lost cause.

      Вероятнее всего, они оба понимали, что проиграют. Друг другу, себе, всему миру. Своим характерам, своим стенам в голове, стенам в их крошечной однушке, прокуренному балкону, да даже погоде за окном. Пламя костра не может гореть вечно. Особенно если его тушат с двух сторон. Особенно если оно тушит само себя.       Наверное, это знание было где-то в самой дальней части мозга, где-то в подсознании, где-то на самой верхней полке самого дальнего стеллажа какой-то забытой библиотеки. Где-то, куда Хао не мог (не хотел) заглядывать. Потому что все было понятно в день, когда он пропал, упал, утонул, продолжал падать и тонуть.       В день, когда он влюбился в Ханбина. Был ли Ханбин влюблен в него в тот же момент? (Какая уже к черту разница?)       Ханбин пахнет ментоловыми сигаретами (Хао ненавидит табак и все, что связано с курением, но тонет в этом запахе), дождливой погодой (и дождь Хао не любит, ему больше по душе солнце и тепло, но ханбинов дождь укутывает словно мягкое пушистое одеяло), лавандовым шампунем (Хао нравятся сладкие запахи, но эта сладость душит до щекотки в носу), морем (Хао совершенно не умеет плавать) и невыплаканными слезами.       Последнее, конечно, не правда, Хао ведь не идиот. Он понимает, что Ханбин выходит на балкон не только покурить. Он понимает, что человек, у которого все в порядке, не будет выкуривать две сигареты за раз и возвращаться за еще одной меньше, чем через час. И красные глаза у Ханбина вовсе не от ядовитого дыма, потому что нельзя за столько лет не научиться курить так, чтобы не убивать свои глаза каждый раз.       Вот только сам Хао не лучше. И Ханбин наверняка не может не замечать, как Хао запирается в ванной посреди ночи, думая, что он уже уснул. Включенный кран и вода, стучащая об раковину, — попытки заглушить собственные слёзы, Ханбин тоже не глупый. Он готов поклясться, что слышит, как каждая солёная капля падает на холодный кафель, слышит надрывные всхлипы и сбивчивое дыхание, удары о стену.       Они и правда стоят друг друга. Особенно в своих попытках показать, как все хорошо, когда это очевидно не так у обоих.       Хао кажется, что розовые очки на глазах уже стали родными. Они легли на переносицу потерянным паззлом, сами собой ввелись под кожу и прижились, винтами прикрученные к черепу. Их уже не снять безболезненно. Тут уже они не сломаются стеклами внутрь. Тут скорее сломается Хао в попытке их вытащить.       Просто Ханбина хочется спрятать от всех проблем, окружить заботой и сказать, что все будет хорошо. Просто Хао хочет быть сильным для него, хочет быть тем, на кого можно положиться. Просто Хао не хочет, чтобы Ханбин переживал за него. Просто Хао хочет помочь, ценой, может, своего здоровья, ценой себя, ценой всего, если понадобиться. У Хао все просто, если так посмотреть.       Одна сложность в том, что Ханбин абсолютно такой же. И это так смешно. И это так больно. .       — Хао.       Голос Ханбина гремит громом в тишине крошечной кухни. И Хао сжимается на стуле от этого грома. Он заранее знает все, что хочет сказать Ханбин, можно даже не открывать рот, не начинать разговор, не слушать, не продолжать. Они словно могут общаться телепатически, достаточно взгляда глаза-в-глаза, но сейчас Хао даже не нужно поднимать голову, потому что он и так чувствует все еще не сказанные слова где-то под ребрами. Он сжимает кулаки так, что корочка на вечно сбитых костяшках трескается и с языка чуть не срывается непрошенная и ненужная фраза. Не надо. И ему не нужно уточнять, что именно.       — Хао, — повторяет Ханбин. — Посмотришь на меня?       Хао дрожит, но медленно переводит взгляд на глаза, в миг ставшие чужими.       Они ведь всегда считали, что знают друг друга так, как не знают никого. Знают, как не знают собственные родители и они сами себя. Как будто сами друг в друга превратились, как разлученные при рождении сиамские близнецы, как одна личность на двоих.       Открывать глаза на реальность оказывается больно. Вырывать розовые очки из-под кожи еще больнее. Хао знал о Ханбине ровно столько, сколько Ханбин решал показывать. А Ханбин знал о Хао только то, что показывал ему Хао. И это был настолько очевидно, что они могли решить это в любой момент. Срубить еще на корню, когда только заметили, или вообще не дать засыпать семечко землей — обговорить еще на берегу, когда Ханбин сказал Не знаю, как люди это обычно предлагают, а Хао ответил Да.       Но они, не сговариваясь, решили строить стены. Стены с маленькими решетчатыми окнами, чтобы через эти окна показывать, как все хорошо, показывать да у меня все в порядке, лучше про себя расскажи и ничего не случилось и все хорошо, правда. Бесконечные высокие стены, тянущиеся до луны и обратно, как должна тянуться клишированная любовь. Может ли идти речь о любви, когда их однокомнатная квартира на деле является лабиринтом без выхода и без возможности добраться друг до друга?       Взгляд Ханбина — потрескавшееся стекло, такое же, как их сердца, которые они бесконечно пытались склеить скотчем и супер-клеем, но это всегда было бесполезно, и они сами это понимали. Хао видит в его глазах отражение своих, таких же разбитых, наполненных горечью. Слезы плещутся где-то на дне, но не глаз, а лёгких, даже если это невозможно, мешая дышать.       — Я пошёл. Вещи собраны, Джиун скоро приедет.       Голос Ханбина наоборот ровный и спокойный, словно ничего не случилось, но Хао способен уловить неуловимое. А Ханбин что уж и умеет на отлично, так это казаться невозмутимым даже в самых шатких состояниях. Это Хао уже понял. Вот только поздно.       — Слышишь?       Хао слышит только потрескивание костра. Это они поджигают мосты, связывающие их стены. Кажется, что если он откроет рот — расплачется, распадется на атомы, разобьется, как упавший на пол стакан. Он словно вообще не дышит, но берет себя в руки.       — Если уйдешь, то мир рухнет, — шепчет на грани срыва.       Ханбин тяжело выдыхает и, подойдя, прижимает Хао к себе. Их сердца бьются в унисон, отдаваясь звоном в ушах. Хао изо всех сил пытается сдержать слезы, но это оказывается сильнее него. Он цепляется за ханбинову толстовку, как за спасательный круг, словно еще немного, и он утонет в осколках того, что они сначала построили, а потом и сломали собственноручно.       — Боюсь, мир рухнул в момент, когда мы встретились.       И Хао не остается ничего, кроме как отпустить.       Выпустить из кухни, из квартиры, закрыться изнутри и упасть. Выпустить из сердца будет сложнее.