Мой милый младший брат

Омега выходит из такси и направляется в сторону дома. Он немного устал за этот день, Джухёк оказался жутко болтливым и гиперактивным, хотя все ещё был довольно милым и обходительным. Наверное, он хорошо провел время в кафе и парке, но... Это было не то. Да, альфа был красивым, внимательно его слушал, когда Мин что-то рассказывал, однако... На сколько бы свиданий Юнги не ходил, скольких альф бы не видел, то пусть и неосознанно (а может и осознанно, но не желая признавать) сравнивал всех со своим старшим братом. Чонгук был его идеалом, его защитником, его опорой, его домом и его сердцем, был тем, кому хватало лишь одного взгляда, чтобы юное сердце начинало трепетать и стучать как заведенное, одного нежного касания было достаточно, чтобы все тревоги и страхи уходили. Да, наверное, это ужасно влюбиться в своего старшего брата, в того, с кем ты рос с детства, это как-то неестественно? Да, они не родные, у них нет общей крови, но ведь... От этого всего было больно, особенно в моменты, когда Юнги видел старшего с другими, когда видел, как тот нежно касается чужой талии, видел, как смотрит на тех и хотел оказаться на их месте. Юнги не хотел быть просто "младшим братом", он хотел быть омегой Чонгука, хотел, чтобы на него смотрели влюблённо, чтобы его хотели целовать. За своими раздумьями он и не замечает, как заходит в прихожую. Омега стягивает лоферы, ключи кладёт на тумбу. — Хён, я дома, — говорит о своём присутствии Мин, проходя в гостиную. Сейчас ему хочется просто принять душ и покушать еды, которую приготовил (не)его альфа. Все-таки четырёх часовая прогулка в парке пробудила его аппетит. Чонгук слышит чужие шаги, но не поворачивается, откладывая телефон на подоконник, который тут же начинает разрываться в уведомлениях. Хису красивый омега, с ним можно забыться в бессмысленных разговорах и не думать о том, как сильно рвётся сердце на части, когда он узнаёт о том, что Юнги вновь идёт на свидание с очередным хмырем. Каждый раз порывается на драку с ухажёрами, но каждый раз не находит причин, чтобы объяснить брату почему это он избил его парня. Ведь он не знает, что старший мечтает прижать омегу к себе и больше не отпускать, мечтает сказать ему о том, как тот удивительно прекрасен, как умен и как нравится ему его твёрдый характер. Много лет назад отец привёл к ним домой чужую женщину. Тогда после смерти матери прошёл всего год, и как же мальчик возненавидел отца и мачеху, а когда узнал ещё и о сводном брате вовсе заперся в комнате, не желая видеть их лица. Но женщина оказалась хорошим человеком и сейчас Чон может её без стеснения назвать мамой, а её сына - любовью всей своей жизни. Только жаль, что такая любовь считается неправильной, порочной и отвратительной. Чонгук готов быть отвратительным для всего мира, и единственная причина, по которой Чон всё ещё не с Юнги, это боязнь выглядеть мерзким в его глазах. Такого он точно не сможет вынести. — Время девятый час. Интересно, чем же занимался мой маленький брат с чужим альфой? — по тону было слышно насколько Чонгук недоволен, он напряжён и не спешит обернуться, чтобы не сорваться окончательно. — Я совершеннолетний и могу хоть до полуночи не появляться дома, — отвечает омега, а у самого сердце сжимается от боли. Голос Чонгука звучит так, словно Юнги в чем-то очень провинился, а альфа в нем разочарован. Если честно, омега всегда боялся услышать в чужом голосе презрение, увидеть в чужих глазах безразличие, неприязнь. Юнги смотрит на чужую спину, кусает губы. Ему хочется оправдаться, хочется сделать все, лишь бы больше не слышать такой холодный тон, лишь бы прямо сейчас обнять своего хёна, сесть на диван и смотреть их любимое шоу, но следующие слова режут больнее ножа. — Что, так нравится, когда тебя трахают, что о комендантском часе забываешь? — резко оборачивается альфа, невольно сметая с подоконника вазу с цветами, которая оставила миссис Мин перед уходом. Ваза разлетается на осколки, а Чонгук будто бы не видит проблемы, идёт в сторону омеги, — Хватит с меня! — Что? — Юнги вздрагивает от чужого тона. Чонгук никогда на него не повышал голос, даже если у них и были какие-то споры. Внутри все сжимается, кажется, он слышит, как ломается его сердце, как на нем одна за одной появляются трещины. Мин не знает, чем провинился, что сделал, чтобы услышать такое в свой адрес. — Даже если и трахаюсь, то тебе какая разница? — обида его поглощает, отключает предохранитель. — Да и не тебе кидать предъявы, когда сам шатаешься, блять, со всеми на право и налево, когда от тебя несёт этими отвратительными запахами. Я могу делать абсолютно тоже самое, тебя не касается то, как и с кем я трахаюсь. Юнги повышает голос, кричит, надеется заглушить свою обиду и боль. Он не то, чтобы с кем-то спал, даже не целовался, настолько сильно он влюблён, настолько сильно он желает, чтобы Чонгук стал его первым и единственным. Юнги не замечает, как по щекам начинают стекать слезы, а сам он начинает подрагивать. Возможно и хорошо, что они поругаются, возможно, тогда его отпустит, ему станет легче, не придётся мучиться от неразделенной и не имеющей будущего любви, возможно, он просто сможет обижаться и... Ненавидеть не сможет, но хотя бы из-за обиды Чонгук в его глазах перестанет быть идеальным? — С меня тоже хватит! — но смелость Юнги притворная, ему страшно от такого взгляда Чона, страшно от гнева, который на него вот-вот обрушится. Он смотрит в чужие глаза, стоит на месте, не показывает того, что ему страшно, хотя уверен, Чонгук знает это. Он знает Юнги лучше него самого. Чужой страх в глазах сбивает с ног, но ярость и ревность сильнее. Он идёт напролом, ведомый негативными эмоциями: своими и чужими. Альфа надвигается на него, заставляет пятиться назад, пока омега не упирается в стену. Природный запах земли после дождя приобретает болотные нотки, выдавая явное раздражение и злость своего хозяина. Юнги вжимается лопатками в стену, кусает щеки, лишь бы не расплакаться прямо сейчас, лишь бы не показать то, как сильно чужие слова ранят, как с каждым разом он все отчетливее слышит треск в своих ушах. Юнги чувствует, как его мутит, как омега внутри него задыхается от едкого запаха чужого зверя. Ему впервые в жизни так страшно. — Да? Взрослым себя считаешь? А тебе то какая разница с кем я шатаюсь? — цедит прямо в лицо, источая один сплошной негатив. — Считаю! Какая мне разница? Да, такая же, как и тебе, разница! — омега говорит резко, словно ядом плюется. Мин заведомо проигравший в этой игре, заведомо сдавшийся, потому что он не может сказать, почему его волнует то, что альфа дома не ночует, что от него другими пахнет, что улыбается другим, что чужие ладони в своих нежно держит. Он не может сказать, потому что виновен в том, что влюблён. И только ему сидеть в этой личной тюрьме, где каждый день пытка, а свидания лишь желание немного боль эту притупить. Только ему одному нести это бремя любви. В детстве его обманули, когда сказали, что любовь — прекрасное чувство, которое тебя окрыляет, которое позволяет чувствовать себя вновь родившимся. Для Юнги любовь — это боль, которая растёт в нём уже несколько лет, это ненависть к себе, потому что неправильно желать своего брата, неправильно хотеть быть для него единственным. — Может ещё и жить со своим ёбарем будешь? — Чонгук кричит, ударяя кулаком по стене, чуть выше головы Юнги. Конечно, боль омеге он не хочет причинять, как и внушать страх, но одна только мысль о том, что чужие грязные руки касались его мальчика, чужие похотливые губы целовали его, чужой голос говорил слова любви, тут же в альфе первобытную ярость пробуждает. Да, у него были другие омеги, с некоторыми он задерживался, но понять ли Юнги, что всё ради того, чтобы найти успокоение беспокойному сердцу, найти способ убить в себе неправильные чувства. Омега, вероятно, возненавидит его за такую любовь, но пусть лучше обижается на брата-тирана, чем ненавидит. — Если еще раз увижу его поганую рожу у себя в поле зрения, убью, а ты больше из дома не выйдешь! Мин тихо вскрикивает, когда чужой кулак опускается рядом с его головой. Страх его на секунду парализует, заставляет