At the peak of poisonous bliss

      Уэнсдей казалось, что пытка под названием «учёба в Неверморе» началась совсем недавно, на деле время минуло так, что оставался день до выпускного бала. Трудно сказать, что у Аддамс на душе тоска, боль от утраты её лучших на данном этапе детективных похождений или что-то вроде того, что ощущают подростки, когда расстаются с теми, кто был рядом на протяжении многих лет. Однако внутри теплилось нечто, что тянуло сердце, словно на поводке, к одной взбалмошной и порой надоедливой блондинке. После битвы с хайдом Энид будто вживили дополнительный генератор энергии, отчего Синклер пуще прежнего была не в состоянии усидеть на месте. И стоило видеть удивление на лице Уэнсдей, когда при каждом удобном случае оборотень тянула её то к заливу, то в тихую, окутанную ночным мраком библиотеку, то ещё невесть куда, лишь бы побыть наедине. Казалось, что приевшейся за пару лет комнаты ей стало мало.       Аддамс это настораживало. До того, что чёрное сердце испускало странные кульбиты от каждого касания Энид, будь оно резким или трепетным и нежным. Мозг оттого подавал странные импульсы и куда более абсурдные мысли. Телефоны и социальные сети, по скромному мнению Уэсндей, — бессмысленная трата времени, прямой путь к деградации и пустое расходование денежных средств, но она всё чаще в отсутствие Синклер заходила к той на страничку, просматривая очередные яркие фото, пышущие обилием цветов. И на лице неосознанно появлялась лёгкая улыбка. Да, это определённо настораживало. Скорее, даже пугало.       Брюнетка привыкла сохранять спокойный пульс, редко поднимающийся выше шестидесяти, но чёртова Энид заставляла его переваливать далеко за норму каждый раз, как оказывалась в поле зрения. Аддамс это злило, и злило до того, что она приняла самое глупое решение, которое, казалось бы, никогда не придёт в её голову. Избегать.       Ибо Синклер есть весь спектр красок, полный набор эмоций из существующих и причина сомнений Уэнсдей. Сомнений в собственной хладнокровности. Непоколебимая, ледяная, спокойная Аддамс превращалась в тушующуюся школьницу при виде щенячьей улыбки столь милой блондинки. Милой? Уэнсдей, очевидно, была бы не прочь отрезать себе язык за использование подобного эпитета в адрес кого-либо, однако ни одно другое слово так точно не описывало Энид. И дабы не оступиться, не признаться в этом вслух даже самой себе, избегать оборотня — верный путь к сохранению трезвого, холодного разума.       Только Аддамс в очередной раз просчиталась, совершенно не ожидая, что перестанет так часто видеть полюбившуюся лучезарную улыбку. Неужели сокращение контакта с соседкой так повлияло на настроение Синклер? Уэнсдей отрицала это столько, сколько представлялось возможным. Брюнетка не позволяла себя обнимать, машинально делая шаг назад, потому что подобное заставляло её сердце колотиться, словно в припадке; она отказывалась от вечерних прогулок до залива, ибо каждый чёртов раз так и норовила прикоснуться к этому радужному недоразумению и… поцеловать. С ней Уэнсдей становилась несравнимо нежнее, чем с кем-либо, с Энид ей было комфортно, однако у оборотня всё ещё был парень. Заторможенный, наивный, смазливый, но у них всё было ровно, спокойно, а Аддамс — это пробоины в дороге, которых абсолютно не ждёшь; это неустойчивая под ногами почва у скалы, которая в любой момент может обрушиться. Она та самая погрешность в математической задаче, которую ты не учёл и которая сбивает с толку. Она тот самый маленький, неприметный острый камень на асфальте, пробивающий шину и уносящий в кювет. Она та самая сложная нота, которая то и дело заставляет ошибаться и фальшивить. Она то, что способно нарушить привычный, гладкий ритм жизни Энид.       Счастье Синклер для неё стало приоритетом, потому и отдалилась, потому и не стала мешать. И вот когда одни и те же мысли, преследующие уже чёрт знает сколько, переполняли голову до того, что той было легче взорваться, в комнату постучали. Нахмурившись, Уэнсдей поплелась к двери, встречая на пороге Бьянку. Брови сильнее спустились к переносице.       — Если это не что-то важное, то я убью тебя прямо здесь, — прошипела раздражённая Аддамс.       — Остынь, чертёнок. Меня отправил к тебе директор, чтобы поставить перед фактом, что завтра на балу ты будешь играть на виолончели.       — Я не клоун в цирке, чтобы, глядя на меня, все обольстительно и тошнотворно улыбались, сопровождая свой наигранный восторг аплодисментами. Мой ответ — нет.       — Это ты можешь сказать директору, но ты же знаешь, что спорить бесполезно, — Барклай приподняла одну бровь.       — Значит, я просто не пойду на бал. Впрочем, и так не планировала.       — Послушай, — сирена сделала шаг в комнату, заставляя Уэнсдей отшатнуться, — Энид и без того ходит последнее время сама не своя, а если ты ещё не придёшь на бал, зал к которому она с Йоко и Дивиной украшает уже неделю, то я в принципе боюсь представить, что она устроит.       — С чего ты взяла, что мне есть дело до чьих-то надежд и эмоций? Я…       — Юджин мне всё рассказал, — спокойно оборвала Бьянка.       — Я прикончу сначала его пчёл, а потом и его, причём сделаю…       — Успокойся, — серьёзным тоном остановила Барклай. — Я и без него стала замечать в тебе изменения. Я-то не слепая, Аддамс. Когда я пригрозила Оттингеру выудить из него информацию голосом сирены, он тут же сдался, что вполне ожидаемо, — хмыкнула девушка. — Мои догадки лишь подтвердились.       — Какие ещё догадки? — скрестив руки в защитной позе, брюнетка напрягла желваки, исподлобья смотря на подругу.       — Что ты влюбилась. Брось, ты только на неё смотришь так. Почему не признаешься?       — Fa qualcosa di spietato al mio cuore, ma non lo dirò mai.       — Прекрати демонстрировать свой идеальный итальянский. Дифирамбы оставь для Энид, с которой у вас явно всё взаимно.       — Хочешь сказать, что она мечется между мной и Аяксом? — чуть повысив голос, Уэнсдей вплотную приблизилась к Барклай. — Я слишком хорошо разбираюсь в людях, Бьянка, и она смотрит на меня обычно. Она твердит, что готова умереть за меня, но это лишь потому, что считает, будто мы идеальный дружеский тандем, который даже апокалипсис не разлучит. Её доброта, забота, внимание, парные подарки — всё это в совокупности есть исключительно дружба. И ей лучше не знать, что за её самую незначительную слезу я позволю Невермору сгореть заново, да и всему миру в целом. Dio, avrei bevuto anche il veleno dale sue mani se lo volesse…       Кажется, только что Аддамс израсходовала годовой запас слов, однако сирена поспешила остановить тираду и озадачить девушку, пропуская мимо ушей непонятную фразу на итальянском.       — Ты разве не в курсе? Энид рассталась с Аяксом.       Эти слова эхом разносятся в голове ворона, разбиваются о черепную коробку на множество мелких осколков и снова вонзаются острыми концами в мозг, бьют отчего-то слишком сильно, глубоко, да так, что она приличное количество времени молчит. Почему Синклер ей не сказала? Зная эту ходячую палитру с красками, можно не сомневаться, что она выпалит всё скопившееся на душе. Уэнсдей никогда этого не признает, но подобное её задело.       — И поверь, — из мыслей вновь выбивает нежный голос сирены, — этот самый Невермор и весь мир в целом, как ты выразилась, тебе придётся сжечь из-за себя самой, — она тыкает куда-то в область чужого солнечного сплетения. — Ибо Йоко и Дивина замучились слушать её вопли, в каждом из которых проскакивает твоё имя. Но считай, что я тебе этого не говорила.       Брюнетка окончательно потеряла связь с внешним миром. Она бы предпочла оказаться на эшафоте, нежели ощущать рокот этих смешанных мыслей. Мозг начинал плавиться стремительнее, чем раскалённое железо, и Аддамс прикрыла глаза, тщетно пытаясь заглушить внутренний голос. Она медленно, но весьма устремлённо катится в пропасть безумия.       — Эй, очнись, — Бьянка пару раз щёлкнула пальцами. — Ты и правда не знала, что они расстались?       — Больше интересует, откуда ты это узнала, — голова медиума еле заметно склонилась набок.       — Полагаю, об этом знает по меньшей мере половина Невермора, с которой Энид успела сдружиться, — усмехнулась Барклай. — Уэнс, она места себе не находит даже в этом чёртовом зале, который продолжает украшать лишь бы отвлечься.       — Ты спрашивала у неё напрямую? Ну… о её чувствах…       — Господи, ты покраснела! Это настолько сюрреалистически, что складывается впечатление, будто у меня галлюцинации.       — Ответь на вопрос, Барклай, — с напором потребовала Уэнсдей, на что сирена шумно вздохнула, обводя взглядом комнату, про себя всё ещё усмехаясь этому контрасту сторон.       — Нет, я не спрашивала её. Об этом лучше поговорить с Йоко, ибо Танака что-то вроде её плюшевого медвежонка, которого обычно обнимают при безудержной истерике.       Аддамс показательно фыркнула, отводя взгляд в сторону. С Йоко явно не было желания связываться, потому что если верить словам Бьянки, то вампирша захочет, как минимум, прокусить ей сонную артерию. Казалось бы, брюнетка даже не против. Она не хочет видеть Синклер ввиду того, что просто не сможет спокойно смотреть в глаза. Однако в то же время она солжёт, если скажет, что где-то в закромах сердца не таится желание находится с оборотнем настолько часто, насколько это возможно. И этот парадокс злил, выводил из равновесия, заставлял изо дня в день утопать в пучине ранее неведомых эмоций. Но Уэнсдей сморгнула думы, вновь обращая взор на сирену.       — Что я должна сыграть завтра?       — Ого, как быстро ты передумала, — хмыкнула Барклай. — Директору не принципиально, но, прошу тебя, сделай так, чтобы не создавалась похоронная атмосфера. И я надеюсь, у тебя уже есть платье? — ловя несколько растерянный взгляд брюнетки, сирена закатила глаза, громко при этом цокнув. — Тематический цвет — бежевый и оливковый, но, разумеется, ты пропустишь это мимо ушей. Купи что-то приличное, ради всего святого.       — К моему сожалению, я в какой-то мере освоила ваши новомодные технологии, а потому, чтобы не тратить своё драгоценное время, найду что-нибудь в интернете, Вещь позаботится о доставке, — Аддамс кивнула в сторону придатка, и тот поднял большой палец вверх.       — Не перестаёшь меня удивлять, чертёнок. Что ж, надеюсь на твоё завтрашнее благоразумие. И поговори уже с Синклер, иначе…       — Довольно, — прервала Уэнсдей, взором указывая в сторону двери, и Бьянка, поджав губы, коротко кивнула, покидая комнату.       