le serment de sang

— В общем, нужно сейчас договориться о наказании, — объясняет Дима правила “Неигр”, — и если там нужен дополнительный реквизит, то за ним сгоняют как раз пока идёт мотор, а он будет долгим. Там бутылки со стола убрать и выставить заново в пирамидку — полдня приблизительно. Якушев хмыкает на разговоре о бутылках. Антон полагает, что будет много таких шуток сегодня, главное, чтобы они все были от Швецова — на правах друга ему можно тыкать в триггеры, — и надо бы удержать Диму от саркастических замечаний. Благо, Якушев в его команде. Быть может, именно поэтому Александр и говорит: — Порка. Дима чуть удивлённо изгибает бровь. Антон чувствует, как кровь приливает к щекам. Сдержаться бы и не упасть ни в нервный смешок, ни в смущённый кашель. Поз гораздо быстрее справляется с удивлением и деловито уточняет: — С помощью чего? — Ремень, — пожимает плечами Илья. — Получается, реквизит не нужен, — делает правильные выводы Дима, осмотрев, во что одеты участники. — Тогда по кайфам. Илья всё-таки чуть прищуривается и осторожно спрашивает: — А нормально вообще, что мы так сделаем? Ну, никого не смутит ничего? Антон честен с собой: перед выполнением наказания надо обновить грим, потому что он точно будет краснеть щеками. — Да похуй вообще на это, это ж забавная часть шоу, — пожимает плечами Дима. — Просто прикинь, как будет шикарно некоторым смотреть выпуск и нет-нет да напоминать себе, что в конце так или иначе будет порка. Якушев и Швецов такого прикола, быть может, и не выкупают, но если Поз говорит, что в этом что-то есть, то это сильно успокаивает. Они дальше придумывают выход, специальные движения для превью, немножко общаются с залом. Шаст погружается в эту атмосферу и старается быть профессионалом. Ровно до тех пор, пока не оказывается тем самым человеком, которого мысль, что в конце так или иначе будет порка, сильно будоражит. В перерывах он больше пьёт, просит ставить музыку с более агрессивными битами, старается ни о чём не думать — последнее обычно получается очень хорошо. Антон держится — а потом проходит финальный тур, Якушев с Позом празднуют победу, — Шаст облизывается нервно, словно происходящее вообще хоть как-то его касается. Он становится громче, сыпет комментариями — озвучивает мысли Ильи, мол, ему хотелось, чтобы его именно Сашиным ремнём… — даже сам не замечает, как его это заводит. Дима смотрит на него такого чуть внимательнее, но ничего не говорит. Наверное, просто старается держать под контролем ситуацию, чтобы Шаст не разбушевался совсем, но Антон останавливает сам себя, а потом и съёмка завершается — и надо обязательно будет посмотреть, что получится после монтажа. У Антона есть несколько вопросов к себе, и из них он задаст ровно ноль. Но после съёмок, когда они с Димой уезжают из Сколково, он всё-таки спрашивает у Поза, сидящего за рулём: — Классные моторы получились ведь? — Скорее всего, — кивает Дима. — И наказания сегодня такие… необычные, — Антон облизывает губы. Поз больше следит за дорогой. Хотя Шастун выбирает правильное время: начинает разговор на долгом красном. — Да как будто у нас и нет обычных наказаний, — Дима пожимает плечами. — Как будто каждый раз мы выбираем разное, и всё умеет удивить. Разве что с поркой прикол, потому что это одна из первых вещей, которая в целом приходит на ум, когда ты говоришь о наказаниях, а она вон только в каком выпуске возникла. Антон прикусывает губу. Как будто Дима сам начинает разговор о том, о чём ему очень хочется поговорить, но и нарушает его заход, мол, в этом нет ничего необычного. И как вообще теперь вырулить к теме, что Антону это как-то слишком понравилось? Поэтому Шаст решает сначала сформулировать всё в своей голове, а потом уже делиться чем-то с Димой. Он делает музыку погромче и почти не говорит, пока Поз не высаживает его у подъезда. — У тебя завтра прям с утра съёмки? — вздыхает Антон, которому сильно не хочется возвращаться в свою квартиру одному. — Да, “Дерби” же снимаем, — кивает Дима. — Поэтому я поехал домой отсыпаться. А со следующего дня “Неигр” повезёшь нас ты. — Конечно, — Антон улыбается. И ждёт. Потому что можно не говорить друг другу что-то на прощание — минут через сорок точно будут общаться в каком-нибудь мессенджере, — но завершить личную встречу без поцелуя Шасту тяжело. Ему нравится целоваться с