Домой.

      — Я хочу домой, — утыкаясь куда-то под челюсть носом, шепчет Руслан, не задумываясь, что из-за шума музыки и чужих голосов может быть вовсе не услышанным. Да и алкоголя в крови уже так много, что он не совсем уверен, к кому прижимается, просто надеясь, что это Илья, или Алина, или кто угодно хорошо знакомый, чтобы потом не было стыдно. Чувствует тепло чужой кожи, когда ему волосы перебирают пальцами на затылке. Рука большая, однако пальцы длинные, с мягкой кожей. Может, ему так просто кажется? А может, его и вовсе никто не гладит. Но вот над головой низкий хрипловатый голос, пробивающий дыру где-то под сердцем своим несоизмеримо красивым тембром.       — К кому? — И почему Тушенцову кажется это всё таким знакомым? Этот голос, эти руки, да даже тело, одежда, размеры. Делая над собой усилие, он открывает глаза, насколько получается, и сталкивается с серо-голубыми радужками, пристально, слегка насмешливо наблюдающими за действиями пьяного парня. До шатена доходит с трудом, но он тянется к мягким щекам ладонью, оглаживает россыпь ярких веснушек, расфокусированно осматривая давно знакомое лицо.       — К тебе, — скорее по старой привычке, чем с осознанием, произносит Руслан. Губы немеют, и сводит что-то в животе, рассыпая покалывающее чувство по всему телу. Шея сокращается от неприятного, болезненного тика, вырывая остатки сил. Сиплый болезненный стон даёт понять, что сил сопротивляться и контролировать себя нет, поэтому сидящий рядом, подзывая кого-то, шепчет на ухо, переглядываясь несколько минут неясными для Тушенцова глазами. Он сам лишь зарывается носом в мягкую ткань тёмного свитшота с каким-то приятным одеколоном, закрывая глаза. Тело расслабляется, тёмная дымка перед глазами усыпляет переутомлённый рассудок.       В себя он приходит пару раз, неосознанно, едва перебирая губами, шепчет крутящееся на языке имя. Названный руки касается успокаивающе, говорит что-то вроде: «Я здесь», и картинка снова сменяется темнотой, стоит только теплому чувству спокойствия по грудной клетке растечься. Поглаживание по щеке, голове, коленке. Едва подлезающие под дыры на скинни-джинсах пальцы. На губах сонная, довольная улыбка, ему нравится здесь находиться. Здесь — в машине. По крайней мере, так кажется по личным ощущениям и напрягающему спину сидячему положению. Тут пахнет так же, как от толстовки, утыкаясь в которую, он первый раз уснул. Тут эти ласковые касания и дурманящий разум голос. Тут он. И в целом этого с головой хватает, чтобы, не думая, отключаться. Ему всегда можно доверять. Свои секреты, мысли, тело. Ему можно доверить свою жизнь, ведь голубоглазый готов будет в лепёшку разбиться, лишь бы её спасти.       Момент, когда они оказались в квартире, Руслан помнит размыто вовсе не из-за сна, а из-за алкогольного опьянения, стирающего из памяти все самые красочные и желанные моменты. Вот его у машины ловят, когда он чуть ли не падает на землю. В глаза смотрит чужие и неосознанно руками к шее тянется, оплетая её так, чтобы можно было к себе притянуть. Что-то шепчет рыжему на ухо и улыбается криво. А потом темнота квартиры окутывает. На скорую руку закрытый дверной замок, боль в спине, когда к этой же двери прижимают, едва не вдавливая. Губы тянет от напористых, страстных поцелуев. Приглушённый стон, привкус металла на языке, собственные пальцы, сжимающие мягкие волосы, его тяжёлое дыхание, сжимающиеся на талии руки. Они что-то говорят, но из памяти стираются полные диалоги, оставляя лишь бессвязные обрывки. Обветренные чужие губы на чувствительной шее поцелуями обводят летучую мышь. Особенно развязный, громкий стон, утробный, вымученный хрип в самые губы. Смена локации, мягкий матрас под спиной, прикосновения к любимому обнажённому телу. Синяки на бёдрах Тушенцова, укусы на шее Кашина. Неразборчивые слова о любви, капля пота в порыве быстрых толчков, падающая на постель.       