задохнуться. Юнги не выдерживает, он не контролирует себя. Бледная дрожащая ладонь с силой бьёт по чужому лицу. Чонгук дышит рвано, словно после длительного бега, ощущает себя быком на арене, вот-вот и рванёт прямо на матадора, не понимает как этот яд, текущий в его крови, не убивает, ведь видит в глазах чужих ужас, непонимание и кажется что-то ещё… Нечто отличное от двух первых чувств, себя ненавидеть сильнее заставляет. Звонкая пощёчина отрезвляет альфу, он отшатывается, хватаясь за горящую щеку, смотрит пораженно то на омегу, то в пол, теряется. Юнги бьёт сильнее следующими словами, но он сам во всём виноват и от этого только больнее. — Не приближайся ко мне. Больше не подходи, видеть тебя не хочу, — Юнги мерзко. Ему хочется закрыться в своей комнате и не выходить оттуда, хочется просто утопиться и больше не дышать, потому что каждый вдох — это пытка, это множество маленьких лезвий, которые проезжаются по его сердцу. Чонгук... неужели альфа и правда считает, что он прыгает в кровать к каждому, с кем гуляет? Неужели и правда готов от него отказаться? Почему Юнги такой глупый? Почему ему казалось, что для альфы он особенный, что... Чонгук им дорожит также сильно, как и он сам. — Юнги, я... Прости, — пытается сказать, как сильно облажался перед омегой, но именно в такой момент чувствует, будто забыл, как разговаривать. Он смотрит виновато, словно щенок, но ничего в ответ сказать не может, вряд ли после такой истерики брат сможет слушать слова о любви к нему, а Чонгук еще не до конца поехал рассудком. — Я сам буду решать с кем и как ходить, с кем и как трахаться. Ты не отец, чтобы я перед тобой отчитывался. Если я тебе так противен, я перееду, — он глотает ком обиды, держится из последних сил, чтобы прямо сейчас не упасть. Юнги чувствует звон в ушах, чувствует, как ноги в вату превращаются. Он идет в направлении своей комнаты, просит себя потерпеть ещё пару секунд. — Послушай, я правда... Ну, куда ты? — Чон не двигается, наблюдает за тем, как чужая хрупкая фигура скрывается за дверью. Мин запирается внутри, съезжает по двери вниз, кусает ребро ладони и воет. Ему плевать, услышит его Чонгук или нет, потому что ему больно. Настолько больно, что сил держать боль просто нет, настолько больно, что хочется больше не просыпаться. Ему просто хочется стереть этот вечер из своей памяти, забыть чужой взгляд, забыть чужие слова, забыть чужую грубость. Всё, что угодно, лишь бы не чувствовать то, что есть сейчас. Альфа отрывает ноги от пола, направляясь следом, прижимается ухом к двери, слышит чужой плач, а собственный зверь в агонии мечется, ведь больно своему омеге сделал. Как же он мог так обезуметь от ревности? Юнги не просто плачет, он раненым зверем ревёт, потому что не знает, что делать дальше. Он не сможет скрываться вечно, ему придётся выйти из комнаты, но что тогда? Что будет потом? Юнги эту любовь из себя вырвать не сможет, но и жить с мыслью о том, что противен тому, кому его сердце принадлежит, тоже не может. Омеге страшно, потому что если выйдет, увидит в глазах чужих то, что его сломает, последний воздух заберёт, заставит его задыхаться ещё сильнее. — Пожалуйста, Юнги, — умоляет, опускаясь на колени перед чужой дверью. Альфа вздыхает, притихая, наказывает сам себя, продолжая слушать плач омеги, которого так сильно любит, не знает, как признаться, как объясниться. Да и будет ли Юнги слушать? — Я был не прав, прости меня. Мин не сразу понимает, что Чонгук за дверью, что их разделяет лишь пару сантиметров, он закрывает уши, боится, что альфа пришёл его добить, пришёл сказать то, после чего он встать не сможет, то, после чего оторвать себя от пола будет невозможно. Однако он не слышит криков, не слышит стуков, поэтому одну ладошку убирает, прислушивается к тому, что Чонгук говорит. — В день, когда мама привела тебя к нам домой, я подумал… — Чон вздыхает, прослушивается к звукам за дверью, — подумал какой ты крошечный, даже для пяти лет. Я не подпускал тебя к себе и мечтал, чтобы ты исчез. Не знаю, почему так взъелся на тебя, — усмехается, проводя пальцем по твёрдой поверхности, — но ведь тогда даже подумать не мог, что этот крошечный омега займёт место в моём сердце. Я заботился о тебе, неловко и неумело, бывало даже грубовато. Юнги помнит их первую встречу, его тогда привели знакомиться со старшим братом. Маленький омежка тогда прятался за маму и её мужчину. Юнги видел чужие фотографии, но все равно было страшно, а если братику не понравится его наряд? А если не понравится игрушка, которую мальчик выбирал сам лично? В жизни Чонгук был ещё больше похож на принца, он был высоким и сильным, казалось, что ему не хватает только коня, чтобы уж совсем маленькое сердечко добить, однако... Все вышло не так гладко. Мальчик долго искал подходы к старшему, делал ему подарки, таскал с кухни печеньки, пусть медленно, но верно чужое сердце растопить удалось. Чонгук стал самым важным человеком в его жизни. Всё свои тайны и страхи он всегда старшему брату рассказывал, если снился кошмар, то Мин шёл в спальню к Чону, потому что только его объятья были самыми надёжными, только в них напуганный мальчик успокаивался и засыпал. Да, у них не всегда все было гладко, но они всегда были друг за друга, всегда были готовы прикрыть спины друг друга. Юнги восхищался Чонгуком и его силой, его внутренним стержнем, уверенностью и решительностью, тем, что альфа всегда добивался своих целей, знал очень много всякого, и всегда сам хотел быть таким же, хотел, чтобы им гордились, чтобы им гордился Чонгук. Однако юноша не знает, в какой момент его братская любовь изменила форму, в какой момент Валентинки Чонгука из школы стали делать ему больно, а омеги, которые крутились рядом с братом, стали его раздражать. Сначала он думал, что это просто ревность, что кто-то может забрать Чонгука и тот больше не будет его любить, но... Разве брата целовать хочется? Разве хочется, чтобы он всю жизнь был рядом? — Помнишь, как я натянул трусы на голову твоему обидчику, а потом мы вместе убегали от его мамаши? — вспомнив это, смеётся, и по тишине по ту сторону, думает, что омега всё же слушает, раз не прогоняет. — Ты тогда получил нагоняй от отца, а мне пришлось ему рассказать, что ты меня спас на самом деле, — голос его дрожит, звучит тихо-тихо, но Мин прислушивается к каждому слову, впитывает его в себя, словно губка, однако в конце его сердце замирает. Он напрягается из-за внезапной тишины, а сердце, недавно разбитое на мелкие кусочки, само собираться начинает, шрамы затягивает, бьётся в надежде услышать то, что так давно хотело. — А потом ты стал старше, и я стал смотреть на тебя немного иначе. Уважал тебя за твою непоколебимость, теперь ты и сам кому угодно мог трусы на голову натянуть, восхищался твоим рвением к знаниям. Теперь я смотрел на тебя как на равного, лишь потом я начал понимать для себя кое-что, выдыхает, собираясь с мыслями, что делает в его монологе недолгую паузу. — Понял, что я кажется… — вновь молчит, думает, — забудь. Спокойной ночи, Юнни. — Нет, если ты не продолжишь, я уеду завтра, перееду к родителям, поступлю заграницу и больше никогда не захочу тебя видеть, — угроза слабая, даже ничтожная, потому что Юнги сам умирать из-за расстояния будет, но ему важно услышать то, что Чонгук скажет, ему хочется услышать заветное "я люблю тебя, Юнги, не как брата", да что угодно, в любой формулировке, лишь бы это значило вместе и навсегда, только друг для друга и не для кого другого. Чонгук уже встаёт, собирается уходить к себе, пока не слышит чужую угрозу. Убедительную настолько, что Чон ногами в пол врастает. — Мандаринка моя, Юнги моя мандаринка, — тихо начинает напевать альфа, стуча ногтем по двери в такт песенке. — Помнишь, я сочинил эту песню, когда ты заболел и приносил тебе твои любимые мандарины? — Дурацкая песня, — врёт, потому что она ему очень нравится. Песня заставляла чувствовать себя особенным, заставляла его улыбаться, когда температура была под сорок, а говорить было тяжело из-за больного горла. Юнги любил все, что делал для него старший. Омеге нравилось, что только рядом с ним Чонгук дурачился, что позволял себя заплетать, позволял