Димой. Это тоже надо озвучить. Когда-нибудь — не сейчас — потому что сейчас Дима всё понимает без слов: тянет Антона к себе, целует нежно и коротко — усталость и радость смешиваются в каждом жесте. Вот теперь Шаст может вернуться — потому что такие поцелуи — этакое обещание, что вернуться можно будет и к Диме. /// Все вопросы, которые у Антона возникают к себе, он решает с помощью порнофильмов. Точнее, это очень работало раньше, когда ещё в загадочном школьном периоде у остальных всё складывалось как-то само собой, а у Антона идеально всё было только с физикой, и нужно было искать какие-то ответы вне своего круга — просто потому что и вопросы-то не сформулируешь. “Пацаны, мне чёто странно с девчонками обжиматься под медляки, хотя девчонки клёвые у нас” непременно заменялось на “пацаны, есть лишняя сигарета?”. А дома почему-то сильные мужские руки, сжимающие волосы наигранно стонущей нимфы, привлекали куда больше внимания, и Шаст ловил себя на том, что в целом ролики без женщин… приятнее. Хотя и показывают там ужасные вещи, если уж на то пошло. В целом порно создано для того, чтобы в один судьбоносный вечер бесконечных вопросов оказать, на что у тебя встаёт, и для того, чтобы подарить какое-то отвращение то ли к сексу, то ли к себе самому во время такого мероприятия. Антона это, конечно, не травмирует, но от изобразительности неприятно. Зато он открывает для себя форумы с очень откровенными рассказами, и это неожиданно работает хорошо, хотя не то чтобы Шастун любит читать. Просто здесь совсем неприятное можно прочитать по диагонали, а приятное — перечитать раз десять, не переходя к следующему абзацу. Ещё и непонятно всегда, то ли это выдумки авторов, их фантазии, то ли жизненный опыт, то ли — всё вместе. Но буквы как-то безопаснее. И когда Антон читает про то, как герой-бизнесмен намекающе проводит пальцами по руке бариста — конечно, тоже мужчины, — забирая стаканчик кофе, и как они потом уединяются в подсобке — в целом дальше можно и не читать, там предсказуемо, — что-то внутри отзывается. После того, как Антон себя узнаёт — и потихонечку принимает, — нужда в обращении к таким текстам за поиском чего-то знакомого отпадает, а там и жизнь вертится слишком быстро — и когда он в итоге оказывается в объятиях Димы, тексты и вовсе теряют все свои краски, обращаются набором букв, нелепо поставленных рядом. Но сейчас как будто есть повод вернуться к старому методу: сработал в определении ориентации — может, поможет в определении странного кинка. Антон воспринимает это всё с ироничным смешком: он словно обнаружил у себя какую-то нелепую сыпь в смешном месте — на левой ягодице, например, — о боже, даже в смешной метафоре хочется, чтобы ягодицы краснели, — и ищет в Интернете рассказы о том, что это может быть и как справляться — рассказы полувыдуманные, противоречивые, но отчего-то всё равно цепляющие внимание. Шаст долго разбирается в системе нужных тегов, пугается некоторых терминов, ещё больше пугается самой мысли, что такие практики существуют и за пределами текстов — что-то чуть страшнее, опаснее, чем вполне уже привычные — Антон фиксирует в себе определённое сожаление, что привычные лишь в шутках и обсуждениях, но не практике — лёгкие заигрывания с бдсм-тематикой. Ему хватает полтора часа, чтобы расставить свои границы: жесть его напрягает, к тому, что полегче, он присматривается не просто с любопытством — фантазия рисует красивые картинки в голове, от которых румянеют щёки. Наверное, Антону ничего такого бы никогда и не захотелось настолько отчётливо, если бы он не был в отношениях с бесконечно надёжным и со своей хитринкой заинтересованным в экспериментах Димой. Осталось только и всего — предложить это Позу. Антон нервно хмыкает. Они вроде как стараются быть откровенными. Вот Шаст нередко откровенно себе признаётся, что он смотрит на Диму и даже не представляет, о чём он может думать в тот или иной момент. И со своими демонами Поз не знакомит — Антону достаточно знать, что их много. То, что демоны Димы затихают под его ладонями, Шаст изучает уже сам — и едва ли не мурлычет от какого-то счастья, словно ему открылись великие тайны. Смущение у них разное: Дима не любит свои внутренние шрамы, Антон — себя как личность со своими желаниями, — пока что они справляются, впрочем, перекрывают смущение шутками, поцелуями и