Руслан резко открывает глаза, моментально об этом пожалев. Яркий свет ослепил, вырывая из болезненно ноющего горла пронзительный хрип. Маты сыплются сиплым голосом, когда мужчина пытается изменить положение на кровати, чтобы спина не болела так сильно. Проходит несколько минут, прежде чем голову пробивает осознанием — он не у себя. А следом ещё одним, пронизывающим сердце болезненным уколом — квартира ему знакома. Это та самая, куда он одновременно стремился и никогда не хотел бы больше попадать. Не хотел бы, потому что вообще не ебёт, что будет там делать. А хотел бы просто потому, что там всё. Воспоминания, мысли, чувства. Там он. Перебирая в раскрошенных воспоминаниях вчерашний день, пытается сообразить, как он сюда попал. Вроде бы они все вместе собрались в кальянной, вроде звал его туда Илья. А потом… Потом алкоголь, пьяный угар, размытые лица друзей, заливающихся смехом. Чей-то сильно знакомый голос, прикосновения, машина. Голова невыносимо болит, глаза ноют, переходить в сидячее положение почему-то неприятно, болезненно ноет спина и… Что, блять? Сон как рукой снимает, когда шатен замечает на себе разбросанные в разных точках алые отметины и расцветающие синевой и желтизной укусы. Осколки воспоминаний уже не кажутся ему такими бессвязными и глупыми.       Растирая виски мужчина пытается осмыслить всё то, что с ним успело произойти и как на это реагировать. Даня — человек сложный, особенно с теми, кто его любит. Даня бывает резким, бывает лезет в то, во что не стоило бы и пытается вдолбить свою истину, даже если о ней не просят. Но он был таким раньше. Молодым, несдержанным, эмоциональным. Не сказать, что Тушенцов очень сильно следил за его жизнедеятельностью. Возможные первые пару месяцев… Год? Потом собственных заморочек стало так много, что мысли об утраченном беспокоили лишь в будоражащих, пугающих правдивостью снах. Иногда поздними вечерами, опускаясь на кровать в большой пустой комнате просто по привычке хотелось, чтобы его крепко обняли. Чтобы можно было обернуться и на второй половине кровати увидеть его. Растрёпанного, заёбанного, но так сильно взволнованного чужим состоянием, что вовсе забивал на своё. В какой-то момент вина переросла в раздражительность, а желание видеть рядом притупилось, мучая рассудок лишь редкими несбыточными фантазиями. Как реагировать теперь, когда такая необходимая возможность поговорить выдалась? Но и что говорить, учитывая контекст её появления? Голову опаляет плавленным металлом, в горле противная сухость. За спиной открывается дверь, разворачиваться не хочется. Спина деревянная, ноги ватные, голова пустая и нездорово тяжёлая.       Когда перед глазами мелькают знакомые ноги, он хочет зажмуриться. Не успевает, видит, как на корточки опускается тот, чьё присутствие вызывает внутри тотальное вымирание. С трудом подняв голову, сталкивается своими тёмными с его светлыми. Долго вглядывается. Глаза Дани стали тусклее, чем Руслан помнит. А может, его от похмелья так штормит? Может. Похуй. Кашин растрёпанный, сонный и невероятно утомлённый. Спали вместе? Оборачиваться на вторую сторону кровати ему кажется сейчас максимально неуместным. Когда глаза напротив без стеснения обводят обнажённое тело, прикрытое лишь слегка одеялом Руслан краснеет, осознавая как всё выглядит со стороны. Кашин озорно сверкает глазами, растягивает губы в непривычно нахальной полуулыбке. Шатен думает, что вот сейчас у него остановится сердце от самого мощного прихода на памяти. Забить на пульсирующие мышцы и саднящее горло сложно, голова с каждой минутой становится всё тяжелее, а разгорающиеся в противовес болезненным ощущениям приятные чувства путаются окончательно.       — Помнишь что-то? — от одного тембра голоса в животе сворачивается тёплый клубок вязких чувств и ощущений. Давно он его не слышал. Очень давно. Кажется, он тупит слишком долго, потому что его осторожно трогают за колено, сжимая грубоватыми пальцами кожу. Старший реагирует, моргает и пытается хоть немного сконцентрироваться. Судя по настроению Кашина, помнить надо прилично.       — Урывками… — получается скорее протяжный хрип, нежели полноценный ответ. Даня убирает ладонь от его ног, указывает на бутылку воды у кровати.       