носить свою одежду и никогда не ругал. Всегда был рядом, был его щитом, был его безопасным местом. Чонгук знал все его привычки, знал, как сильно Юнги любит мандарины и всегда старался их найти, даже если был не сезон. Именно поэтому омеге и казалось, что он особенный, именно поэтому альфа вот так просто забрал его сердце себе. Чонгук улыбается тёплым воспоминаниям, прижимается лбом к двери, принимая неизбежность разговора. — Я боюсь, что ты возненавидишь меня после того, что я скажу тебе, но ты правда… Я... Мне не безразлична твоя судьба, я бы хотел, чтобы ты всегда был счастлив, не знал боли и печали… — старший на секунду замолкает, думает о том, как правильнее выразить все свои чувства. "Но именно ты и сделал мне больнее всего", — остаётся не озвученным, потому что перебивать страшно, вдруг Чонгук передумает говорить, вдруг Юнги напридумывал себе чего? Ему страшно, он держится за ручку двери, как за опору. — Но я не знаю смогут ли тебе дать всё лучшее те, с кем ты по нескольку часов гуляешь где-то по городу. Знают ли они о том, что ты любишь горячий шоколад с двумя маршмеллоу, о том, что смешно морщишь носик, когда недоволен, о том, как любишь пританцовывать в фартуке, пока готовишь свою любимую говядину, а потом заставляешь меня гладить тебя по животу, потому что "мясо слишком тяжело переваривается ", — передразнивает чужую интонацию. — А я и не хочу, чтобы другие это знали, хочу, чтобы только ты знал, — говорит о своих желаниях младший, потому что ему не нужны другие, ему нужен только Чонгук, крепко держащий его за руку и говорящий о том, как сильно любит. — В общем... Я понял, что больше не могу избегать проблему, и, если сейчас всё для меня закончится, я должен принять это как мужчина, как альфа, — Чонгук прижимается лицом к краю двери, ожидая, что она вот-вот распахнется. — Открой, Юнги, пожалуйста. Я хочу сказать это, глядя тебе в лицо. Замок щелкает, Юнги отходит от двери, боится открывать сам, потому что там неизвестность, потому что там тот, кто одним своим словом может его к небу вознести и сделать счастливым или сделать больно на столько, что даже смерть спасением казаться будет. Юнги ждёт, а время, кажется, замедляется и начинает вести обратный отсчёт, потому что сегодня либо родится новая вселенная, либо будет уничтожена старая. Чонгук слышит щелчок и его сердце пропускает удар, после чего заходится в бешеном ритме. Сколько бы альфа не выпячивал грудь, говоря какой он грозный и сильный, сколько бы не твердил о смелости, перед хрупким омегой страшно становится. Хочется провалиться под землю. Но жребий брошен, а Чонгук не из тех, кто отступит на полпути. Двери приоткрывается, показывается виноватое, побитое отчаянием лицо мужчины, а затем он проходит в комнату, подходя ближе к Юнги. Альфа берет крошечные ладошки, руки нежные гладит, каждую поочерёдно целует. Юнги словно ждёт своего конца, ждёт своего часа, ждёт, когда палач наконец-то в его комнату войдёт. Он смотрит на Чонгука, видит лицо того, понимает, что тот вину чувствует, смотрит на него совсем разбито, переводит взгляд на чужие губы, которые опять немного кровили. Юнги не дышит, когда чужие пальцы чувствует, не двигается, когда чужие губы его кожи касаются. Кажется, на этом месте ожоги останутся. Он ждёт, молится о том, чтобы услышать заветные слова, смотрит точно в глаза напротив, читает все раньше, чем слышит столь необходимые слова. — Не важно, что ты ответишь мне, я никогда не изменю своих чувств, — Чонгук поднимает глаза на омегу, обхватывает нежно его лицо, притягивая к себе, — Я так давно... — Чон мнётся, всё ещё боится, словно школьник, но глаз с него не сводит, — я люблю тебя не как брата, Юнги… — на одном выдохе произносит, тут же округляя и без того огромные глаза. — Хён, — Юнги улыбается, чувствует, как глаза щипать начинает, как тяжесть резко куда-то уходит, как внутри все расцветает. Его любят, его любовь взаимна, не только он страдал от этих чувств, не только он находился в сомнениях, не только он боялся потерять. — Теперь ты понимаешь почему я злюсь? Потому что мне не всё равно, мне есть разница, потому что я чувствую боль, когда ты уходишь куда-то с ними, и чтобы не сдирать с себя кожу живьём в самокопании, я спасаюсь общением с другими омегами, считая, что так мщу тебе. Так глупо… — Чонни-хён, пообещай, что с этого моменты ты целовать будешь только меня, держать за руку только меня, что только со мной будешь ходить на свидания. И что только я буду слышать твои признания в любви, — тонкие пальчики касаются чужих щёк, нежно те поглаживают. Мин улыбается и плачет, потому что это слезы счастья, потому что его любят, его правда любят. — Я люблю тебя, хён. Так сильно, что даже словами описать не могу. Я ходил гулять с другими лишь потому, что злился на тебя, злился на то, что ты это делаешь, что ты пахнешь другими, что... Что им можно делать то, чего нельзя мне, что им можно желать того, что мне недоступно. Я ревновал жутко, поэтому, пообещай, что так, как сейчас, будешь смотреть только на меня. Услышав ответ омеги, старший будто теряет землю под ногами, но не падает, потому что в небе парит, вокруг него пушистые облака, а перед ним любовь всей его жизни. Вместе с тем и осознание того, сколько славных дней полных любви они потеряли. — Юнги, как ты не понимаешь? — улыбается Чонгук, поглаживая нежные щеки брата, — так я смотрел и смотрю только на тебя. Мне никто не нужен, и это моё первое и последнее признание в любви, потому что, Юнги, ты только мой, а я твой. Омега от чужих слов ещё ярче улыбается, а внутри все расцветает. Они были такими глупыми, столько времени потеряли, но теперь у них есть время мира, они обязательно восполнят все те минуты, что были порознь. — Это так хорошо звучит. Чонгук прижимается к чужим губам, пробует на их вкус, проходится по ним языком, чувствуется себя невероятно хорошо, потому что, наконец, зверь дорвался до своей пары, обещая защищать и оберегать до конца времён. Даже в следующих жизнях. Юнги же прикрывает глаза, стоит ему чужие губы ощутить. Внутри сотни фейерверков взрываются, вокруг летают бабочки и цветы свои бутоны раскрывают. Он отдаёт своей первый поцелуй тому, кого любит невероятно сильно, тому, от кого сердце в миг замирает, тому, кто делает его счастливым настолько, что кричать хочется, всему миру рассказать. Он не знает, как делать правильно, поэтому делает так, как чувствует. У них будет куча времени, чтобы всему научиться. Мин встаёт на цыпочки, чужую шею обвивает, ближе жмется, хочется раствориться. Всё, что сейчас происходит кажется таким правильным, таким необходимым. Старший к груди хрупкое тельце прижимает, обхватывая руками в объятиях. Сам медленно подводит омегу вглубь комнаты, заставляя его в этот раз упереться ногами в кровать. — Ты так неумело целуешься, кроха, — усмехается Чон, зарываясь носом в изгиб шеи Юнги, но не удерживает равновесие и падает вместе с омегой на кровать. — Потому что свой первый поцелуй хотел подарить тебе, — он краснеет, глаза тут же в сторону отводит от такого признания. Младший ойкает, когда они валятся на кровать, смеется и прикрывает глаза. — Я так счастлив, хён. Альфа чуть приподнимается на локтях, но не спешит слезать с брата, наблюдая за тем, как роскошные ресницы крупно дрожат, когда раз за разом их хозяин моргает. — Ты очаровательный. Омега смотрит в глаза напротив, тонет и выбираться совсем не планирует. Ему так хорошо сейчас, кажется, он никогда так свободно не дышал. Он нежно чужие щеки поглаживает, а после руки на шее сцепляет. — Только для тебя, — он хихикает, а после лицо становится серьёзным. — Научишь меня целоваться? Прямо сейчас. От услышанного, кажется, даже уши краснеют, а сам Чон улетает куда-то в стратосферу, переосмысливать всю сущность человечества, потому что оставаться наедине с мыслями о том, что Чон (Мин) Юнги, его брат, которого он любит самой искренней любовью, хранил свой первый поцелуй именно для Чонгука все эти годы. Другой бы не выдержал столько. — Так значит... — мужчина смотрит в глаза напротив, наслаждается видом зарождающихся планет, которые в чужих глубоких зрачках видит, — я первый? Омега замечает