Мои погасшие звезды

Айви. Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем у меня начинается ломка. Мне кажется, что я в этой маленькой грязной темной камере, в которой нет даже нар, уже месяцы. Но наверное прошло всего лишь несколько часов, иначе я давно бы уже умерла от голода и жажды. Внутренности горят огнем. Меня трясет и колотит в приступах удушья. Я мучительно стону и прижимаюсь к холодному бетонному полу, на котором скрючилась в болезненных спазмах, чтобы хоть немного облегчить жар. Я пришла в себя уже в этой конуре. Не знаю, где я. Не знаю, куда меня привез этот псих. Не знаю, что он собирается со мной делать. Боль накатывает волнами. Иногда, как сейчас, она отступает, и я могу более менее нормально дышать. Растягиваюсь на твердой поверхности подо мной в попытке найти хоть немного успокоения для измученного тела. Не получается. Лязгает замок, я вздрагиваю. Приподнимаюсь на локтях, стараясь рассмотреть, кто пришел. Глаза слезятся, в них словно песка насыпали. После темноты смотреть на яркий дверной проем неприятно. Не вижу ничего, чувствую только дыхание нескольких мужчин и крепкую хватку чужих рук, что поднимают меня на ноги. Пытаюсь идти сама, спотыкаюсь, и они буквально тащат меня за собой. Не сопротивляюсь, понимаю, что в моем состоянии я не смогу ничего им противопоставить. Резь в глазах проходит и могу понемногу осмотреться. Двое мордоворотов в униформе Конни волочат меня по коридору какой-то базы. Кирпичная кладка, обшарпанные стены, лампы под потолком без плафонов. На концлагерь похоже. Ему подходит. Гориллы Макарова запихивают меня в небольшое помещение. Стены и пол покрыты белой кафельной плиткой. Толкают за перегородку. Бьюсь больно плечом о железную стойку, удерживающую душевую лейку. — Сама вымоешься, или помочь? — один из солдат мерзко усмехается, пока шиплю, удерживая равновесие. — Сама. — отвечаю, слыша, как хмыкает, и они уходят. Медленно раздеваюсь, стягивая с неприятно ноющей кожи потрепанную униформу. На бедре большая ссадина, внизу под ребрами наливающийся багрянцем синяк там, где я приложилась о стену при взрыве. Хорошо хоть дышать не больно, значит ребра не сломаны. Быстро моюсь под холодной водой, вытираюсь колючим полотенцем и влезаю в серые штаны и футболку, которые они бросили на лавке у душевой. Едва успеваю прикрыться, как тот же солдат с наглой рожей заходит за мной, ощупывая масляными глазами с ног до головы. — Идем. Босс сказал тебя привести. — Куда? — хриплю, горло дерет от долгого молчания и от нехорошего предчувствия, что скручивается паникой в животе. — Увидишь. Тебе понравится. — ржет противно и хватает за руку чуть выше локтя, выводя из комнаты. Его молчаливый напарник просто идет рядом, не делая попыток трогать меня. Снова коридоры, не помню, сколько раз мы свернули, понимаю только, что спустились куда-то в подвал. Вижу тупик и железную дверь впереди. Мои сопровождающие открывают ее и заводят меня внутрь. Задыхаюсь, словно меня ударили ножом в грудь. Макарова даже не сразу вижу, потому что смотрю на Призрака, который сидит на стуле, пристегнутый к нему пластиковыми ограничителями. Он сильно избит. С него стянули маску и куртку с футболкой, оставив в одних штанах. Синяки, кровоподтеки, порезы по всему телу, огнестрельная рана на предплечье снова открылась, и вся рука у него в засохшей крови. К горлу подступает тошнота. Саймон поднимает голову. Сквозь слипшиеся от пота светлые волосы, падающие на его глаза, вижу, как темнеет его взгляд. И еще вижу, что ему чертовски больно, что он тяжело и часто дышит, а его тело непроизвольно дрожит. Стискиваю кулаки, пока ногти не впиваются в ладони, а кожа на них не начинает ныть от того, что я ее травмирую. Это я виновата. Мысль эта стучит в висках вместе с бешеным биением моего сердца. Прости меня, Саймон... — Мой ядовитый плющ, — Макаров наконец отрывается от каких-то железок, которые перебирал увлеченно, сидя на столе у дальней стены боком к нам, и спрыгивает на пол, плавно приближаясь ко мне. — Ты как раз во время. Взмахивает рукой солдатам, и те отступают к двери, замирая по обе стороны от нее. Это все, что есть в этой чертовой комнате помимо облезлых бетонных стен, покрытых облупившейся штукатуркой. Долбанная покрытая ржавчиной дверь с заклепками и смотровым окошком вверху, расшатанный деревянный стол да железный стул, привинченный к полу огромными болтами, к