заваривает себе чай и делает яичницу, потому что тревога тревогой, но ему все еще надо жить и кормить себя, существовать в мире, который не ждет, когда он успокоится.       Мыслей в голове много, и они сумбурные. Джисон хватается за какую-то одну, чтобы заземлиться и подумать.       Минхо.       Наверное, вопросов с ним сейчас больше, чем было до вчерашней встречи, и они точно не закончили разговор, потому что Минхо тоже сказал свою позицию и она достаточно простая. Джисон ее понимает, и ему приятно, что даже после того, как Минхо стал свидетелем его состояния, он не отказался от нее, а высказал четко.       Тревожность Джисона не является причиной, чтобы Джисон что-то за Минхо решал.       Джисон думает много и глубоко. Проматывает клубки в своем мозгу, но старается не прогнозировать будущее. Он просто знает, что им нужно все обсудить.       Он пишет ему и спрашивает, когда они смогут встретиться.

***

      Встречаются они на следующий вечер. Минхо после работы в легкой летней рубашке и светлых свободных брюках — видно, что из офиса. В груди начинает мерзко вибрировать что-то, что касается собственной карьерной нереализации Джисона, но он старается абстрагироваться и садится за столик в той же кофейне.       Минхо сам ее предложил, потому что они сбежали, так и не поев. Неудобно перед персоналом.       — Привет. Как дела?       То есть — как самочувствие. Вот как это переводит для себя Джисон. Он жмет плечами и говорит, что все окей. Он много поспал после физического перегруза, так что, кажется, даже выспался.       (Нет. Тревожность убивает чувство бодрости. Он все еще уставший).       — Я тебя вчера напугал. Прости за это.       — Не думай.       — Хорошо. Но спасибо, что позаботился. И за воду, и за то, что отвел на улицу, и что проводил.       — Принимаю благодарности, но держу в курсе, что это нормально. Если бы это случилось с любым моим знакомым — я бы сделал так же. Я же не могу стоять в стороне, когда кому-то плохо.       Джисон соглашается. Немного обидно, что Джисон «такой же, как все», но и спокойнее, потому что не вмешивает сюда симпатии и все остальное. Джисон отказывается от кофе и просит чай. Кофеин сейчас для него может быть триггером.       Он и так как вибрирующий будильник.       — Насчет вчерашнего разговора, — Джисон прочищает горло, когда на стол официант ставит напитки и отходит в сторону. — Я не прав, что принимаю за тебя решения. Извини. Я думал, что это лучший вариант.       — Понимаю, — Минхо отпивает кофе и собирает с губ пенку языком — коротким простым движением. Джисон залипает на это действие. — Ты хотел как лучше. Думал о моем комфорте. Спасибо за это, но не стоит делать это так. Мне ведь не будет легче от осознания, что ты послал меня нахер не потому, что я тебе не нравлюсь, а из-за драматичной ситуации.       — Не подумал, если честно. Был занят самокопаниями.       — Докопался до чего-то?       — Тебе точно этим голову забивать не надо.       Джисон отмахивается, а Минхо не налегает с вопросами. В конце концов им приносят еду — точно то же, что они заказали вчера, — и Минхо спрашивает, беря в руки палочки.       — У тебя есть какие-то мысли? В плане, — он закатывает глаза в раздумьях. Слова подбирает. — Как лучше поступить?       — У меня был единственный вариант «как лучше». Как видишь, он отвратительно хуево провалился.       — Окей, — улыбается, подхватывая палочками лапшу. — Могу я предложить свой вариант?       Джисон говорит, что конечно. И Минхо рассказывает.       — Если я не прав, поправь меня, но, как я понял из твоего монолога, ты боишься оказаться плохим парнем в отношениях и все такое, навредить мне как-то. Давай я скажу, как я все это вижу: ты мне нравишься уже давно, так или иначе, я тебя знаю — не так близко, как хотелось бы, но мы пили на общажных тусовках и переписывались обо всякой фигне по ночам. Я бы не стал искать к тебе подход, если бы не чувствовал, что это мне не нравится или не взаимно, потому что, во-первых, я ленивый, а во-вторых, отказ понимаю с первого раза. Ты хотел мне отказать из-за мыслей, что я встряну в какое-то дерьмо, но я не вижу в тебе того, что может мне навредить. По крайней мере — пока не вижу. А если увижу, я об этом тебе скажу. И тогда это будет проблемой в свое время и на своем месте.       — Но зачем вообще допускать проблему? Вообще, в целом. Я сейчас не только о нас с тобой говорю.       — Потому что ты для меня — не проблема, Хан Джисон. Твоя тревожность — пока что — тоже. Это твоя проблема, а не моя, и я не смогу ее решить, даже если сильно захочу и воображу, что я, хуй знает, принц на белом коне.       — Не понимаю?       — Ну, ты решил, что мне будет плохо с тобой, потому что тебе самому с собой плохо, — Минхо жмет плечами. Джисон очень-очень старается понять: все ресурсы уходят на понимание. Даже тревога куда-то в угол забилась, потому что не до нее сейчас. — Но я же — не ты. У меня нет такой проблемы с тревожностью. Окей, меня тоже многое в жизни беспокоит, но не настолько, чтобы с этим бороться, оно просто приходит, я это переживаю, и оно уходит. Меня не засасывает, как тебя. И твои тревоги меня тоже не засосут.       — Почему ты так уверен?       — Потому что я себя знаю. Я же тебе тут не предлагаю формат отношений «спасатель-жертва». Мне не нужно и не хочется быть твоим спасателем. Я просто… просто хочу с тобой общаться? Проживать какие-то совместные эпизоды. Делить с тобой что-то хорошее и — когда нужно — что-то плохое. Я не собираюсь тебя лечить или типа того, я сам бы на такое не пошел, поэтому… Я не вижу для себя объективных причин отказываться. Плюсов в тебе для меня больше, чем минусов.       — Я по ночам звоню Сынмину и рассказываю, как задыхался во сне, потому что меня душил лысый мужик без бровей.       — Так, это же паралич?       — Паралич.       — Слава Богу, — выдыхает и опускает плечи. — Потому что, если бы тебя по-настоящему душил лысый мужик без бровей, это…       — Боже, нет, конечно, — Джисон смеется. — Нет, мне просто страшно и не по себе после плохих снов, и я часто чувствую, что не могу справиться, поэтому… поэтому мне нужна помощь. Фу. Это так неприятно говорить.       — Что нужна помощь?       — Да.       — Но это ведь нормально. Что людям нужна помощь.       — Да-да, я знаю. Я работаю с психологом над страхом потери контроля и передачи ответственности другим людям.       — Как успехи?       — М-м-м, — Джисон тянет, откидываясь на спину кресла. Мысли струятся в голове. — Сначала я хотел сказать, что хуево, потому что я все еще боюсь что-то от себя отпустить и нервничаю, когда мне помогают, а с другой… То, что мы с тобой разговариваем обо всей этой ситуации — наверное, это же прогресс? Маленький, но прогресс.       — О, это здорово! Поздравляю.       — Рано еще.       — Я просто захотел поздравить. Прими. Давай.       — Ладно. Ладно. Принимаю, — Джисон пьет чай и смотрит Минхо в глаза. Тот активно жует свою еду и улыбается уголочком губ. Выглядит расслабленным, отдыхающим и красивым.       Джисон думает над тем, что прокручивал в голове еще дома, и предлагает такой вариант.       Джисону все еще страшно втягивать Минхо в свое болото. Но им обоим хочется какой-то близости. Поэтому — почему бы не попробовать издалека? Начать с дистанции, просто проводить время вместе, получать совместный серотонин от просмотра аниме и поедания химозной дряни и все такое.       — Без условностей, кто мы. Хотя бы пока.       Минхо месит губами из стороны в сторону — думает. Недолго.       — Звучит неплохо. Мы можем просто общаться и узнавать друг друга. В конце концов, нам обоим может что-то не понравиться. Как мне, так и тебе.       — Не думаю, что мне что-то в тебе может не понравиться, но это логично.       — Тогда очерти мне рамки этой конструкции. Типа — где начинается черта, которая тебя будет тревожить.       Джисон отпивает чай и прочищает горло.       — Меня тревожит твое потенциальное молчание. Но если ты будешь сообщать мне, что тебе не нравится, мне будет спокойнее. Я тоже буду знать, что могу делать и что не могу.       — Ты можешь звонить по ночам и рассказывать про хуйню из коридора.       — Оке-е-ей, — Джисону неловко и забавно. До хихиканья. — Надеюсь, до такого не дойдет, но спасибо за приглашение.       — Еще хочешь о чем-то спросить? Ну, как ты вчера сказал, «на берегу» обсудить.       — Наверное, нет. Не сейчас. Давай просто поедим и ты расскажешь, как прошел твой день. Я тоже хочу знать о тебе больше.       Они едят и болтают. Минхо рассказывает смешной казус с работы, с которым ему пришлось экстренно и нелепо разбираться, и Джисон почти давится чаем от смеха. Они вскользь обсуждают то, какие вакансии ищет Джисон, но Минхо не копается в этом вопросе, только выражает поддержку и готовность помочь, если Джисон захочет такой помощи.       Джисону становится проще.       После еды они просто гуляют и разговаривают о всякой мелочи. Джисон вспоминает про то, что у Минхо есть коты, и они смотрят фотки у Минхо в телефоне. Джисон показывает их собаку, которая живет с его родителями. Минхо сюсюкает с того, какая она кучерявенькая.       Они расходятся ближе к десяти вечера, потому что Минхо завтра рано вставать на работу. На прощание Минхо проводит ладонью ему по спине, и Джисон улыбается, глядя ему в спину, пока тот спускается по ступенькам в метро.       Джисон покупает домой продукты и открывает дверь ключом, читая сообщения Сынмина, состоящее из трех знаков вопроса.       Джисон пишет ему, что все в порядке, и они с Минхо поговорили. Никаких выводов не сделали (кроме того, что им друг с другом комфортно и приятно), а еще Джисон пишет, что он потенциально может втюриться до поросячьего визга. Если, конечно, все будет нормально.       Джисон разбирает покупки, споласкивается в душе и не сушит голову. Минхо прислал ему мем с котенком «выебешь?», и Джисон фыркает на это со смехом, отвечая «нет».       Конечно же, «да». Возможно. Если все будет хорошо.       Потенциально — все может быть хорошо. Потому что Джисон пьет на ночь мелатонин и транки, забирается в кровать, все равно не может заснуть до трех утра, ловит экзистенциальные мысли о том, что все идет по пизде, но его рациональная часть — та часть, которая зовется Хан Джисоном — приводит несколько весомых, хороших аргументов, почему жизнь хороша и почему ему стоит в ней участвовать.       В ней есть улыбающиеся родители, пушистая кучерявая собака, лезущая слюнявить лицо на радостях. В ней есть Сынмин, который много ворчит и сыплет сарказмом, но который круто смотрится неуложенный и в черном спортивном костюме возле круглосутки. В ней есть вкусная еда, отдых, радость, впечатления и много новых интересных вещей.       Например, Минхо.       Джисон понимает, о чем Минхо говорил про «спасателя-жертву». Наверное, Джисон именно этого и боялся, потому что это все попахивало романтическим сценарием «он пришел — и все вопросы разом решились». Нет, нихуя. Так не работает. Вопросы в твоей голове — это твои вопросы, и их не решает другой человек. Минхо правильно сказал: твоя тревожность — это твоя проблема. Он не сказал, что хочет взять ее на себя или хочет от нее отказаться совсем. Он лишь обозначил, что ответственность за проблему — на Джисоне, а он — просто подстраховка, когда что-то идет не так. Так же, как и Сынмин.       Это успокаивает.       Любовь не лечит — думает Джисон, чувствуя в груди теплоту и прикрывая глаза. Любовь — не панацея от проблем. Но любовь может давать силы, чтобы бороться с проблемами. Она может греть, когда что-то не получается, и подбадривать ради еще одной попытки. Любви в мире — много, она не заключена в каком-то одном человеке, потому что у Джисона все еще есть семья, есть друзья и есть увлечения, и он все это любит.       Наверное, если он впустит в свою жизнь еще одного человека для трансляции этой любви — своей, особенной — ничего страшного не произойдет.       Наверное, это неплохой вариант, и его можно попробовать, потому что Минхо не дурак и не эмоционально инфантильный человек, который не понимает, как все работает, а хочет и капризничает.       Наверное, Джисон ничего не потеряет, если просто попробует, потому что он всегда может сказать «нет». Точно так же, как и Минхо может сказать ему «нет».       Наверное, у Джисона все получится. А если не получится — ничего страшного, он попробует по-другому.       Все хорошо.       Все в порядке.       Все складывается так, как должно быть.       Джисон это решил — и он это чувствует.       Все хорошо.