чужую реакцию, замечает, как меняется чужое лицо, как выступает румянец и хихикает. Значит не только для него все было чрезвычайно особенным. Мин убирает чужие отросшие волосы, касается горящих ушей, уверен, что у самого точно такие же. — Надеюсь тебе стыдно за те свои слова, хён, — Юнги говорит это не с обиды, скорее, чтобы немного пристыдить старшего и похихикать с его реакции. Он приподнимается на локтях и шепчет в самые губы. — Во всем, хён. Ты первый для меня абсолютно во всем. Чонгук улыбается, но чужие слова вину на него обрушивают. Он помнит свое отвратительное поведение и понимает, как сильно он облажался перед своим омегой. Однако сейчас Чонгук не сделает ошибок. Больше из-за него Юнги плакать не будет. — Очень стыдно, крошечный. Я никогда не имел ничего такого ввиду, просто ревность… Она действительно ослепляет. Я сделаю все, чтобы ты меня простил, — старший легонько целует кончик чужого носа, а после на губах появляется ухмылка. — Хён тебя всему научит, Юнни, — Чонгук легко проходится пальцами по нежной щеке и вновь к губам прижимается, плавно двигая, изредка покусывая их, осторожно проталкивает язык, делая поцелуй более глубоким и менее невинным. Юнги пытается на поцелуй отвечать, пальчиками зарывается в чужие волосы, позволяет старшему углублять поцелуй, сам становится напористее. Омеге кажется, что он сейчас находится в жерле вулкана, что вокруг невероятно высокая температура, потому что ему жарко. Воздуха мало, но поцелуи старшего ему необходимы, кажется, что он, попробовав один раз, больше не сможет жить без них. Чонгук одним поцелуем в него заново жизнь вдыхает, а стоит отстраниться, так Юнги будто умирает. Сейчас хочется быть настолько близко, на сколько он может. Мин ведь представлял их поцелуй, представлял, как горят его губы, как он тяжело дышит, как брат на него смотрит с нескрываемым обожанием, однако реальность оказалась лучше, оказалась невероятно крышесносной. Тихую комнату заполняют манящие звуки поцелуев, от которых у Чона дрожь в теле появляется и легкое покалывание в губах от долгих поцелуев с братом. Альфа всё никак насытиться не может, паузы короткие делать успевает, как тут же увлекается чужими сладкими губами. Чонгуку никогда не было настолько хорошо из-за каких-то поцелуев, более того, он избегал этого, желая лишь скорее избавиться от наваждения. Но с Юнги всё иначе, всё по-другому. Каждый миг особенный и по-настоящему важный, теплый, а тепло это постепенно в жар переходит. Руки сами тянутся задрать омежью рубашку, пройтись широкой ладонью по мягкому животу, огладить бока и резко потянуть за край вниз так, что все пуговицы до единой рвутся. Юнги под чужими руками дрожит, рвано выдыхает, сам навстречу рукам выгибается, потому что приятно невероятно. — Прости, я куплю тебе новую, какую пожелаешь, — шепчет в опухшие губы, спускаясь к шее. На ней через пару минут живого места не остаётся, потому что Чонгук решил, что поставить метку в виде засоса почти на каждом сантиметре — это отличная идея. — Я просто буду носить твою рубашку, чтобы на мне оставался твой запах, — Юнги и так чужие футболки иногда таскал, но сейчас может это делать на законных основаниях. — Мне так хорошо, хён. Младший тихо стонет, когда губы чувствительной шеи касаются, чувствует, как на нем появляются следы старшего, знает, что в университет придется ходить в водолазке, но ему нравится ощущение принадлежности своему брату. Внутри все сладко сжимается, Юнги чувствует, как начинает течь. Наверное, в другой ситуации ему стало бы стыдно, но не сейчас, не тогда, когда он особенно темными ночами грезил о старшем, который касается его в тех местах, которых никто не касался. — Хочу пахнуть тобой, хён, — мурлычет омега, а сам пальчиками в краю чужой футболки тянется, стянуть хочет, потому что кожа к коже хочется. — Даже если и другие будут косо смотреть, хочу, чтобы все знали, что я твой. Старший замечает неловкие попытки младшего лишить его футболки и с улыбкой стаскивает её с себя, прижимаясь к чужой груди, кожа к коже липнет, а Чон мысленно слиться воедино хочет. Жаль, что это невозможно. — Носи всё, что захочешь, кроха, — улыбается Чонгук, ощущая себя ещё более окрылённым, ведь знание и понимание того, что омега так обозначает свою принадлежность ему — кружит голову. — Мне кажется, я схожу с ума, а все это просто моя больная фантазия. Юнги глаза прикрывает, тихо от чужих слов стонет. Слишком невероятно осознавать, что вам обоим хорошо от близости, что обоим невероятно приятно. Омега плавится, по кровати растекается от чужих касаний. Но ему хочется большего, он буквально ощущает желание не ограничиваться поцелуями. Руки скользят по красивому телу с изящными изгибами, наполовину снимает чужую рубашку и не дожидаясь пропускает руку ниже, оглаживать мягкие бёдра и с ума сходит, желая прикоснуться к промежности, но боится, что брат ещё не готов к такому, хотя чувствует чужое возбуждение, буквально ощущает на коже, но всему своё время. — Ты такой прекрасный, Юнни, ты знал? — прикусывает кожу на слегка опухшей груди, свободной рукой вторую половину ласкает. — Только для тебя, хён. Только ты будешь видеть меня таким, — ему хочется подразнить, хочется распалить старшего как можно сильнее, потому что сам он уже на грани. Он стонет, когда горячий язык ласкает ореол его соска, когда касается особенно чувствительной бусинки. — Могу ли я научить тебя не только поцелуям, но и чему-то большему? — ладонь вновь проскальзывает ниже, останавливается на пупке, ожидая разрешения. — Ты только ответь, а я уже решу, что делать. — Да, пожалуйста, хён, — у омеги дыхание спирает от ощущения широкой ладони в такой близости. Он уверен, что под бельем будет беспорядок, потому что он чувствует то, как намок, как ткань белья к его промежности прилипает. — Не останавливайся, хён, прошу тебя. — Я так люблю тебя, кроха, — целует нежно чуть выше соска, рукой вновь ниже скользит к бёдрам, невзначай тянет край штанов вниз, замечая кромку трусов. — Ты носишь женское бельё? — усмехается, а затем осторожно пропускает ладонь под нижнее бельё омеги, совсем не ощущая того, что обычно присутствует у парней. Брови Чонгука взлетают, а взгляд падает сначала на свою руку в штанах Юнги, которая ощущается явную влагу на своих замерших пальцах, а затем на его раскрасневшееся лицо. — Я тебя люблю, хён, — омега стонет, рукам чужим выгибается на встречу, приподнимает бедра, а после слышит чужой вопрос и его бьёт жёсткая реальность. Желание утихает, позволяет страху взять вверх. Омега смотрит испуганно, словно загнанный в угол зверёк. Как же он мог забыть о своей "особеноости"? Какой же он глупый. Омега закрывает лицо руками, пытается свести ноги вместе, хотя чужая ладонь не сильно даёт это сделать. — Что это, Юнги? — вкрадчиво задаёт вопрос крайне удивлённый альфа, но руку даже не думает убирать, слегка поглаживая промежность, несмотря на всю странность ситуации. — Я чего-то не знал о своем маленьком брате? — Я... — Мин не знает, как объяснить наличие вагины. Всё, что он знает, так это то, что это мутация, которая ни на что, кроме вида половых органов не влияет. Юнги тихо всхлипывает, пытаясь выдавить из себя хотя бы что-то. — Я таким родился, хён. Я понимаю, что это противно, что это мерзко. Я ведь парень, у которого вагина. Я... я... все в порядке, если тебе неприятно, я понимаю. Мне жаль, что я не сказал раньше, но... — омега не знает, как себя оправдать. Однажды в школе узнали о его особенности, после этого пришлось перейти в другую, потому что было невыносимо терпеть постоянные унижения и оскорбления. Чудом информация о его особенности не просочилась в университет, но Мин однажды слышал диалог двух парней, которые рассуждали о том, что парни с наличием вагины отвратительны, что таких можно использовать лишь в качестве секс-игрушек, не более. — Мне жаль, хён. Прости меня пожалуйста. "Только не смотри с отвращением", — остаётся не озвученным. — Противно? Мерзко? — усмехается Чонгук, но теряется из-за резко сменившегося настроения омеги. Только что Юнги был возбужденным и покладистым, сам себя открыто предлагал, а сейчас он... Напуган? Чонгук резко