мягкими лекциями или сбивчивыми монологами — смотря кто кого пытается успокоить. Поэтому как будто Антону не сложно предложить… Он прерывает себя, ему не нравится слово. Его неожиданной новой черте требуется другое. Он хочет просить. Шумно выдыхает — но слово кажется подходящим. Не находится разве что подходящей ситуации. Сначала их сильно мотают съёмки, причём для разных проектов: Дима снимается на “Площадке”, куда активно заманивает Серёжу, у Антона — технички нового шоу с Арсом, а между — обмен сообщениями, смешными кружками. — Ну вы ещё видеозвонок устройте, чтобы в курилки одновременно пойти, — с какой-то толикой ревности бурчит Арс, которого, может, просто раздражает, что Антон искренне улыбается вот только сейчас — вне камер, в гримёрке, когда читает очередное сообщение, а может, куда больше раздражает, от кого это сообщение. — И пойдём, — Антон еле удерживается, чтобы показать ему язык. Арсений точно хочет добавить что-то язвительное, но сам отвлекается на телефон, бросает на Антона быстрый взгляд, словно не верит, что Дима успевает и ему прислать что-то, что рассмешит именно его — действительно забавный факт про пиво и кино. Потом работа их сводит обратно, и Антон даже как-то рад присутствовать на обсуждении потенциальных гостей “Громкого вопроса”, потому что можно было сидеть напротив Димы и откровенно любоваться тем, как узкие рукава чёрной футболки напрягаются, когда он скрещивает руки на груди и чуть прищуривается, чтобы разъебать очередную идею Стаса. Арс иногда замечает, как Антон подвисает, и тыкает его локтём в бок, чтобы не отвлекался. Пару раз — действительно тогда, когда Стас обращается именно к Шасту, один — просто хохмы ради. Антон супится и кутается в оверсайзное худи. — Так а мы долго ещё будем? — ворчит он. — Мы с Позом жёстко хотим в курилку. Дима даже не удивляется тому, что он вписан в чужие желания — особенно в желание сбежать к чему-то красивому и саморазрушительному, — и уверенно кивает. Не то чтобы они здесь многое решают: есть люди, появление которых в шоу ни у кого из них не вызывает вопросов; есть люди, которые у кого-то в четвёрке есть в своём личном чёрном списке, но они Шеминову как раз поэтому и известны, чтобы он лишний раз в обсуждении гостей их не вспоминал; есть люди, с которыми ничего их не связывает, кроме нахождения в медийном поле, но это такая игра, в которой как будто связь не так уж и нужна — сколько раз они проёбывали даже с друзьями? Так что это больше информационное: вот есть желание связаться с такими-то личностями, насколько вам будет противно? Лишь одно имя демонстративно вычёркивает Серёжа — вот уж кто реже всего находит ссор на стороне. Дима, конечно, смотрит на это с цепким любопытством: — А будет история? Серёжа отрицательно качает головой и предупредительно смотрит на Арса, который как раз в курсе этой самой истории. Тот жестом показывает, как закрывает губы на замок и выкидывает ключик. Дима с Антоном почти синхронно встают со своих кресел. — И не вздумайте в курилке предполагать, что случилось, — ворчливо, но добродушно даёт напутствие Серёжа. — У меня уже три версии, — как бы заговорчески, но так, чтобы все слышали, говорит Дима, чуть притягивая к себе Антона. Тот понимающе кивает, рисует им в голове шлейф загадочных детективов и первый выходит в коридор. В курилке они, конечно, немножко обсуждают: — Есть ведь чуйка, что он просто при Серёже как-то оскорбил Арса? — сразу выдаёт серьёзное Дима. — Да-а, я тоже про это подумал, потому что ну Арс ведёт себя отвратительно, если за ним не приглядывать, — соглашается Антон. — Но было бы смешнее, если бы Серёжа просто помнил, что не любит этого чела, а почему — забыл. Шаст фыркает и чуть ли не закашливается от сигареты. Говорить про Арса с Серёжей становится неинтересно почти сразу, потому что хочется тянуться к Диме с поцелуями — что он и делает, когда Поз выпускает дым. Дима — смешок в поцелуй, объятие рукой, пальцы которой небрежно сжимают сигарету, темнота удовольствия в глазах — никогда ему не отказывает. Может, потому что Антон никогда не спрашивает — ловит редкий порыв, приходит со своей переполняющей любовью — сделай с ней что-нибудь, сделай со мной что-нибудь, пожалуйста, сделай-сделай-сделай много — до ожогов и шрамов, до стонов и беспамятства. Шасту хочется уехать из офиса прямо сейчас, но это