Виновник

Сегодня особенный день, не такой, как обычно. Сегодня я добираюсь домой на дрожащих ногах, практически бегу, не оглядываясь. Я слышу только стук собственного сердца и не замечаю больше никого вокруг. Мое сердце норовит выскочить из груди, дыхание сбивается в хлам. Сегодня произошло то, чего не должно было случиться. И виной всему был Куникида. Еле как попадаю ключами в дверную скважину, проворачиваю ключ с истеричностью, ибо чувствую, что долго не протяну. У меня остались секунды. Оно уже подкрадывалось ко мне, уже начинало душить, нежно обхватывало своими когтями мою тонкую шею. Меня трясет. Я не знаю, что со мной. Кажется, я совсем ничего не могу понять. В моей памяти застыл образ Доппо, образ моего идеалиста. Как же так могло получиться? Боль пронзает мое тело, бьет по нервам, заставляет ноги дрожать и предательски подгибаться. Я запираю дверь изнутри и сползаю на пол, пытаясь отдышаться. Болью сдавливает всю грудную клетку, в горле встает режущий ком. Мне становится трудно дышать настолько, что кажется, будто каждый вдох может стать последним. Мое дыхание становится скрипящим, почти что противным. Сердце стучало так быстро, как никогда. Оно выло, еще сильнее давило на грудную клетку, заставляя меня жадно хватать воздух, отчаянно надеясь на спасение. Это все чертов идеалист. Я любил боль, но не такую. Я терпеть не могу боль, которая разрывает изнутри. Эта боль настолько сильна, что ее не заглушить. Ничем. Я пытался, я делал все, но никогда не мог победить именно это отвратительное чувство. Мне казалось, что я сейчас задохнусь, выкашляю собственные легкие. Это все Куникида виноват. Чтобы со мной ни произошло, это всегда была его вина, ведь всегда был один исход. Я испытываю режущую боль в грудной клетке каждый раз, когда он ругается меня. Испытываю эйфорию, когда хвалит. И это постоянное необъяснимое магическое ощущение бабочек в животе, бабочек со стальными крыльями. Эта его чертова белоснежная и идеальная улыбка, блондинистые волосы, зеленые глаза необъятной красоты, строгие очки и выглаженный костюм. Я помню каждую деталь его образа, каждую черту лица, каждый оттенок в его глазах. А когда он касался меня… Даже если это происходило случайно, каждое прикосновение будто прошибало меня током. Я каждый раз начинал волноваться, от чего вел себя еще более инфантильно, пытаясь подавить и спрятать эти чувства. Но они всплывали наружу, это было неизбежно. Тогдашний трепет сейчас ощущался режущей болью, разрывающей и скребущей меня изнутри. Эта боль беспощадна, она уничтожает последние кусочки моего существования, делает мою жизнь невыносимой. Мне настолько хотелось прикоснуться к Куникиде еще раз, что это зачастую доходило до абсурда. Я дергал его за волосы, отбирал его вещи, специально проходил мимо него по десять раз за час, всегда располагался рядом с ним. Но хвалил он все равно кого угодно, но не меня. На мне всегда висело клеймо самого раздражающего человека на планете. Мне просто хотелось, чтобы он хоть раз меня утешил, чтобы заметил меня и обратил внимания на мои чувства, которые я изо дня в день прячу под толстой маской детской инфантильности. Я нуждался в нем. И от этого утопал. Его сильные теплые руки навсегда отразились в моей памяти. Я знаю, он любит хватать меня за запястья, когда я начинаю творить глупости. И иногда посреди ночи я просыпаюсь в ужасной панике от того, что мне кажется, будто мои запястья горят. Горят прямо в тех местах, за которые меня так любил хватать Доппо. Это жжение невыносимо точно так же, как и сам этот блондин. Куникида был солнцем. Таким же манящим, неизведанным, горячим, но в то же время обжигающим. Я не мог этого терпеть, это было еще одной пыткой в моем огромном списке, связанным с Доппо. Он заставлял меня умирать, задыхаться, сгорать и возрождаться вновь, стоило мне только услышать его голос. В один день он нес меня на руках, когда мы возвращались с миссии. Не помню точно, но я вроде как повредил правую ногу и напросился к нему на руки. Куникида, с недовольным ворчанием о том, какой я маленький ребенок, посадил меня к себе на спину, подхватил под бедра и потащил к агентству. А я обнял за шею, прижался к нему как можно ближе и всю дорогу игрался с его хвостиком, потому что заняться было совсем нечем. Я совру, если скажу, что не помню ощущение его хватки на своих бедрах наизусть. И совру, если скажу, что не просыпался от горячки следующие несколько ночей подряд. Я помню каждую секунду того дня и каждую секунду моих бессонных ночей позже, а время от времени мне снова мерещатся его прикосновения. Я захлебываюсь в каждых его объятиях. Доппо обнажает мою душу своими прикосновениями, раздевает ее так медленно и не спеша, что мне каждый раз кажется, будто я вот-вот умру. Он обнажает все мои грехи, видит мою порочность и несовершенность, знает каждый изъян, может назвать каждую слабость, каждый малейший соблазн. Его объятья были для меня всем. И жизнью и смертью одновременно, исполнением самых запретных желаний и самым строгим ограничением. Куникида был единственным, кого я боялся испортить. Он был идеальным, слепо верующим в справедливость. Какое я имею право касаться его своими грязными, испорченными руками? Сама мысль об невозможности нашего существования вместе больше, чем как партнеры, медленно убивала меня. Я не знал, испытывал ли он когда-либо ко мне что-то подобное, что-то такое же необъяснимое… Иногда это становилось невыносимым. И сейчас мне так же больно. Я терпеть уже не могу видеть его каждый день, такого идеального, амбициозного, непорочного, чистого. Мне хотелось быть с ним, а с другой я уже готов был задушить его голыми руками от осознания собственной безнадежности. Его нехватка выражалась именно так, в панических атаках и истериках, чаще всего в неконтролируемой дрожи в коленях и в колющем ощущении в груди, которое разрывало меня сейчас. Я не смогу отдышаться, а боль не отпустит, пока я не прогоню из мыслей образ Куникиды. Я все еще сижу прихожей, скомкав в ладони ткань рубашки в области груди. Меня неудержимо трясло и обжигало только при одном воспоминании о нем. Я знаю, что завтра я снова пойду на работу и снова увижу там его. Знаю, что Доппо как всегда будет опрятен и собран, будет отчитывать меня за очередное опоздание, а я буду притворяться инфантильным дураком. И я знаю, что снова обожгусь.