вынимает ладонь и спешно стаскивает штаны вместе с нижним бельём, оставляя его полностью обнажёнными. Альфа медленно выдыхает, облизывая губы, а взгляд устремляется прямо на вагину брата. Такая нежная на вид, видимо омега постарался с уходом за ней, внизу живота потянуло сильнее, а член дёрнулся, причиняя боль. — Прошу помолчи, крошечный, — тянет Чонгук, затыкая любимого поцелуем, всем видом показывая, что ему совсем не неприятно. Ладонь вновь опускается на вагину, поглаживает половые губы и средним пальцем проводит по всей длине. Омега вскрикивает, когда лишается одежды. Он тут же сводит ножки, чтобы хотя бы как-то прикрыться, хотя бы как-то скрыть свой "позор". Омега даже не сразу слышит слова брата, но чувствует чужие губы и это его расслабляет практически мгновенно. Значит ли это, что Чонгуку не противно? Юнги отвечает на поцелуй, чувствует вкус собственных слез. Немного неуверенно, но младший разводит ножки, позволяет старшему делать то, что тому хочется. У Юнги спирает дыхание, когда тёплая ладонь касается его чувствительных мест. Он даже на мгновение его задерживает. Нет, он трогал себя, даже не один раз, представлял на месте своих рук братские, но это было не то. Чонгук прикасается к нему иначе, кожа его пальцев чуть грубоватая, а действия, пусть и аккуратные, но уверенные. — Всё, что касается тебя не может быть отвратительным, — вновь слизывает влагу с вишнёвых губ и спускается ниже. Широко мажет языком, начиная от промежности и поднимаясь к самой бусинке, касаясь её кончиком языка. Юнги пищит и дёргается, когда чувствует чужой язык. Слишком неожиданно и хорошо. — Как ты мог думать так о своём теле, кроха? — Но это же неестественно, хён, — его голос немного дрожит, но страх уходит, уступает место возбуждению, потому что прямо сейчас сбывается его влажная фантазия. — Меня это не волнует, Юнни. Какая разница, если это ты? — Чонгук вновь прижимается губами к вагине, языком раздвигая половые губы, а сам при этом глаз с лица омеги не спускает. — Я ра... — омега не успевает договорить, потому что горячий язык выбивает все его мысли в одно мгновение. Он стыдливо смотрит на чужую макушку между его ног, ощущает, что кажется, течет сильнее, потому что нереально от осознания, что его не только не оттолкнули, но и... приняли? — К тому же… мне даже нравится, иди ко мне, — нежно шепчет последние три слова, подтягиваясь к Юнги. Рукой обнимает его за шею, целует сладко и невероятно долго, пока сам пальцами ласкает клитор. Большим пальцем касается его головки, а двумя свободными нежно и аккуратно пытается подступиться к дырочке, чтобы растянуть как можно лучше. Юнги держится за чужие плечи, отвечает на поцелуй, по крайней мере пытается, потому что больше у него выходит скулить, ибо его чувствительное тело было к такому не совсем готово. Нет, ему безумно приятно ощущать чужие касания, он не замечает, как начинает сам двигаться, как его тело подсказывает старшему нужный темп. — Тебе приятно? Если будет неприятно или больно, скажи мне, — альфа мягко целует лоб омеги, проталкивая пальцы внутрь, оглаживает стенки, собирая смазку и вновь глубже толкается. Сам в это время всеми силами отвлечь пытается, целует, оставляет засосы на груди, второй рукой щеки мягкие гладит, словами любви успокаивает, глупостями разными отвлекает. — О-очень, — младший на чужие слова кивает, тяжело дышит. Он замирает, ощущая, как пальцы брата внутрь погружаются, как его стеночки растягиваются. Это было странно и непривычно, отлично от того, что он чувствовал, когда делал такое сам. Пальцы альфы толще и длиннее. От удовольствия у него закатываются глаза. Возможно, все дело просто в том, что это все делает тот, кого он любит невероятно сильно, чей природный запах дарит абсолютный покой, но и возбуждает лучше афродизиака, чьи прикосновения внутри него извержения вулканов вызывают. Пальцы, тем временем ощутив достаточную растянутость, глубже погружаются. — Как тебе, кроха? — Мне... — на самом деле выходит с трудом, его тело, его стоны говорят все за него. Юнги сам тазом двигает, желая большего. — Мне кажется, что это просто один из моих постыдных и мокрых снов, что я проснусь и все это окажется иллюзией. — Тебе снилось, что я делаю вот так? — улыбается, наслаждаясь реакцией младшего. Он под ним стонущий, скулящий и всем своим видом требующий большего. Безумно притягательный. Кажется, Чон в это мгновение хочет кончиться и кончить тоже. — Угу, — стыдно ли ему? Определённо, да. Но есть ли смысл что-то скрывать? Юнги думает, что нет. И, возможно, альфу будет заводить мысль о том, что его младший брат мечтал, чтобы он сделал с ним всякие непотребства. Пальцы двигаются решительно, грубее, готовя влагалище принять его член, что пользуется выдающимся преимуществом среди альф-мужчин. — Ты такой невероятный, кроха, — шепчет в самое ухо, захватывая мочку губами, касается кончиком языка, играясь. Омега пальчики на ногах поджимает, бедра свои напрягает, выгибается, потому что ощущает, как тепло концентрируется внизу живота, Юнги ощущает, что вот-вот кончит. — Хён, хен, пожалуйста, — омега дёргается, влагалище сжимается вокруг пальцев. Мин тяжело дышит, ногтями в чужие плечи впивается, пытается прийти в себя. Однако передохнуть ему особо не дают. Чонгук прерывается, полностью вытаскивая пальцы, а затем прижимается собственной плотью к промежности омеги, а сам вновь припадает к лицу брата. Захватывает любимые губы в поцелуй, медленно трётся членом меж половых губ, касается головкой клитора, выдыхает в поцелуй и руки крепче на талии держит, наслаждаясь процессом. Юнги сильнее жмется к альфе, целует в ответ, пытается, однако это больше похоже на покусывания и облизывания. Младший скулит, ему хочется большего, потому что он опять возбуждается, потому что его киска вновь пульсирует и желает большего. — Пожалуйста, хён, не издевайся, — юноша закидывает ножку на чужую поясницу, не зная, как показать ещё свое желание. — Я очень хочу почувствовать тебя внутри, каждым сантиметром своего тела. Хочу стать одним целым, Чонгуки-хён. — Ты так просишь меня, я не имею право задерживаться, — Чонгук обхватывает основание своего члена и пристраивает голову ко входу, мажет ей вокруг и входит наполовину, тут же вытаскивая. — Пожалуйста, — чуть ли не хнычет младший. Он кусает губы, когда Чонгук пытается войти в него в первый раз, но расслабляется. — Такой узкий, Юнги-я, мне тяжело, — Чон облизывает губы и всё же делает очередную попытку войти. — Все хорошо, хён, я приму его, — Юнги кивает, смотрит в чужие глаза. Член входит медленно, постепенно исчезая внутри влагалища, мужчина шумно выдыхает, после чего толкается. С губ старшего слетает громкий стон. Сильные руки обхватывают омегу за талию и резко поднимают, позволяя сидеть на своих бёдрах. Теперь они лицом к лицу, смотрят лишь в глаза, целуются жадно, будто в последний раз, а сам альфа осторожно бёдрами подмахивает, заставляя Юнги постанывать в поцелуи. Мин чувствует каждый миллиметром своего влагалища чужой член, ощущает каждую венку. Ему не больно, скорее немного дискомфортно и непривычно, потому что до этого ничего больше кисточки для пудры в нем не было. Он стонет, когда альфа резко толкается. Омега ойкает, когда его заставляют сесть, обнимает чужую шею, прижимается. Это слишком... чувствительно, потому что такое положение давит на точку внутри, заставляя его елозить. Но старший его целует, начинает двигаться, а младший просто теряется в ощущениях, стонет в поцелуй, царапается, за волосы хватает, сам двигаться старается. — Ты теперь мой омега, ты знаешь об этом? — улыбается Чон, крепко сжимая мягкие округлые бока, оставляет следы от пальцев, пока раз за разом натягивает брата на свой член. — Знаю, хён. Я всегда хотел им быть, — он кивает, уже сам двигается, вскрикивает из-за особенно глубоких толчков, от удовольствия глаза прикрывает. — Тебе хорошо, кроха? Потому что мне хочется съесть тебя. — Очень, хён, слишком, — он улыбается, жмется еще ближе. — Съешь, потому что я не против. Юнги шею подставляет, думает о том, что однажды здесь будет стоять метка Чонгука, что старший сделает его своим окончательно, потому что младший