невозможно, поэтому — ему хотя бы надежду, что он уедет не один. Просьба не оформляется в голове в цельное предложение, волчонок сомнений не разжимает челюсти на чужом горле — остаётся только выжидающе смотреть. Поз давно уже привык к этому взгляду-мольбе, но всё равно смотрит с лукавством, чуть склонив голову набок: — Чего ты хочешь, Антош? — Нас, — отвечает на выдохе, потому что отвечать — это всё-таки не звать самому, это откликаться на зов, и из этой ведомости в последнее время и складывается всё его внутреннее. — Сегодня вечером у меня. Дима позволяет себе несколько секунд мучений — не своих, конечно, а Антона, потому что не говорит ничего на такое, потому что нравится смотреть, как Шаст умеет вцепиться взглядом и практически не моргать, превращаясь в невесомость — расстояние между отчаянием и надеждой — расстоянием, которое проходит “да” между ними. — Да, конечно, поехали. Ты на своей приехал? — Не, я на такси. — И я. Это облегчает задачу: пару раз было смешно добираться до одной квартиры на разных машинах, потому что каждый из них зачем-то приехал на своей. А сегодня поедут, хихикая с ерунды на заднем сидении в надежде, что таксисту на них максимально плевать. Так и выходит: таксист не очень хорошо знает русский язык, но максимально вежлив и приятно ведёт машину, зато точно находится вне пространства русских комиков, и можно расслабиться. Антону всё ещё сильно неприятно, когда его жизнь вне камер вдруг кем-то замечена. Ему хочется, чтобы люди знали только вот того Антона, которого видят на экране: солнечного, весёлого, улыбчивого, мягкого. Не того, кто предпочитает спрятаться от людей за слоями одежды. Не того, кто может словить бессонницу и залипать в тёмный потолок, никак с ней не справляясь. Не того, кто открыл в себе какой-то новый кинк и пока не знает, что с ним делать. Дима в квартире Шаста ведёт себя по-хозяйски, но не лезет в чужой порядок, хотя иногда и хочется немножко подсобрать разбросанные вещи или запустить робот-пылесос. Единственное место, где Дима позволяет себе по-бытовому поворчать и сделать что-то по-своему, — это кухня. — Приготовить тебе что-нибудь? — Типа чтобы я потом неделю ел вкусное и домашнее? А когда я от такого отказывался? Антон соглашается, потому что знает, что Диме это нравится, потому что он правда вкусно готовит, а ещё — потому что вот из такого же и складывается совместная жизнь. Просто они вместе не живут, но хотя бы на вечер об этом можно и забыть. Поз оценивает, что Шаст прислушался к его замечаниям в прошлый раз и закупил кое-какие продукты, из которых хорошо что-то готовить. Антон всё-таки считает нужным прояснить: — Если что, я всё-таки тебя к себе позвал не за этим. — Да? — Дима отыгрывает удивление. — А зачем тогда? Шаст резким движением снимает с себя футболку и пару секунд как будто теряется в пространстве, словно не ожидал от себя такого перфоманса. — Ну вот… — Антон Андреевич, это что за откровенность такая? — усмехается Дима, который тоже не привык к такому поведению Шаста. Антон чуть испуганно прижимает скомканную футболку к себе, будто пытается защититься или обратить всё в шутку. — Антош, ну ты ведь понимаешь, что я сейчас захочу не вот это всё, — он кивает на плиту, — а только тебя. — Так а мне всё равно ещё в душ идти, подготовиться там… — Антон неопределённо машет рукой, но явно выдыхает с облегчением. Резкость и открытость в вопросах близости — точно не про него. Во всех непредсказуемых движениях — угловатость, смущение, неуместность какая-то. Это не Арс с его плавными переходами — он так элегантно поёбывает логику, что аж любуешься. Антон почти разворачивается, чтобы уйти в душ, но его останавливает Дима — говорит мягче и без намёка на усмешку: — И, Антош, я люблю тебя любым — неожиданно резким тоже. Шаст расплывается в улыбке и расправляет плечи. Его неуместное, его плохое — всё под Димиными руками ластится, плавится, покоряется. Антон своей темноте соответствует — плавится под ладонями Поза, бесстыдно стонет — Дима знает, как сделать так, чтобы Шаст немножко сходил с ума. Дима оставляет поцелуи на ключе, а пальцы вырисовывают древние руны на рёбрах Антона. Шасту этого как будто мало — он почти укутывает Диму своими объятиями, обхватив его и ногами, и руками. — Задушишь же, — выдыхает Поз — с почти мурлыкающими нотками. — Ой. — Не-не, не