Всё пережитое в стенах этой академии не вызывало столько противоречивых мыслей, доводов и эмоций, сколько влюблённость в Энид. Да, отрицать уже не было смысла, Аддамс проиграла эту схватку с первой секунды. С первого взгляда в аквамариновые глаза, сродни морю, о скалы которого брюнетка рискует разбиться с каждым днём всё сильнее. В комнате пусто, глухо, угнетающе, Уэнсдей критически не хватает порой бессмысленной болтовни Синклер. Помещение окутано слабым, почти выветрившимся ароматом приторного цветочного парфюма блондинки, и Аддамс прикрывает глаза, полной грудью вдыхая этот почти фантомный запах.       Вещь притих, лёжа на столе и молча наблюдая за своей хозяйкой. Говорить что-то было излишне, да и не было особого рвения лишиться пары фаланг. Однако придаток ненароком вздрогнул, когда Уэнсдей резко дёрнулась, подхватывая виолончель и не без труда затаскивая её на балкон.       Ворон играет без пюпитра, импровизирует, и создаваемая мелодия обрушивается на весь Невермор грозовыми тучами, непосильной тяжестью оседает на плечах, вызывает мурашки. Аддамс умело владеет смычком, без единого сомнения в совершенстве воспроизводит ноты, наблюдает лишь за своими руками, но на деле она отнюдь не здесь, а где-то там, рядом с Энид. Пальцы мечутся по струнам, рука активнее орудует смычком, музыка становится более нагнетающей, словно Уэнсдей пытается подобным образом выплеснуть все скопившиеся эмоции, которых, по сути, и быть не должно.       Её дьявольски сильно тянет к Синклер, она хочет прикоснуться к ней хотя бы на долю секунды, пусть и понимает, что блондинке нужен кто-то другой; кто-то более живой в эмоциональном плане; кто-то, способный дать те чувства, которые она ожидает, ибо Аддамс есть кармический опыт, синоним к слову «не трожь», тревожность, недосказанность, разрушение, а вместе с тем и бездонная, ужасная, тёмная пропасть. Но она так безбожно хочет быть с Энид… Как та вообще может испытывать что-то к этому сгустку тьмы и негатива?       Финальный аккорд, и на лбу выступила небольшая испарина. Подушечки пальцев ужасно ноют, в момент грубеют, краснеют, но сейчас не до этого. Уэнсдей не стало легче. Она копается в сердце, пытаясь его понять, хотя, однозначно, предпочла бы заняться этим в буквальном смысле. Раздумья могли продолжаться невесть сколько, но девушка всё же решила вернуться в тёплую комнату, ибо холод наступающего мрака проходился по телу неприятными иголками.       Брюнетка еле заметно вздрогнула, как только занесла виолончель и обернулась в сторону цветной части комнаты. Однако хмурое, недовольное от тяжести инструмента лицо вмиг расслабилось, приобрело более тёплое выражение. Она могла бы обнести себя всеми колюще-режущими предметами, что есть в её арсенале, но, смотря в амазонитовые глаза, становится предельно ясно, что вооружена здесь только Энид. На её лице столь яркая улыбка, что Аддамс порядком должно воротить от подобного, но взгляд прикован к этому яркому пятну, по-другому просто не получается. Нет, Уэнсдей не бездна. Бездна — Синклер, в которую ворон с каждым днём проваливается всё глубже без возможности и права выбраться.       — Ты слишком долго молчишь. Я настолько тебя напугала? — издаёт смешок Энид, удобнее располагаясь на кровати.       — Ты прекрасно знаешь, что меня…       — Да-да, почти невозможно впечатлить и напугать, — с иронией закатывая глаза, перебивает соседка.       — Давно ты здесь?       — Достаточно. Решила остаться здесь и не отвлекать. Твоя игра и правда завораживает, только… музыка слишком тяжёлая. Что-то случилось?       — È successo. Ti sei sistemata nella mia testa, — отводя глаза в сторону и крепче сжимая край пиджака, холодно произносит Аддамс.       — Ты же знаешь, что я не говорю на итальянском, — слегка дует губы Энид.       — Lo so, e in questo modo posso confessare che il mio cuore si sforza per te.       — Уэнс, прекрати!       — Приношу извинения, mio lupo, — усмехнувшись, проговорила брюнетка, и последняя фраза — обращение— слетела с языка так… нежно, что заставило тут же осечься, вновь нахмурившись.       — Слушай… — Синклер нервно поёрзала, явно собираясь с мыслями. — Ты ведь придёшь завтра на выпускной бал?       — А ты хочешь меня там видеть?       — Я хочу, чтобы ты пошла туда со мной.       Время только что остановилось, а сердце глухо рухнуло куда-то в желудок. На лице Уэнсдей отчётливое смятение, нижняя губа дрожит в попытке пропустить хоть слово, но язык, кажется, парализовало.       — Если, конечно, Ксавье меня не опередил, уже пригласив тебя, — показательно поморщилась Энид, вызывая еле заметную, довольную усмешку брюнетки.       — Попытка была, но провальная. Честно признаться, я не планировала идти, однако директор ожидает, что я буду вас всех развлекать, играя на виолончели, так что…       — О мой Бог, ты будешь играть! — воскликнула оборотень, активно захлопав в ладоши. — Только что-то менее угнетающее, чем пару минут назад…       — Dillo e suonerò quello che vuoi, mio lupo, — проворковала Аддамс, замечая, как прищурилась с негодованием соседка. — Я говорю… Что ты хочешь услышать завтра?       — Оу… — Синклер была явно озадачена подобным, однако глаза с блеском выражали очевидный восторг. — Я не разбираюсь в сонатах или что ты там обычно играешь… Хм… О! Сыграй то, с чем я у тебя ассоциируюсь!       