никого рядом, кроме брата не хочет. Возможно, для кого-то их отношения могут показаться грязью и грехом, но когда ты в руках любимого человека, когда вы сливаетесь в единое целое, а ваши сердца бьются в унисон, то становится все равно, даже если и весь мир будет против вас. Чон зарывается носом в изгиб шеи, целует, лижет, готовит место для будущей метки, лишь выжидает момент, а пока он наслаждается стонами-полукриками, тяжёлым дыханием, шипением и царапинами на спине. Омега так сладок, что альфе не хочется сдерживаться, но этот момент должен быть особенным, а ему совсем не стоит его портить. — Хён, пожалуйста, сильнее, — просит, хотя скорее требует, потому что становится мало. Он сам двигается резче, оставляет после себя царапины, но ему так хорошо в данный момент. Чонгук слушает чужие стоны, просьбы, рваные вздохи и теряет голову, ощущая невесомость и лёгкое головокружение. Внутри так тесно, нежные стенки сжимаются вокруг его члена, а сам Чон рычит в ответ, продолжая пожирать омегу буквально, вгрызается в мягкую кожу, зализывает места укусов, оставляет багровые следы, сжимает руками до отпечатков, а от чужой инициативы и вовсе сам тяжело дышит, изредка постанывая. Омега чувствует чужие зубы и губы, чувствует, как на его теле появляются все новые и новые следы, понимает, что те не сойдут в ближайшее время и, на самом деле, ему это нравится. Ему нравится то, что Чонгук клеймит его, что не стесняется оставлять следы и заявлять на него права. А ещё ему нравится слышать чужие рыки и стоны, ему нравится, что альфе приятно, что он своей неопытностью все равно доставляет старшему удовольствие. Альфа медленно опускает Юнги на спину, пристраивается сверху, при этом ни на сантиметр не выходит из податливого тела. Лицо мужчины приближается к мочке уха. — Обними меня обеими руками и ногами, — шепчет ласково, прямо в глаза смотрит и толкается, постепенно темп наращивая, чтобы брат смог привыкнуть к такой позе. Младший выполняет чужую просьбу, обнимает старшего крепко, хотя это больше выглядит так, словно он висит на нем. Он стонет, впивается ногтями в горячую кожу, оставляет следы после себя. Юнги гнется, желая создать хотя бы немного трения между собой и альфой, чтобы стимулировать свой чувствительный клитор. Юнги стонет сладкое "хён", сжимает чужой член внутри себя. — Ты так сладок, любовь моя, — улыбается хищно, пропуская ладонь по животу, спускается ниже и находит клитор, — и так чувствителен. Каково, когда в тебе твой любимый брат? — язвит, но совсем без злобы, начиная ласкать круговыми движениями бусинку, а сам совсем не думает остановиться передохнуть, слишком велик соблазн перед Юнги. — Восхитительно, — без стеснения говорит младший, потому что мечтал об этом, потому что грезил о том, что разделит свой первый раз с Чоном, что именно брат будет его первым и единственным. Однако омега достаточно расслабился, чтобы из его рта вылетали такие же бесстыдные вещи. — Каково же, хён, трахать своего брата, м? На сколько приятно осознание, что ты у него первый? — Юнги кусает губы от удовольствия, тычется, словно котёнок, в чужую шею, мажет розовым язычком, оставляет засос. — Чертовски охрененно, — рычит прямо во влажные губы, который сам же минутами ранее увлажнял мокрыми поцелуями, — и я надеюсь, что последний, кто будет видеть таким. — Будешь, хён, потому что я никого, кроме тебя, рядом с собой видеть не хочу, никого, кроме тебя не хочу, — говорит в самые губы, смотрит прямо в глаза, не врёт. Потому что ему нужен только Чонгук. Чонгук ласкает его, где только руки и язык дотянутся, нежно отцепляет его руки от себя и приподнимается, но теперь переплетается своими пальцами с чужими, двигаясь более свободно. Вид сверху просто потрясающий. Юнги снизу такой очаровательный, он закатывает глаза, соблазнительно рот раскрывает, выстанывает его имя, кусает губы и просто зажигает этим в его голове фейерверки. Отчего ускоряется, откидывая голову назад в наслаждении, сразу же опуская, чтобы не пропускать этот вид. Омега тает под чужими касаниями, реагирует на каждое, потому что приятно, потому что невозможно, слишком восхитительно ощущать любимого так близко с собой и так глубоко в себе. Он держится за чужие ладони, сжимает те и стонет, прогибается в спине. Младший поджимает пальцы на ногах, когда чужой член задевает чувствительную точку внутри, когда проходится по ней множество раз, заставляя его мелко дрожать, а возбуждение медленно со всего тела в одну точку собирается. Это не похоже на то, как он удовлетворял себя сам, ощущения острее и ярче, более крышесноснее. Чон уже близок, двигается резче, грубее, вновь заваливается на омегу, врезается клыками в плоть, метку ставит, пока сам кончает. Чон никак оторваться от соблазнительной шеи не может, будто так метка ещё дольше держаться будет. — Я не насытился, — хрипит, теперь уже зализывая рану, чтобы омеге не так больно было. Юнги вскрикивает, его тело словно бьёт двести двадцать вольт, он прогибается в спине, кончает, а стеночки сжимаются вокруг чужого члена. Он чувствует, как по вискам стекают слезы, а плечо пульсирует от боли. Юнги кажется, что он падает, потому что удовольствие накрывает его с головой, на мгновение даже закладывает уши. Он рвано дышит, а его тело в миг расслабляется, только пальчики все также за чужие ладони держатся. — Хён... — Юнги чувствует слишком много эмоций прямо сейчас, он путается, потому что удовольствие, которое медленно перешло в расслабление, сменилось лёгким страхом и паникой. Он мечтал носить метку брата... но... это ведь серьёзнее обручального кольца, это на всю жизнь. — Метка... Ты правда будешь со мной всегда? — Мои чувства и намерения очень серьёзны к тебе, Юнги. Я дышать спокойно без тебя не могу, — он прячет лицо в шее, сильнее пачкаясь в чужой крови, и медленно вытаскивает член, придерживая за основание, из-за чего сперма вся вытекает, пачкает чистые простыни. — Я тоже, хён, я тоже без тебя не смогу, — он вздрагивает из-за горячего дыхания в свою шею, из-за того, что метка болит. Он тихонечко скулит, когда Чонгук из него выходит, потому что его чувствительность ещё никто не отменял, потому что в мгновение стало пусто и холодно. — Ох, черт... Ты не хотел этого? Я… я не понимал, что творю, прости, — в глазах альфы дикая паника читается, он обхватывает омегу за талию, встаёт, чтобы найти пластырь и по лбу себя бьёт. — Я хотел, хён, очень сильно, но... — он поджимает губы, кусает себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы слезы прямо сейчас предательски не стали капать с его глаз. Юнги видит волнение в чужих глазах, вину тоже видит, но он правда не против, просто ему страшно. — Прости, я правда… Я не подумал о тебе, — и ведь правда, у него просто в голове щёлкнуло "моё и только моё", а после он уже не понял, как сделал то, что необратимо. Он мечется по комнате, натянув на ходу домашние штаны, виновато опустив голову и причитая. — Хён, пожалуйста, хватит метаться, — младший смотрит за братом, за тем, как тот по комнате ходит, как что-то под нос себе бурчит. — Я хотел твою метку, хён, очень хотел. Я не виню тебя в том, что случилось, просто мне страшно, очень страшно. Я боюсь реакции родителей, я боюсь того, что они могут нас не принять или что вовсе тебя обвинят в чем-нибудь. Я боюсь реакции людей в университете, я боюсь этого. Я боюсь, что просто могу не справиться с этим, — Юнги принимает сидячее положение, чуть кривится из-за вытекающей из него спермы. — Но если ты поймаешь меня, когда я буду падать, хён, то мне не страшно, если ты будешь рядом со мной, когда мне будет безумно страшно, то я готов пройти через это, крепко держа тебя за руку, — Юнги смотрит на старшего, тянет к нему свои руки. Чонгук находит пластырь, а после замирает, услышав заветные слова и подползает к омеге на коленях, чтобы аккуратно приклеить на рану. Юнги немного кривится, когда пластырь касается открытой кожи, но молчит, смотрит за чужими действиями. — Если ты правда этого хотел, я не оставлю тебя ни за что. Даже, если от нас отвернутся все, мне никто кроме тебя и твоей улыбки не нужен, — альфа счастливо улыбается, притягивая Юнги к себе на колени, — я