которому привязали Райли. Ненависть затопляет меня неистовой черной волной, выжигающей все внутри меня. Что я могу сделать? Я бы могла попытаться выцарапать ему глаза, или вцепиться зубами в горло и попробовать разорвать яремную вену. Если бы была настолько тупой, что думала, будто у меня это получится. Я слишком тщательно убивала свое тело, чтобы теперь оно могло вытащить меня из этого дерьма. Я наверное и со школьником не смогла бы справиться сейчас, не то что с Макаровым и двумя его бугаями. — Вовремя для чего? — произношу тихо, сглатывая и не зная, чего ожидать от этого сумасшедшего. — Для веселья, моя прелесть. — смеется безумно и подходит к Призраку. Тот напрягается всем телом, натягивая запястья так, что ограничители впиваются в кожу до красных полос. Вижу в руках Макарова щипцы и перестаю соображать. Бросаюсь на него, хватая за ткань черной рубашки и пытаясь оттащить от Райли. Владимир лишь цокает языком разочарованно, и его локоть прилетает мне в лицо. Я заваливаюсь навзничь, чувствуя, как плывет все перед глазами, а в голове гудит. — Не трогай ее. — рычит Саймон и яростно дергается на стуле. — Ну конечно трону. — Макаров лишь улыбается своей фирменной улыбкой психопата, и солдаты, повинующиеся его молчаливому приказу, скручивают меня, удерживая на месте. — Плохие девочки должны быть наказаны. Он проводит пальцем по моим губам, и я кривлюсь от отвращения. — Как некрасиво, мой ядовитый плющ. Я думал, у нас любовь. Ты так страстно стонала мое имя, когда я тебя имел. Неужели это была всего лишь игра? Не могу говорить. Не знаю, что я могу ему сказать. То, что я сделала, было правильно. Но это разрушило все. И мою жизнь тоже. И если бы я могла, я бы убила его, не задумываясь. Вижу, как зло усмехается и снова поворачивается к Райли. Не могу рассмотреть из-за его спины, что он там делает. Саймон мучительно стонет. Слышу скрежет зубов и тяжелое дыхание. Понимаю, что пытается сдержать крик. Не получается, и Райли орет, сотрясаясь в конвульсиях на стуле. Мои веки начинает щипать от слез. Хватаю ртом воздух, извиваясь в руках головорезов, которые держат меня, и смотря на окровавленные ногти, падающие один за другим на серый потертый пол. — Хватит, пожалуйста, хватит! — не выдерживаю, кричу, умоляя Макарова остановиться. Лучше бы он меня пытал. Он поворачивается и выпрямляется. Вижу извращенное удовольствие и садистский блеск в темно-карих глазах. Улыбается мне и потягивается всем телом, отшвыривая щипцы куда-то в сторону. — Ну что ты так расстраиваешься, моя прелесть? У него еще одна рука есть в конце концов. — Перестань его мучить! Ты же на меня злишься! На меня!!! — мой голос срывается, когда ору это, смотря на обмякшее тело Райли и его окровавленные пальцы с вырванными ногтями. — Да, на тебя, моя милая. Но я же не могу обижать тебя. Я же тебя люблю. Макаров подходит и обхватывает мое лицо ладонями. Рассматривает внимательно, прикусывая нижнюю губу и заправляя еще влажные волосы мне за ухо. Стирает большими пальцами дорожки слез с моих щек. — Не могу, когда ты плачешь, моя прелесть. — говорит задумчиво, поглядывая на меня сверху вниз. — Но я так зол, так зол на тебя... Замолкает на мгновение, а потом радосно улыбается, и от этой его улыбки, больше похожей на оскал, меня пробирает озноб. — Только потому что ты просишь, мой любимый ядовитый плющ, я позволю тебе выбрать. Макаров отпускает меня и подходит к Саймону, хватая его за волосы на затылке и запрокидывая голову вверх. Смотрю в медовые измученные глаза, и внутри что-то обрывается. — Выбрать что? — хриплю, борясь с тошнотой. — Ну это совсем просто, моя прелесть. Выбирай, кого сегодня будут трахать. Тебя или его. Я конечно не по мальчикам, но думаю, пара любителей у меня в отряде найдется. — смеется, словно придумал отличную шутку. Солдаты, что держат меня, хмыкают. А я пытаюсь справиться с головокружением. — Можно сначала его задницу дубинкой разработать. Чтобы мягче вошло. Ржут уже втроем. Продолжаю смотреть в глаза Саймона. Вижу, как шепчет одними губами, разбитыми в кровь: — Не смей... — Не трогай его, — говорю, пока меня сковывает тупое оцепенение. Почему-то становится все равно. Абсолютно плевать на то, что будет с моим телом. Я и так за эти полгода изваляла его в грязи, раздвигая ноги перед разными случайными мудаками в пьяном угаре. Единственное, чего я не смогу пережить, это увидеть то, как ломают его.