Уэнсдей сглотнула, абсолютно не ожидая такого ответа, а потому стеклянными глазами в упор смотрела на улыбающуюся блондинку, не зная, что и говорить.       — Буду надеяться, что это не что-то мрачное… — тише добавила Энид.       — К слову, почему ты решила позвать меня? Аякс не будет против? — с интересом склонив голову набок, интересуется Аддамс, видя на чужом лице отчётливую растерянность.       — Он… Мы встретимся уже там, просто… Последнее время у нас не всё так гладко.       «Не гладко настолько, что вы даже расстались, а ты упорно продолжаешь мне лгать, волчонок», — про себя твердит Уэнсдей, на деле лишь кивая.       — И почему ты об этом не рассказывала?       — Последнее время ты стала чаще куда-то уходить, мы почти не разговариваем, и я решила просто не беспокоить тебя, не нагружать…       Брюнетка держится из последних сил, чтобы прямо в этот момент не рухнуть перед Синклер на колени, при этом покрывая её кожу поцелуями от ладоней до самых плеч. Ей страшно признавать, что она становится всё более и более похожей на собственных родителей, в частности на отца, однако уже отнюдь не страшно признавать, что на алтарь пожирающей её нутро любви к Энид она положит весь мир, в том числе и себя. Молчать невыносимо, но говорить пока рано. В голове уже созрел план. Необходимо потерпеть, а это самое мучительное. Рядом с Синклер Уэнсдей совершенно забывала о терпении.       — Puoi parlarmi di tutto, mia rovina.       — Уэнсдей, — захныкала Энид, очевидно, недовольная происходящим. — Последнее время ты слишком часто говоришь на итальянском. Это намёк, что мне пора бы за него взяться? — с лёгкой усмешкой спросила блондинка.       — Il mio nome dalla tua bocca suona così bene…. Нет, это не намёк, и ты можешь его выучить, только если сама захочешь.       — Я обязательно об этом подумаю, — с улыбкой кивнула Синклер. — А сейчас… Не хочешь посмотреть фильм?       — Фильм? — Аддамс в напряжении нахмурилась.       — Ну, это наш последний день вместе в качестве соседок. Погода за окном неважная, а потому предлагаю заменить прогулку на просмотр фильма.       — Только не мелодраму, если не хочешь, чтобы меня стошнило, — фыркнула Уэнсдей, вскоре оказываясь на другой половине комнаты.       Энид интенсивно закивала, явно радуясь тому, что брюнетка наконец перестала её избегать. Удобно устраиваясь под цветным пледом, оборотень стала выбирать фильм, и поиски не заняли много времени, будто бы на примете уже был один. Аддамс неуверенно пристроилась рядом, стараясь держать привычную дистанцию, однако это ничуть не помогло избавиться от ощущения цветочного парфюма. Она желала бы заменить им кислород; желала бы ввести его себе внутривенно или как минимум уткнуться в светлые волосы соседки, не смея отстраняться.       Слегка покачав головой, она всё же настроилась на фильм, с удивлением подмечая, что Синклер предпочла детектив. И спустя час Уэнсдей даже не обращала внимание на банальный, во всём предсказуемый сюжет, разум был где-то в прошлом, на весьма романтичной сцене. Чёрт, умению Энид находить фильмы, в которых обязательно будет любовная линия, стоит позавидовать. Но кончики ушей покраснели вовсе не ввиду этого. Главные герои — две девушки, и сцена чувственного, жадного поцелуя была именно с их участием. Аддамс чувствовала, как блондинка нервно сжимает в руках плед, видела краем глаза, как у той щёки окрашиваются в пунцовый, и всё это казалось невыносимой пыткой, словно Синклер решила поиграть. Срываться рано. Именно поэтому Уэнсдей не без труда досмотрела фильм, на титрах тут же высказывая мнение.       — С самого начала убийца был очевиден, просто детектив тугодум. Как её вообще… — Аддамс замерла, ощущая, как собственное плечо слегка приспустилось от тяжести — Энид склонила голову, а в наступившей тишине улавливалось тихое сопение.       Уэнсдей от замешательства перевела взгляд на Вещь, однако тот лишь неуверенно потоптался на месте, затем сразу напоминая про платье. Закатив глаза и порываясь аккуратно подняться, брюнетка была остановлена сонной, но крепкой хваткой на руке. Она более чем уверена, что от подобных кульбитов, которых в последнее время стало чрезмерно много, сердце рано или поздно сгорит, оставив после себя лишь пепел.       — Чёрт, — шикнула Уэнсдей, бросая угрюмый взор на придатка. — Доверяю выбор платья тебе. Но учти, если купишь то, что мне точно не понравится…       Договаривать не пришлось, ибо Вещь понял всё по взгляду. Он чуть качнулся вперёд, как бы кивая, а Аддамс выключила ноутбук, осторожно пристраивая его на тумбочке. Она позволила себе маленькую шалость, нежно поцеловав Энид в висок, будучи полностью уверенной, что Синклер уже достаточно глубоко погружена в сон. И как ни странно, в объятиях блондинки уснуть удалось весьма быстро. Кажется, Уэнсдей нашла персональное средство от бессонницы.       Утро было встречено оборотнем в одиночестве, что заставило поджать губы и с лёгкой грустью выдохнуть. Что ж, Энид и самой стоило поторапливаться, ибо время близилось к десяти, а зал всё ещё требовал некоторых декораций. В нужном ей помещении уже орудовали Йоко и Дивина, а Бьянка, словно надзиратель, мирно пила кофе, оценивая проделанную работу.       — Эй, волчонок, доброе утро! Долго же ты спала, — улыбается Танака, продолжая держать стремянку, на которой не без страха стояла Уотсон.       — Простите, забыла, видимо, поставить будильник, — неловко произносит Синклер, ловя на себе ехидный взгляд Барклай.       — Неужели Аддамс постаралась и лишила тебя сил, раз ты так сладко спала? — с ухмылкой проговаривает Йоко, демонстрируя клыки.       — Я тебе чеснок в рот запихаю когда-нибудь, ей-богу, — закатывает глаза Энид, получая сдавленный смешок со стороны Дивины. — Мы просто смотрели фильм, и я… уснула.       — Вы спали в одной кровати?! — воскликнула Танака, отчего лестница слегка пошатнулась.       — Твою же ж… Если я получу травму ровно перед выпускным, ты одним чесноком не отделаешься! — злобно протараторила Уотсон.       — Прости, рыбка, просто мой мозг не в состоянии переварить ту информацию, что у этих двоих всё налаживается.       — Я всегда полагала, что мозг вампиров слегка замедлен в развитии, — усмехается Бьянка, отпивая кофе и замечая в колком взгляде Йоко проблески красного, отчего спокойно пожала плечами. — И она даже не сбежала? — обращая внимание на копошащуюся в инструментах Синклер, интересуется она.       — Нет… По крайней мере я помню, как она… Стоп! — воскликнула блондинка так резко, что Дивина стукнулась затылком о лампу, в очередной раз чертыхаясь себе под нос. — Она поцеловала меня в висок!       — Она сделала что?! — одновременно слетело с уст подруг, уставившихся на Энид.       — Волчонок, чует моё вампирское нутро, что сегодня тебе самым романтичным образом признаются в чувствах. Ну, если у Аддамс в личном словарике вообще есть значение слова «романтика»… И почему ты всё ещё не рассказала ей о расставании с Аяксом?       Синклер умолчала, потому что знала, что придётся объяснить свой поступок, назвать истинную причину. И она могла наплести про то, что чувства угасли, что Аякс перестал её понимать, что она больше не ощущает прежнего комфорта с ним — и ещё куча банальных оправданий. Однако это заведомая ложь, которую Уэнсдей способна раскусить за долю секунды. Истинная причина так же банальна, как и выше перечисленные, если не учесть, что Энид влюбилась именно в Аддамс. В закрытую от всего мира, не подпускающую к себе абсолютно никого, любящую одиночество, имеющую странные вкусы и предпочтения вкупе с маниакальными наклонностями — впрочем, влюбилась в то, что люди привыкли наименовать девиантным. И она сама не понимает, как подобное могло произойти. Но точный вывод был сделан ещё давно, когда пришло осознание, что Петрополус — совершенно не тот, кто ей нужен. Вместо него Синклер всё чаще представляла рядом с собой Уэнсдей. Ей хотелось касаться её, обнимать, как тогда, после схватки с хайдом, ощутить наконец её губы. И эти желания истошно требовали воплотиться в реальность в троекратном размере.       — Я… расскажу сегодня.       — Если она не дура, то уже и сама догадалась, — хмыкнула Барклай.       — Мозг Уэнсдей пусть и самый развитый в стенах этой академии, но даже с ним влюблённость может сотворить удивительные вещи, — подала голос Дивина, всё же закончив с украшением.       — Вы, кстати, её не видели с утра? — интересуется Энид, получая отрицательные ответы.       Но любопытство пришлось унять, ибо бал не за горами, а потому стоило приниматься за работу. Аддамс вернулась в академию только в районе трёх часов, тут же замечая на собственной кровати чёрную бархатную коробку, обрамлённую белой лентой. Придатка в поле зрения не оказалось, что заставило Уэнсдей с напряжением и скепсисом приблизиться к постели. Когда руки взялись за приятную ткань, девушка поняла, что перед ней отнюдь не платье. Внутри лежал чёрный костюм, представляющий собой широковатые брюки, укороченный пиджак с бежевым пашé в нагрудном кармане и чёрную блузу в винтажном стиле с высоким воротником, по всей длине которой располагались бежевые пуговицы, а у горла находился тонкий бежевый бант.       — Вещь, можешь не прятаться, мне вполне по душе твой выбор, — хмуро пробубнила брюнетка, замечая, как придаток опасливо выглядывает из-за печатной машинки. — Но почему костюм?       «Мне показалось, что это весьма впечатлит Энид», — объяснил он.       — Да ты… Чёрт, всё так очевидно?       «Я слышал твой утренний разговор с Мортишей, ты ведь не просто так просила прислать музыкантов, которые будут тебе аккомпанировать».       — Ни слова Энид, — шикнула Аддамс, пригрозив указательным пальцем. — Кстати, где она?       «Убежала в зал, где будет проходить бал, там ещё не всё закончено», — доложил Вещь, и Уэнсдей взглянула на часы, располагающиеся на столе. У неё было в запасе чуть меньше двух часов, и разум вмиг кольнуло осознание, что один аспект был упущен. Фыркнув, медиум принялась за сборы, решив сменить привычные две косы на одну французскую. Макияж никогда не приходился ей по душе, а потому нанесено было по минимуму, разве что выделялись тёмного оттенка губы. Покинув стены Офелии Холл, она отправилась в неизвестном направлении, умудрившись разминуться с Синклер, которая как раз подходила к комнате. Внутри стоял тяжёлый аромат парфюма, и Энид с упоением вдохнула его полной грудью, отчего уголки губ мимолётно дрогнули.       — Уэнс уже ушла? — смотря на придатка, листающего журналы, не без волнения интересуется оборотень. — Только не говори, что она решила сбежать за час до бала.       «Ей необходимо заскочить в одно место, не переживай, она будет ждать в холе», — вещь бодро поднял большой палец, тем самым успокаивая блондинку, и та зашагала в сторону гардероба. Возможно, в глубине души она ожидала, что нацепит на себя все оттенки радуги, ибо сочетание бежевого и оливкового казалось ей несколько блеклым и скучноватым, но, осматривая себя в зеркале по завершении, пришла к выводу, что всё не так плохо. Оливковое платье, почти в пол, с глубоким вырезом на ноге, высоким воротником, оголёнными плечами вкупе с бежевыми поясом, туфлями и клатчем смотрелось на ней безупречно. С улыбкой подмигнув своему отражению, Энид взглянула на время, шумно выдыхая и хватаясь за дверную ручку. Сердце неистово стучало то ли в предвкушении бала, то ли встречи с Уэнсдей.       И вот, спускаясь по крутой лестнице, Синклер ощутила, как конечности одеревенели ввиду лицезрения Аддамс. Та держала в руках нежно-фиолетовые лилии, а губы чуть заметно подрагивали в подобии улыбки. Блондинка ещё не догадывается, что тот блеск, виднеющийся в бездне морионовых глаз, предназначен лишь ей. Она неловко преодолевает разделяющее их расстояние, и Уэнсдей в полной мере осознаёт, что этот ходячий спектр цветов заставляет её испытывать столько эмоций сколько она, выстроенная изо льда, не испытывала за всю жизнь. Однако она с трудом тушит в себе разгоревшееся пламя восторга, с напускным спокойствием произнося:       — Sei più adorabile di qualsiasi opera d'arte, mio bellissimo cucciolo di lupo, — елейным голосом пролепетала Аддамс, замечая, как замешкалась Энид.       — Полагаю, ты сказала что-то вроде комплимента, — лучезарно улыбнулась Синклер, довольно вскидывая подбородок. — Ты выглядишь не менее превосходно, la mia luna.       Уэнсдей заметно сглотнула, явно опешив, и ныне любой дурак мог прочесть на её лице отчётливое удивление. Однако Энид на это лишь усмехнулась, переводя взгляд на пышный букет лилий.       — Вау… Они очень красивые, Уэнс.       — Ma non sono paragonabili a te, — лицо брюнетки приобрело столь тёплое выражение, что казалось совсем несвойственным. Она смотрит в голубые глаза, подобные бескрайнему небу, и теряется в них, попадается, словно в капкан. Машинально протягивая цветы Синклер, Уэнсдей почувствовала очередной резкий удар сердца о грудную клетку, когда подруга схватила её под руку, направляясь в зал для проведения бала.       И Аддамс сразу заметила почерк Энид, мысленно улыбаясь этим незамысловатым, в какой-то мере даже детским украшениям, которые создавали при всём прочем спокойную, комфортную атмосферу. Однако брови свелись к переносице, а желваки напряглись, когда взгляд зацепился за родителей, что уже с яркими улыбками подходили к дочери.       — La mia bella vipera, — раскрыл руки Гомес, — сегодня ты ужасно красива.       — Oh, mon nuage d'orage, вижу, Вещь ещё не потерял вкус. — Мортиша оценивающе прошлась по дочери. — Энид, ma chère, вы до жути прекрасно смотритесь вместе. Но разве этот горгон…       — Довольно, мама, — грубо оборвала младшая Аддамс. — Просто наслаждайтесь этим отвратительным вечером. Кстати, где Пагсли?       — Ох, он не в состоянии отойти от стола с пудингом, — издала смешок Мортиша. — Ужасного вечера, мои дорогие, — с нежной улыбкой проговорила женщина, наконец позволяя девушкам удалиться.       Энид где-то на дне своего сердца ощущала тоску, противно скребущую по стенкам этого небольшого органа, ибо её родители не приехали. Что ж, этого стоило ожидать. Всё проходило так, как и предполагала Уэнсдей — пресно, скучно, нудно и тому подобные синонимы. Разве что если не считать не унимающиеся вопли Йоко по поводу внешнего вида как Синклер, так и Аддамс. Ксавье искоса поглядывал на них, так и не решившись подойти, а вот Петрополус вознамерился не отличаться робостью, а потому бодро поприветствовал Энид, завязывая какой-то бессмысленный диалог, отчего блондинка ощущала явный налицо дискомфорт. Медиум ведь знала, в чём причина, а потому лишь незаметно усмехнулась. И Аякс, кажется, мог бы продолжать демагогию вечность, не прерви его директор с микрофоном в руках. Была объявлена церемония награждения, отчего учеников попросили расположиться на своих местах. Ничего необычного, только пропитанные грустью улыбки, «торжественные» речи некоторых изгоев и прочее, что заставляло брюнетку лишь закатывать глаза.       Однако в груди зародилась тревога, когда директор пригласил Уэнсдей на сцену. Момент настал. И девушка солжёт, если скажет, что не боится реакции Синклер. Она опомнилась лишь в момент, когда уже держала в руках, охвативших лёгким тремором, виолончель. Сзади за фортепиано сидел пожилой мужчина, статная женщина сжимала в ладонях флейту, а высокий, худощавый парень расположился на стуле с бандонеоном. Аддамс приподняла смычок, как бы давая сигнал, и в следующее мгновение мелодия окутала всё помещение. Нет, Энид не казалось, Уэнсдей с аккомпанирующими ей музыкантами исполняла танго. Медиум всё просчитала: прибегла к помощи матери в поиске необходимых музыкантов за день до бала, вручила именно фиолетовые лилии, символизирующие влюблённость и скрытое влечение, и Синклер, заворожённая происходящим, даже не сразу заметила в тени, за спиной Аддамс, второго виолончелиста.       