буду рядом, Юнни. Буду крепко держать тебя за руку, не постесняюсь целовать тебя при людях, потому что ты моя любовь, которую я не хочу прятать. — Давай пока не говорить родителям, я боюсь... я не готов, я просто не знаю их реакции, можно мы просто поживём немного в мире, где нет осуждений? — он нежно целует чужую мощную шею, легонько прикусывает. — На счёт университета... Я пока что не готов, но заруби себе на носу, хён, я не буду терпеть твой флирт с другими, так что никаких других омег, чтобы я не видел рядом с тобой, понял? — Если ты ещё не готов признаться родителям, мы можем временно поиграть в прятки, — пытается пошутить Чонгук, но на самом деле он абсолютно серьезен. Он и правда готов ради брата на все. Альфа улыбается ярко, нежно целуя своего омегу, крепко сжимая в объятиях. — Зачем мне другие омеги, когда рядом со мной такой прекрасный ты? Любовь всей моей жизни, без которой дышать не получается. Омега внимательно слушает чужие слова, запоминает каждое, пропускает через свое сердце и верит. За все время, альфа ни разу его не обманул и не сделал больно. То, что было сегодня, просто недопонимание, которое копилось уже долгое время. Он обнимает альфу за шею, жмется ближе, уверен, что пачкает все его штаны, но ему хорошо. Ему хорошо, что он любим, что значим, что ради него готовы пожертвовать всем. Потому что он готов. — Не смешно, хён! Я же вижу, как другие крутятся вокруг тебя, поэтому да, ревную, — но чужие слова заставляют его улыбнуться. Честно, он знает, что брат не предаст, что будет рядом, но почему-то Юнги важно сделать акцент на том, что... Что он ревнует. —Жаль, что мы в разных направлениях и курсах, не сможем мы, как какие-то влюбленные школьники прятаться по аудиториям и целоваться. — Почему не сможем то..? У нас ведь бывают общие перерывы... Иногда ведь дают какие-то общие межкурсовые и междисциплинарные проекты, чтобы мы умели мыслить разностороннее. Плюс... я же хожу на твои игры... что тебе мешает...? Ну... поцеловаться со мной после игры? Или перед? —Звучит логично и отлично, — он усмехается, а после его взгляд меняется. — Ты уже устал? — Чон толкает Юнги в грудь, заставляя упасть спиной на кровать, и нависает сверху, поглаживая взмокшие от пота пряди волос, отделяет друг от друга. Омега охает, когда вновь резко под альфой оказывается. Ладошки на широких плечах устраивает, смотрит в чужие глаза. — А что такое, хён? Тебе было мало? — улыбается, к чужим рукам ластится. Чонгук оставляет поцелуй рядом с пластырем, с восторгом осознавая, что его любимый будет принадлежать только ему, но этого было недостаточно. — Кроха, хочешь поставить мне метку в наш следующий раз, который случится прямо сейчас? — задаёт вопрос с украдкой, будто секретом делится, а после сильные руки переворачивают омегу на живот. — Хочу, другие должны знать, что ты занят, — Юнги ойкает, но довольно быстро собирается. Он опирается о свои руки, специально принимает коленно-локтевую позу, гнется в спине, открывая старшему обзор на все самое сокровенное. — Юнни, ты даже больше собственник, чем я, — усмехается альфа, поглаживая омегу по пояснице, а затем с широко раскрытыми глазами наблюдает за действиями Юнги, будто бы не они минутами ранее занимались страстным сексом. — Просто не люблю делиться тем, что мне дорого, — он смотрит назад, смотрит на Чонгука, не понимает, почему у него пропало стеснение, почему он так легко и открыто предлагает себя старшему, словно не он какое-то время назад плакал от того, что у него вместо привычного для парней омег члена вагина. — Как тебе вид, хён? Кажется, я совсем немного испачкан. — Красиво... — выдыхает, вставая с постели, Чонгук отходит на пару шагов назад, наклоняет голову, подставляя руку под подбородок, словно художник, оценивающий свою работу. — Я рад, что тебе нравится, — ощущение чужого взгляда, Юнги уверен, полного обожания и желания заводит слишком сильно, он чувствует, как его киска начинает пульсировать, а жар внизу живота вновь скапливается. — Что же мне с тобой сделать, кроха? Что же, что же? — вслух задаёт вопросы, на которые не нужны ответы. Они оба знают, чем займутся следующие несколько часов, но безумно хотелось поиграться с младшим и его соблазнительным телом. Всё напоказ, всё открыто и всё это для одного Чона. Так льстит, что хочется улыбаться широко. — Что угодно, хён, знаю ведь, что ты все равно сделаешь мне безумно хорошо, — ему нравится низкий голос альфы, то, как он возбуждает каждую клеточку его тела, как заставляет покрываться мурашками и подчинятся. Юнги даже кажется, что он мог бы кончить лишь от голоса брата. — Поласкай себя для своего любимого старшего брата, — тянет Чонгук, приспустив резинку своих штанов. Опавший член дёргается под обхватом длинных пальцев. — Ох, так хочется глянуть, как твой невинный младший брат трогает себя? — его щеки приобретают розовый цвет и, давайте упустим момент, что невинность Юнги потерял час назад, однако такие грязные разговорчики его неплохо так заводят. Тонкие бледные пальцы аккуратно раздвигают пухлые, немного крастноватые половые губы, открывают взор на розовую, сжимающуюся вокруг воздуха дырочку, из которой медленно вытекает сперма. Юнги не спешит, ласкает себя снаружи, нежно гладит клитор, невинно дергается от стимуляции. Он чувствует, как медленно течет под чужим взглядом, как внутри него все пульсирует, как ему быстрее хочется ощутить на себе руки брата. Черт, как же сильно это все его распаляет, превращает его кровь в лаву. Два пальца медленно погружаются внутрь, заставляя его тяжело выдохнуть. Юнги двигается неспешно, специально, потому что хочет подразнить. — Ты так красиво изогнулся, точно мартовская кошка, — усмехается, надрачивая себе, пока совсем не окрепнет, долго стараться особо и не нужно. Штаны полностью снимает, а сам уходит шариться по шкафам и прекращает, когда находит галстук. — Как ты думаешь, что я собираюсь сделать? — Не знаю, но сделай уже что-нибудь, — стонет омега, когда его пальцы проходятся по особенно чувствительному месту. Он их вытаскивает с хлюпающим звуком, а из дырочки вытекает смазка вперемешку со спермой. Младший чувствует, как его клитор пульсирует, хочет прикоснуться, чтобы довести себя до конца, но терпит. Чонгук прикусывает губу, наблюдая за этим невозможно дурманящим зрелищем, за тем, как недавно невинный брат так ловко кружит ему голову одними брошенными взглядами из-за плеча, пока открыто себя предлагает. Он обхватывает свой член у основания, проводит несколько раз по стволу, представляет, как заполняет его дырочку вместо омежьих пальцев, забывает, что он вообще-то не только представлять может, но хочется немного поиграть с братом. — Ты мой мальчик, — Чон подходит ближе, аккуратно вытаскивает его пальцы, заменяя своими, ласкает чуть грубее, но не делает больно. Свободной рукой он закидывает на шею Юнги галстук, слабо затягивая его, — и такой развратный оказывается, — улыбается, заглядывая в чужое лицо, не сдерживает порыв для глубокого мокрого поцелуя. Думал ли Юнги о том, что ему нравятся прозвища? На самом деле да, потому что ещё с детства Чонгук всегда называл его крохой. Кажется, что ничего особенного, но Мин только брату разрешал себя так называть, даже маме и отцу запрещал, говоря, что это только для "хённи". Однако выросший Юнги и подумать не мог, что от Чонова "мой мальчик" у него ноги сами по себе будут разъезжаться в разные стороны. Омега хнычет, когда чувствует чужие пальцы, когда его внутри касаются грубее и глубже, ему это нравится. Он поворачивает голову, смотрит на брата. — Косплей на школьника? Не знал, что тебе такое нравится, хён, — младший отвечает на поцелуй, покорно сдаётся, позволяет Чонгуку вести в поцелуе. Он мычит, когда Чонгук особенно глубоко входит. Как же это все-таки хорошо. Альфа пристраивается сзади,трётся меж складок, пачкается в смазке и сперме. Юнги поддаётся назад, хочет уже наконец-то перейти к действиям, наконец-то вновь ощутить в себе чужой и толстый член, закатить глаза от чувства наполненности и чувствительности. — Как же я много накончал в тебя, но ты ведь хочешь ещё? — мужчины выдыхает шумно, имитируя секс. — Хочу, хён, но