«любить»

Андрей заходит в незнакомый ему дом. Уютный; наверняка здесь живёт счастливая семья. Подтверждение этому нашлось сразу — на столике в гостиной в рамке стоит фото с двумя девочками и их родителями. Не желая всматриваться в их лица, он идёт дальше, ступая грязными ботинками по ковру. Тревога поглотила всё внутри, будто в конце коридора не лестница, а эшафот с палачом. Вверх, вверх, вверх… Лестница кажется бесконечной петлёй, по которой идти уже надоело, но ноги упорно передвигаются. Последняя ступенька проваливается, а под ней темнота, как в солнечном сплетении Князева. Паника отравляет с каждой секундой всё сильнее. Он поворачивает голову, даже не желая этого, и не может закричать. На кровати буквально трупом лежит человек; в одной руке зажат шприц, в другой пачка сигарет. Издалека кажется, что мужчина просто лёг отдохнуть и сейчас встанет, но трупные пятна по всему лицу зачеркивают предыдущее предположение. Андрей подбирается всё ближе, боится смотреть на лицо покойника, но через силу делает это и покрывается холодным потом… Андрей резко открывает глаза, лицезрея обшарпанный потолок квартиры на Миллионной, а не перекошенную смертью рожу Горшка, который сейчас спокойно сопит рядом на другом матрасе, закинув руку себе за голову. В груди продолжает печь страх, будто внутри работает кузня, которая клеймит и без того истерзанное тело. Эти сны повторяются почти каждую ночь, как предостережение из-за появившейся наркотической привычки Михи; и это выбивает из-под ног почву, заставляет чувствовать себя настолько крошечным в этом порочном мире, что хочется самостоятельно себя же раздавить пальцем. Ещё и это глупое чувство внутри Князя каждый раз, когда Горшенёв невольно касается его, восхищается, радуется всему так искренне, как ребёнок. И ближе не подойдёшь, не расскажешь, и сны эти выгрызают из сознания Андрея последние крупицы здравого мышления. А может, оно и к лучшему, что он больше не может и даже не хочет нормально думать. Думать губительно и тяжело, особенно, когда в глаза бьёт лунный свет из окон без штор, освещая небогатое убранство помещения и Мишу: спокойного, умиротворённого, такого, какого было просто невозможно не полюбить. Князев поворачивается на бок, пялясь на лохматые волосы и густые брови, которые хмурятся, создавая морщинку на лбу. — Чё не спишь? — тихий вопрос звучит, как гром посреди чистого неба. Горшок продолжает лежать с закрытыми глазами, но смотрит, как всегда, в самую душу. — Кошмар приснился, — перед глазами ещё мелькает стоп-кадр со шприцем, который хочется прогнать, как назойливую муху, но оно, как на зло, ещё больше летает над головой. — Бля, чёт зачастил ты, — всё-таки открыв глаза, Миха первое время щурится от яркого света из окна. — Чё хоть снится, ё-моё? — Ты. Мёртвый. Слова выдавливаются, как фарш из мясорубки, из которых нужно слепить котлету. Только вот она пересоленная и горькая, которую явно не хочешь съесть от бессонницы посреди ночи. Полминуты Горшок просто молчит, думает, крутит внутри себя шестерёнки, пока не поворачивается лицом к Андрею, чтобы заглянуть в полной растерянности голубые глаза. — Не так оно всё будет, Дюх, — голос Михи ломается, и Князев на необъяснимом уровне чувствует, как его друг тоже нервничает, будто хочет сказать что-то ещё, но всё не решается; тянет свою мозолистую руку к светлым волосам, но скользит к плечу и через секунду роняет открытую ладонь рядом. — Не так… Андрей переплетает их руки — точно разучился думать — и смотрит, выжидает, когда ему дадут в морду, а может и что хуже. От Михи не ожидаешь ничего, он настолько непредсказуем, что иногда даже невозможно понять — это точно человек, а не божественная фантазия Князева, которая сейчас, и вполне уверенно, сжимает его руку в ответ. Они лежат так какое-то время, не разрывая зрительного контакта, через него безмолвно выговаривая всё, что невозможно сказать обычными словами. Поддавшись немного вперёд, что-то рвётся внутри Князя, будто струна, натянутая по самое «не могу», да так сильно, что бьёт в голову кирпичом с налипшим цементом. Вторая рука без стеснения гладит скулу Горшка: горячую, незнакомую. Первым прерывает эту игру Миха, не разрывая замка из рук, привстает и впечатывается губами в губы Андрея; делает несколько скованных движений, пробуя новые ощущения, и отстраняется, смотря куда-то от стыда или нервозности сквозь Князева, который уже тянется за поцелуем вновь. К чёрту дурные сны, не так всё будет.