Пять тридцать

Морг святого Варфоломея. Пять тридцать утра. Я подхожу ближе. Ну, здравствуй, Шерлок. Теперь ты доволен, скотина? Если загробный мир существует, ты там, должно быть, сейчас хохочешь, а нас оставил расхлебывать всю эту кашу. Которую сам же и заварил… Молчишь, ублюдок? Ты и при жизни не был особенно разговорчивым. Ты мог часами сидеть в одной позе, погруженный в свои размышления, или пялиться в экран монитора, или палить в стену от скуки, но один хрен — все это делал молча. Преступления, трупы, улики, человеческие пальцы в нашем холодильнике… Это все, что тебя интересовало, так? Я был приложением к твоей дурацкой работе. Уверен, ты никогда не замечал обиды в моих глазах, не замечал, как сбивалось мое дыхание, когда ты был слишком близко, как я украдкой тянул носом запах твоих волос, как старался дотронуться лишний раз… Ты всегда отрицал любовь. Ты замечал лишь те вещи, которые касались твоих дурацких расследований. Расследований, которые тебя в итоге и погубили. Ты обращался с живыми пренебрежительно, мертвые тебя занимали куда как больше. Почему, Шерлок? Ты же не чертов некрофил, тебе вообще было плевать на секс. А, понимаю. Жалкие смертные не казались достаточно интересными объектами для твоего внимания. Все, кроме, пожалуй, той женщины, что почти сумела обвести тебя вокруг пальца. Ирэн Адлер. Но и ее ты безжалостно раздавил, когда пришло время. Ты очень странный человек, Шерлок Холмс. Мне до сих пор кажется, что я ничего о тебе не знал. Я подхожу еще ближе и перебираю пальцами твои волосы. Уже не те густые и блестящие кудри, а потускневшие патлы, слипшиеся от засохшей крови. Чему удивляться? Смерть никого не красит. Однако даже после внепланового свидания со смертью твои голубые глаза изучают, пронизывают меня насквозь. Что ты на меня так уставился, гнида? Чего ты еще обо мне не знаешь? Ах, да, мои чувства. О них ты не знал — вернее, просто не снизошел до того, чтоб заметить. А, может, заметил, но тебе было наплевать. Я бы это стерпел, Шерлок. Я бы все стерпел, кроме одной только мысли о том, что тебя в один миг не станет. К этому я не был готов, друг. Я по-прежнему не могу до конца поверить — однако же вот он ты, лежишь передо мной, холодный и безучастный ко всему на свете. Как ты мог, Шерлок? Как ты мог так поступить со мной? Я за такое убил бы тебя на месте, выбрал бы самый ужасный способ. Если бы худшее уже не случилось… Я сбрасываю с тебя простыню. Я беру тебя за руку, холодную, совсем как стол, на который тебя положили. Что тебя в тот день понесло на крышу, Шерлок? Почему ты пошел на поводу у Мориарти? Не верю, что ты не нашел бы другого выхода. Я до сих пор ничего не понимаю и, вероятно, никогда уже не смогу получить ответы. Неужели ты просто заигрался в эту игру настолько, что проиграл свою жизнь? А заодно — мою. Я рывком подаюсь вперед и впиваюсь в твои губы — ледяные, одеревеневшие, непослушные. Я целую тебя до исступления, кусаю так, что разрываю зубами кожу. Если бы у тебя еще могла идти кровь, она бы хлынула сейчас ручьем. Ты лежишь, спокойный и неподвижный. У тебя оледенело все тело, но ты этого не чувствуешь. У тебя уже выступили синевато-серые трупные пятна — на лбу, на коже груди, на запястьях. Я покрываю эти места осторожными поцелуями, будто бы надеясь залечить. Я не знаю, сколько еще буду себя обманывать. Не знаю, сколько буду надеяться исцелить эти страшные раны. Только разве же это раны?.. Ведь почти любые раны возможно вылечить, даже если человека приходится собирать по кусочкам, в Афгане я видел и не такое. Но трупные пятна — это нечто непоправимое, неумолимо подтверждающее факт, который я не в силах признать. «Шерлок, будь, пожалуйста, живым». Я не знаю, когда перестану молить об этом. Я просто раздвигаю твои ноги и провожу ладонью по оголенной промежности. Дряблый и давно остывший член послушно колыхается в моей руке. Я поглаживаю внутреннюю сторону твоих бедер. Опускаюсь на колени и склоняю голову. Несколько раз провожу языком по ледяному стволу, вбираю в себя всю длину, прикусываю, ласкаю губами и языком отвисшую кожу. Во рту ты со временем становишься теплым — и от этого у меня теснеет в штанах, я снимаю их и смотрю на свой возбужденный член, раздумываю, что с ним делать. Долго решать не приходится. Прости, Шерлок, но я слишком давно хочу тебя, а ты — мертвый. Мертвым все равно. Я надавливаю указательным пальцем на посеревшее колечко твоего ануса — оно легко раскрывается мне навстречу. С какой-то стороны это проще, чем с живыми — когда человек умирает, мышцы во всем теле расслабляются и теряют тонус, переставая работать. И при таком раскладе я никогда не причиню тебе боль. Обильно смазав слюной твою промежность и свой член, болезненно налившийся кровью, я проникаю в тебя и начинаю судорожно двигаться, вколачиваясь с силой, до победного. Твое тело колыхается на столе, а по моим вискам бегут капельки пота. Глаза застилает пелена наслаждения, я ускоряю темп, и от моих поступательных движений стенки твоего заднего прохода немного теплеют. Я чувствую скорую разрядку. Я вцепляюсь в твои предплечья, оставляя на них ямки в виде полумесяцев от ногтей. Тело начинает биться в конвульсиях, и я резко вгоняю член до самого основания, так, что яйца с глухим звуком шлепаются о твою задницу, и бурно кончаю. Мое семя заполняет тебя внутри. Я отстраняюсь и обессиленно опускаюсь на пол, прислоняя разгоряченный затылок к холодному столу. Вязкая мутная жидкость по капле вытекает из твоего раскрытого ануса. Я понимаю, что больше мне здесь делать нечего. Я натягиваю трусы и штаны и, поцеловав твои бескровные губы в последний раз, выхожу и запираю за собой двери морга. Надеюсь, Молли не поймет, что ключи взял именно я. Надеюсь, она не заметит на теле Шерлока следы моего визита. А впрочем… мне все равно, что будет потом. Я иду в ближайший супермаркет, покупаю бутылку виски и начинаю распивать прямо у входа. Желудок наполняется приятным теплом, а сердце разрывается от боли. Я делаю очередной громадный глоток. «Шерлок, будь, пожалуйста, живым». Двери позади меня разъезжаются с плавным «вжик», и кто-то выходит из супермаркета. Еще один ранний посетитель или охранник, который собирается меня выгнать? Если честно, плевать. Пусть хоть арестовывают, мне терять уже нечего. С жадностью продолжаю глотать обжигающий виски. Чья-то длинная тень падает рядом с моей на ступеньки крыльца. — Джон?..