ты ведь тоже хочешь. Ты ведь хочешь наполнить меня так, чтобы моя киска просто не смогла вместить все это? — Юнги краснеет и не понимает, почему язык говорит такие пошлости, почему говорит такие грязные вещи. — Хочу так, чтобы ты к утру был весь перепачкан, пропитан моим запахом и не мог даже двинуться. Тебе придётся пропустить твою любимую учёбу, потому что тобой нельзя насытиться. — Сделай же это, хён. Заставь меня плакать от того, как мне хорошо, когда ты натягиваешь на свой член, как хорошо, когда втрахиваешь в кровать, когда нежно шепчешь на ухо то, как любишь. — Хочу, чтобы твоя киска приняла мой член полностью, чтобы вбирала всю его длину до основания, — шепчет в самое ушко, пока по нижней челюсти омеги ведёт, плотно прижимаясь сзади. Так опьяняюще возбуждает. До чёртиков. Как же это горячо звучит, особенно голосом его хёна, который от возбуждения становится ниже и более хрипловатым. Омега чувствует, как маленький заряд пробегает от загривка по всему позвоночнику, как его ножки сами сильнее разъезжаются. Он никогда не думал, что может вести себя настолько развратно и открыто. Чонгук сразу вгоняет свой член внутрь омеги по самые яйца, сам наклоняется к уху Юнги, галстук на кулак наматывает и захватывает, чуть тянет на себя. Свободной рукой скользнул вниз, заставляя бёдра двигаться на его члене, но и сам прибавляет удовольствия своими толчками и пошлостями, сказанными в особо приятно-острые моменты. Юнги стонет, когда в него резко входят, когда по комнате разлетается звук шлепка, на руках приподнимается, голову откидывает. Он прикрывает глаза, думает о том, на сколько же сейчас грязно он выглядит, но ему так чертовски хорошо, ему так чертовски хорошо от того, что Чонгук его все грубее берет, все глубже и резче в него входит. Как же Юнги надеется, что следы чужих пальцев на его бедрах останутся. Его ушки невинно краснеют, стоит чужим пошлостям их коснуться, потому что это смущает, даже несмотря на то, что они оба сегодня открылись друг другу, что Юнги говорил о том, как же ему хочется быть заполненным. По комнате разлетаются шлепки, стоны, пошлые хлюпания. Мин уверен, что им придется поменять постельное белье, потому что он никогда в жизни не был настолько возбужден, никогда в жизни его киска так не хлюпала от наличия чего-либо внутри себя, как сейчас. — Ты только мой, мой мальчик, мой кроха, мой омега, — Чонгук удерживает омегу за бока, пока жёстко втрахивает в простыни, выбивает стоны и крики. Шлёпает по аппетитной заднице и клыками в тыльную сторону шеи вгрызается. Бесконечно целует за ухом, слизывает кровь, облизывает губы, но продолжает движения. — Чонгук-а, — стонет младший, когда зубы на загривке чувствует, когда чужие клыки нежную и чувствительную кожу шеи рвут, когда ставят метку на пахучей железе. Он сжимается плотно вокруг чужого члена, кончает не коснувшись себя. Его трясет, подбрасывает вперед от каждого нового сильного толчка, по щекам стекают слезы, шея горит, но ему до одурения хорошо. Чонгук чувствует, как влажные стенки крепко зажимают его член, сам голову назад откидывает в резком приливе наслаждения, но двигаться не перестаёт, даже наоборот, усиливая удовольствие троекратно. — Только твой, твой, твой, — повторяет омега, сильнее прогибается. Его все еще трясет, он поскуливает от гиперчувствительности, ноги едва держатся, но, даже несмотря на это, он чувствует, как возбуждение с новой силой накатывает, как опять оно медленно со всего тела собирается, как концентрируется внизу живота. — Ты так сильно возбужден, — тяжело дышит, придерживая омегу за бедра, пока безжалостно натягивает на свой член. Звуки шлепков голых тел друг о друга отскакивают от стен, а он внезапно задумывается над тем, как будет приятно трахать брата, пока в доме будут родители. Когда те будут видеть уже десятый сон, а Чонгук глубокой ночью будет вырывать из уст Юнги рваные вздохи и скулёж, потому что стонать не даёт занимающая рот ладонь, которую тот будет вылизывать, чтобы успокоиться. Альфа сам не сдерживается от откровенно пошлых и грязных высказываний в сторону омеги, но сразу же за слова извиняется долгими поцелуями. Он мнет чужие половинки, такие упругие и округлые, толкается глубоко, а когда Юнги кончает, шумно дышит, будто сам близок к оргазму. Старший сбавляет скорость, теперь уже размеренно двигаясь внутри, постепенно выходит и одним толчком входит снова. Так повторяет несколько раз, пока омегу не прекращает трясти. Чонгук снова загоняет член до упора, трахает так жёстко, как только вообще возможно, шлёпает до покраснения и шипит о том, как сильно любит и как боготворит своего мальчика. — Мне так хорошо, хён, пожалуйста, — омега не уверен, чего он просит, что ему сейчас надо, но знает, что Чонгук ему это даст. В голове омеги сейчас сплошной туман из похоти, желания и удовольствия. Он просто послушный пластилин в руках своего старшего любимого брата, он позволит сделать с собой все, что угодно, потому что это Чонгук, потому что тот никогда не сделает то, от чего Юнги будет больно. Он совсем очаровательно краснеет от чужих грязных слов, от того, как же невероятно звучит чужое "ты такой открытый, кроха, так хорошо принимаешь меня всего, такой идеальный для меня". Его ягодицы горят из-за ударов, мышцы напряжены и болят, коленки, он уверен, стали розовыми из-за такой позы, но ему нравится, нравится то, что сейчас он балансирует на какой-то грани между сознанием и бессознанием, знает, что его в любом случае поймают. Мин тяжело дышит, упирается лбом в свои руки, а пальчиками собирает простынь, чтобы хотя бы за что-нибудь держаться. Его лицо все в слезах и слюнях, волосы растрепаны, по лбу стекает капелька пота, а внутри него чужая сперма, которая из-за быстрого темпа запачкала его бедра. Сейчас он выглядит как грех, он уверен. — Хён, Чони, хён, — повторяет омега, пока его грубо берут, пока из него буквально вытрахивают всю душу. Ему нравится то, как Чонгук умело балансирует между нежностью и грубостью, нравится то, как мягко его слова слетают с губ, пока он резко в него входит, заставляя стонать и прогибаться в спине. — Хочу поцеловать тебя, пожалуйста, — просит младший, хотя это походит на жалобный скулеж Без лишних слов Чонгук жмётся к влажным, источающим сладость губам, врывается языком внутрь, переплетается языками в каком-то бешеном змеином клубке. Самому от страсти крышу сносит, "люблю" между поцелуями шепчет, пока бьётся бёдрами о его покрасневшую от шлепков попку. Юнги на поцелуй отвечает, чувствует, как задыхается о переполняющих его чувств, как не может выразить все то, что внутри него, задыхается от того, как ему сейчас хорошо, как каждой клеточкой тела своего альфу ощущает. Руки мягко сжимают половинки, разводят, а после ловко подхватывает под грудь, не забывая уделить внимание чувствительным соскам. Омега тихо стонет, когда его сосков чужие пальцы касаются, задевают чувствительные бусинки. Мин весь сжимается от внезапной приятной ласки, голову назад откидывает. Младший и правда не мог представить, что ему может быть настолько хорошо от того, что он с Чонгуком. Юнги буквально теряет любой контроль над собой, просто отдается процессу, просто доверяет всего себя. Последущий оргазм оказывается менее интенсивный, но его трясет больше. Ещё пару толчков и альфа бурно кончает внутрь, но не спешит выходить, загоняет семя обратно уже чуть вялыми движениями. Сам дышит тяжело, рвано, хвалит своего любимого брата, называет своей крохой и целует долго и глубоко. Юнги чувствует, как горячее семя его вновь заполняет, как его киска жадно сжимается вокруг члена старшего, словно доит его. Мужчина валится на спину, забирая с собой омегу, прижимает к своей груди и целует прямо в макушку. — Я не жалею об этом, Юнги. — Хён, — младший тяжело дышит, прижимается к чужой груди, ластится, чувствует, как его глаза закрываются. — Надо в душ, хён. Но... можно я сначала немного полежу... Я ничего не чувствую... — Отдыхай, крошечный, ты хорошо постарался, — альфа укладывает ладонь на поясницу, поглаживает в надежде успокоить. — Я люблю тебя, хён. — Знаю, — старший оставляет поцелуй на макушке. — Я тоже люблю тебя, Юнги.