На пару мгновений Руслана переносит в то время, когда никакой хуйни между ними не было. Когда после выпитой бутылки воды можно было долго целоваться на этой же кровати, зайти слишком далеко, ощутить, что простых прикосновений предательски мало. Слушать тяжёлое дыхание младшего, сжимающего кожу под пальцами и закатывающего глаза от удовольствия. Приготовив завтрак, валяться вместе на диване, изучая, что нового попало в интернет. Оскорблять кого-то, перед кем придётся натягивать дежурную улыбочку на съёмках. Целоваться там же, забив на телефоны, вновь сорваться, жадно друг друга лапать, срывая одежду. Рука как-то резко сжимает ладонь Кашина, замершую совсем рядом с его коленями. Он пристально следит за реакцией. Рыжий меняется в лице, сжимает челюсть, хмурит брови и отводит глаза, но никуда не уходит, сидит и позволяет к себе прикасаться. Руслан думает, что за свою дерзость хозяин квартиры бы сейчас вполне мог встать и въебать ему так, что зубы пришлось бы собирать по полу и постельное бельё от крови в химчистке отстирывать. Но он, как и делал всегда, шокирует совершенно неожиданным действием: сжимает его пальцы в своей ладони. Тушенцов глаза поднимает слегка шокированно, явно не осознавая, что происходящее реально.       — Мы переспали… Это помнишь? — он задумчиво обводит все татуировки на чужих фалангах. Пристально всматривается в каждый рисунок, изучает кожу, будто пытается запомнить. Будто прощается. Руслан, прикусив губу, отводит взгляд, потому что сопротивляться не хочется, а наркоз для совести устроить придётся. Пару недель назад он бы даже простого прикосновения к себе не позволил, а сейчас чувствует, как внизу живота ком тугой закручивается, выдавая тоску с потрохами.       — Обрывками, но да. Помню, — сердце в груди колется, смотреть во внимательные серые страшно. Руслан думает, что теперь они оба ведут себя по-детски глупо и наивно. Ведь согласитесь, ни один взрослый человек, сидя друг перед другом, не стал бы молчать о накопленных обидах и проблемах. Никто не стал бы обрывать выстраиваемую годами связь из-за простой глупости и недопонимания.       — То есть ты… Пошёл на это осознанно? — Тушенцов уже хотел было огрызнуться о том, что в его состоянии опьянения осознанность была последним, что посещало голову, но по мягкому, осторожному взгляду понял, что вопрос в другом. И правда, он ведь мог сразу, как всё понял, собраться и уехать. Он вполне был в состоянии уехать ещё в тот момент, когда Даня поймал его на выходе из своей машины. Его спрашивают о том, почему он остался.       — Да, — смотря прямо в глаза, даже увереннее, чем предполагалось, выпаливает Тушенцов, чувствуя, как чужие пальцы сжали его руки сильнее, пытаясь скрыть нервозность. Сколько бы ни таилась внутри обида, как бы неправильны ни были его поступки и сколько бы боли ни приносило безразличие длиной в несколько лет, он готов пытаться идти навстречу. Потому что видит, что хочет этого не один. Он наконец видит, что все его эмоции и чувства, годами скапливавшиеся под хрупкими рёбрами, вовсе не надуманны и не неправильны.       Кашин, собираясь с силами, уже хотел что-то ответить, но Руслан, порываясь вперёд, цепляется пальцами за его футболку и впивается в губы быстрее, чем сам осознаёт едва начинающую созревать в голове осознанную мысль. Рыжий теряется на пару мгновений, но, поднявшись, толкает спиной на кровать, создавая между ними расстояние всего на несколько мучительных секунд. Даня ловит в его глазах блеск, мягко обхватив за талию, тянет ближе и накрывает его губы снова. На этот раз осторожнее, медленнее и нежнее. Вдумчиво, осознанно, отдаваясь в это действие всем бешенно бьющимся о стенки груди сердцем. Руслан, губы раскрывая, чужой язык пропускает, обвивает руками его шею и пальцами в волосы зарывается, несильно их сжимая, когда ноги начинают предательски дрожать от головокружения и сонного состояния. Они лежат, обнимаясь так крепко, что сводит мышцы и холод пробирает кончики пальцев. Лежат, вовсе не думая о том, чтобы одеть Руслана или уравнять их невидимый счёт, раздеть Кашина. Им хорошо просто быть. Не важно как и где, не важно, в одежде или вовсе без неё, с ноющими синяками по всему телу или красными полосами вдоль лопаток. Главное — вместе. Главное, что рядом.       Они обязательно поговорят вечером, лёжа на просторном диване. Обсудят и выскажут то, что гложит душу и давит на лёгкие при виде друг друга. Они обязательно справятся с выросшим расстоянием и предстоящими объяснениями «где», «что», «как» и «когда», которых от них, несомненно, потребует аудитория. Но они займутся этим позже. А пока Кашин тихим шёпотом на самое ухо извинения шепчет, перемешивая с какими-то просьбами и обещаниями. Руслан вслушивается, перебирая мягкие пряди на его затылке, трётся щекой о чужую, и глаза закрывает, отдаваясь повисшей в одно мгновение тишине.             Вчера он поехал не просто к Дане.                   Вчера он вернулся домой.