Многие изгои уже поднялись со своих мест, приглашая на танец дам, и Энид никак не ожидала, что её плеча коснётся рука Петрополуса. С некой неловкостью он смотрел на блондинку, негласно зазывая на танец, а у оборотня тело парализовало, язык окаменел, не в силах отказать. Спасательным кругом оказалась Уэнсдей, передав право играть на инструменте мужчине с тёмной, потрёпанной временем виолончелью. Аякс мгновенно стушевался под тяжёлым взором брюнетки, застыл, словно горгоном являлся далеко не он. Неловко проведя рукой по шее, парень медленно удалился, а глаза Аддамс, в момент обращённые на Синклер, стали похожи на растопленный шоколад — такие же тёплые и нежные.       — Могу я пригласить тебя на танец? — протягивая руку, интересуется она, пока взгляд Энид мечется, не зная, за что уцепиться.       — Я совершенно не смыслю в танго… — блондинка сводит губы в тонкую линию, машинально кладя свою ладонь в чужую.       — Ti insegnerò tutto ciò che desideri, — полушёпотом глаголит Уэнсдей, мягко приобнимая Синклер за талию. Её движения уверенные, резкие, надрывные, и Энид, поначалу не совсем поспевающая, вскоре подстраивается, видя в глазах напротив что-то незнакомое, нечитаемое. Аддамс усмехается, продолжая кружить в пылком танце и наклоняясь к чужому уху, которое после услышанного алеет так, словно его раскалили на огне, подобно железу. — И когда ты сочла бы нужным сообщить мне приятную новость, что рассталась с безмозглым, змееголовым недотёпой?       — Откуда ты… — Энид с дрожью в голосе осеклась, ощущая, как хватка на собственной талии укрепилась.       — Люди не склонны держать язык за зубами, когда дело касается сплетен, поэтому до меня в любом случае дошли бы эти весьма отрадные слухи.       — Отрадные?.. — Синклер вконец потерялась в происходящем, хотя тело по-прежнему поддавалось отточенному ритму Уэнсдей. Дыхание спёрло, когда оборотня мягко оттолкнули, после чего притянули резким движением так, что между лицами оставалось ничтожное, казалось бы, непозволительное для личных границ Аддамс расстояние.       — Да, il mio sole, отрадные. Ибо этот неотёсанный болван, несведущий в элементарных вещах, абсолютно не тот, кто тебе нужен. Я, безусловно, знаю, что бессмысленно доказывать влюблённому человеку, что он сделал неправильный выбор, однако, кажется, ты и сама это поняла, коли избавила себя от этого балласта.       — Он не… — Энид безбожно прерывают уже в который раз, заставляя перекрутиться и совершить наклон, ввиду которого взгляд Аддамс автоматически зацепился за жилистую шею. Она клянётся всем, на чём свет стоит, что ныне желала бы сорваться и обладать этой девушкой во всех смыслах прямо здесь, наплевав на окружающих их людей.       Возвращая блондинку в вертикальное положение, она дышит прерывисто, сбито, бегая глазами то к опаловому взгляду, то к морганитовым губам. Инструменты стихли, все снова снуют вокруг, не уделяя внимания эти двоим, погружённым в какой-то собственный мир.       Молчание. Напряжённое, тревожное, давящее на черепную коробку, но при этом такое многословное по своей сути. Испуганный, отчасти виноватый взор Синклер приобретает какие-то неведомые, мнимые искры, и она с дрожью на кончиках пальцев касается бледного лица своей спутницы. Уэнсдей, источающая всем своим естеством лишь холод, отторжение и неприязнь, прикрывает глаза, еле ощутимо трётся о ладонь, которая чуть ли не буквально оставляет ожог, ибо щека предательски краснеет. Она, не подпускающая к себе ни единой души на расстояние нескольких метров, сейчас ластится к этой невыносимой блондинке, будто её персональная верная кошка. И теряя себя в этом неизведанном доселе чувстве, она вмиг ощущает цепкую, мёртвую хватку на запястье.       Энид едва ли не срывается на бег, идя в известном Аддамс направлении. Мгновение — и они обе уже в комнате. Вещь, явно не ожидающий столь скорого возвращения девушек, несколько секунд потупился, всё же решив покинуть сие обитель, дабы не добавлять очередную дозу смущения. И Синклер мысленно его поблагодарила.       — Полагаю, нам стоит наконец объяснится? — скрещивая на груди руки, медиум первая разрезает лезвием холодного тона нити повисшего, накалённого до предела напряжения. — Почему ты не сказала, что бросила этого…       — Без оскорблений, Уэнс, прошу. Мы с ним хоть и расстались, но он мне всё ещё друг, пусть и не более того…       — И что же заставило тебя прийти к этой мысли? — брюнетка искренне желает услышать нечто обнадёживающее, заставившее бы хоть на толику успокоить разъедающие чувства.       — Я… влюбилась в другого. В другую. В тебя, — зажмурив глаза, несвязанно, отрывисто выпалила Энид, а Аддамс, пусть и ожидала где-то в глубине подобного ответа, слегка пошатнулась. Она как-то облегчённо выдохнула, смотря на Синклер взглядом, полным… любви? Ох, если бы только блондинка знала, как та её любит.       — Каждый раз смотря на тебя, мне кажется, что вот-вот я почувствую отвращение к твоей яркости и гиперактивности, но ужас в том, что мне видится это милым… — Уэнсдей выдавила из себя последнее слово, до нынешнего момента отсутствующее в её лексиконе. — Я терплю твою музыку, тактильность и любопытство не из вежливости к тому, что мы, вроде как, лучшие подруги. Это всё уже ощущается привычным, правильным. Ты ощущаешься правильно рядом со мной. Я ненавижу, когда солнце вспарывает небу живот, — так Аддамс нарекла рассвет, — но, просыпаясь по утрам и смотря на это до боли в глазах яркое пятно, я думаю о тебе и ненароком улыбаюсь. В моей голове было только моё детище — роман, но сейчас ты упорно борешься с ним за первенство пребывания в моём разуме. И ты безапелляционно побеждаешь. Отравляешь лучше цианида, однако это ощущается так чертовски приятно. И все подобные мысли перекрывал Петрополус. Неприятно признавать, но и невежливо в данной ситуации скрывать, что я желала бы, чтобы ты смотрела на меня теми же глазами, что и на него. В сердце вонзалось бесчисленное множество уколов, что пускали по венам едкую ревность, и эта пытка, могу с уверенностью сказать, самая ужасная в плохом смысле слова.       Уэнсдей остановилась, видя во взоре напротив целый спектр эмоций от паники, неподдельного шока и растерянности до радости, воодушевления и слезливого восторга.       — Я обличусь в розовое, если ты того захочешь. Того, кто причинит тебе боль, я не мешкая убью либо оставлю в живых по твоей же просьбе. Если ты попросишь сжечь этот скучный, пресный, обезличенный мир — я беспрекословно сожгу. Захочешь слушать перед сном, как я играю на виолончели, и я сотру пальцы в кровь, лишь бы ты уснула. Потребуешь объятий, и я просижу в кольце твоих рук столько, сколько будет угодно и необходимо. Я… — Аддамс запнулась, сглатывая подступивший ком волнения, — знаю, что не смогу дать тебе те живые эмоции, которые ты, возможно, очень бы хотела получить, но я жажду быть с тобой. Ты окрасила моё чёрное сердце новыми, до странности и ужаса яркими красками. Ты запустила в него свои когти, волчонок. И если ты захочешь его вырвать, то я даже с удовольствием приму такую смерть.       Сердце медиума колотится так стремительно быстро, что вполне могло бы стать генератором для вечного двигателя. Щёки окрасились в пунцовый, пусть и еле заметный. Страх никогда не заполнял всё нутро в подобной мере, и это совершенно непривычно, несвойственно, чуждо. Аддамс смотрит на сковавшую параличом Энид и боится её возможной реакции. Синклер для Уэнсдей есть аддикция, квинтэссенция, нирвана, и брюнетка позволяет необузданным чувствам эскалацию, но отнюдь не постепенную, а бушующую подобно шторму.       — Prego, il mio mare, di ' qualcosa... — шепчет от некой безнадёги Аддамс.       — Baciami, — только и произносит Энид, видя в чужих глазах откровенную оторопь. — Да, парочку слов я выучила. Это было первое.       И в следующую секунду ворон без колебаний преодолевает разделяющее их с Синклер расстояние, впиваясь в нежные губы блондинки, целует так, словно этот поцелуй — первый и последний. Руки обхватывают лицо, а Энид бесцеремонно сжимает чужую талию. Уэнсдей чувствует, как проступили когти оборотня от неожиданности и переизбытка чувств. Аддамс мнится, что уста Энид — не сравнимая ни с чем сладость. Приторная, сводящая челюсть, выкручивающая кости, пропускающая сердце через мясорубку. С губ медиума срывается тихий, еле уловимый стон, пропитанный облегчением, упоением и наконец завершившимися пытками. Уэнсдей сходит с ума, плавится резвее, чем воск тлеющей свечи. Она, в конечном счёте ныне обладая блондинкой, находится на вершине отравляющего блаженства.       На вершине — потому что дальше некуда, Синклер уже её. Отравляющего — потому что Энид воплотила в реальность самый страшный, ужасный, бросающий в дрожь сценарий — заставила Аддамс что-то почувствовать, приручила её, словно домашнюю кошку, влила в её сердце яд под названием «любовь». Блаженства — потому что Энид есть для неё персональное успокоительное, то тепло, не ощущавшееся никогда до сей поры, тот вид блаженной пытки, которую прервать — безбожное надругательство.       Уэнсдей отрывается от мягких губ, прикрывает глаза, касаясь кончиком носа горящей алым пламенем щеки. Она вновь, сродни кошке, трепетно льнёт к Синклер, и та от подобной нежности расплывается в улыбке. Аддамс зарывается оборотню куда-то между шеей и плечом, до отказа наполняя лёгкие уже и без того въевшимся на подкорку мозга ароматом. Она держится за чужую талию так, словно Энид — мираж, норовящий вот-вот исчезнуть, и Синклер, безмолвно успокаивая, обнимает в ответ, оставляя невесомый поцелуй на макушке.       — Знаешь, — хрипло прервала тишину блондинка, отчего Аддамс слегка вздрогнула, — ты изрядно потрепала мне нервы. Зато теперь я беспрепятственно могу сказать, что люблю тебя, Уэнс.       — Ti amo, mio lupo, — шепчет медиум, обжигая шею соседки.       — На итальянском это звучит даже романтичнее, — усмехается Энид, поглаживая мягкие чёрные волосы. — Но уроки танго у тебя я всё же и правда не прочь взять!       — Qualunque cosa, la mia vita, — невнятно проговаривает Уэнсдей, оставляя поцелуй под мочкой Синклер.       — Кстати, почему именно танго?       Потому что выражает желание касаться; потому что олицетворяет ту страсть и рвение к партнёру, которые разливаются по кровотоку Аддамс бурным потоком лавы; потому что обжигающий, кружащий голову, но при этом сдержанный по своей сути; потому что протест, побег, объединение двоих против всех. В прошлом танго зачастую заканчивалось отнюдь не жгучим поцелуем — в ход шли ножи. Энид и есть нож, приставленный к горлу Уэнсдей. Впрочем, сопротивляться нет ни малейшего желания, медиум с вкрадчивой истомой наконец приняла свою участь.