отпускай, так хорошо. Диме легко говорить о том, что ему нравится. Может, потому что он часто говорит о том, что ему нравится Антон, а самому Шасту кажется, что в этом есть доля лукавства — а хитрить у Димы получается замечательно. Глупая мысль умирает от хрипотцы Димы: — Готов? — Мгм. Поз считывает это за согласие — входит, как обычно, нежно и медленно, давая Антону время привыкнуть. Дальше всё бывает по настроению — он и правда любит Шаста любым — и любыми способами. Но сегодня оба в какой-то изнеженной меланхолии — считывают-сцеловывают-слизывают друг с друга медлительность — и Антон растворяется в ней — это наконец-то похоже на гармонию. Посреди ночи его будит шебуршание на второй половине кровати: Дима куда-то собирается. Он вообще почти никогда не остаётся на ночь — только если заснули совсем уж под утро. Антон порывается его остановить, но мысли путаются в собственном непроснувшемся сознании, и он может только тревожно заворочаться, поворачиваясь к Позу. — Спи, спи, спи, — шепчет Дима. И его повелительное наклонение звучит как колыбельная — Антон убаюкивается этим заклинанием — чтобы с утра проснуться даже не по будильнику — а просто от колючей тоски, с которой неизвестно как надо справляться. В порнухе и на специализированных форумах вот не рассказывают, что делать, если человек, которого ты любишь до болезненного спазма в горле, уходит от тебя посреди ночи. /// В конце декабря Шаст понимает, что совершенно не знает, как встречать новый год. Обычно он уезжал домой, к маме, но в этот раз мама уехала в санаторий с лучшей подругой: та разругалась с мужем накануне праздников и попросила маму Антона поехать с ней вместо него. И домой как будто бы ехать не к кому. И пора бы уже и московскую квартиру приравнивать к дому. Он решает позвонить Диме. Кажется, новогодние планы они с ним не обсуждали вообще. — Что-то случилось? — Дима смотрит с экрана с долей тревоги. Он в домашней чёрной футболке, и Антон предпочёл бы, чтобы Поз просто что-то ему рассказывает, а он бы смотрел на то, как ему идёт тьма. Видеозвонки они совершают не так уж и часто. Поэтому Дима подозревает, что что-то случилось. Проблема Антона в том, что случилось всё с ним пару месяцев назад. — Я не могу просто соскучиться, например? — сразу чуть капризно тянет Антон. — А есть повод? — Ну у нас отпуск, и мы не видимся в отпуске. Дима, кажется, ему не верит. — Но ладно-ладно, раскусил, — Антон поднимает руки в защитном жесте. — Хочу кое-что обсудить, хотя мы как будто должны были раньше… Какие планы на Новый год? Дима фыркает. — Двадцать восьмое декабря, Антош, тебя не позвали ни на одну полуночную вечеринку, и теперь ты не знаешь, как провести одну ночь в году? — Я знаю, — Шаст ёрзает на своём кресле, — я хочу с тобой. Поз чуть удивлённо выгибает бровь. — Ничего себе. — Ну Дим, ну ты ведёшь себя так, словно мы не встречаемся уже… а сколько? — Антон смешно подвисает и надеется, что Поз поверит вдруг, что по экрану расходятся помехи. — Когда мы начали вообще? Дима задумывается и что-то считает в голове: — Ну у меня разброс, если честно, где-то в две недели. То есть я помню, в какой половине месяца это было, но день я тебе точно не скажу. Антон чувствует, как у него краснеют щёки. От стыда. Это всё помехи, Дим, это всё помехи. Что-то рушится сильно, когда ты в моей голове. — У тебя другой разброс? — Поз, может, не замечает, а может, это камера не передаёт секундного замешательства Антона. — Год, Дим, — Шаст хочет спрятать лицо в ладошках. — Я даже не помню, какой это был год. Хочется, чтобы помехи спрятали Диму. Но сигнал отчётливый. Поз просто коротко выдыхает. Не ругается, не удивляется, не закатывает глаза. Немного задумывается, словно перед принятием какого-то решения. — Спросить тебя, в каком году начались “Контакты”? — Я ведь отвечу, ещё и месяц назову, — с каким-то ужасом даже для себя понимает Антон. Он хватается за столешницу так, что белеют кончики пальцев, — неосознанный жест, несказанное “не бросай меня”. В этом несчастном декабре не может стать ещё холоднее. Дима на это лишь улыбается — ему совершенно не весело. — Ты хотел узнать мои планы на Новый год? Я буду вне зоны доступа. — Дим, прости, я… — начинает торопливо оправдываться Шаст. — Да ну ты думаешь, это из-за того, что ты не помнишь дату? Я в ахуе, конечно, Антош, но в целом… — Дима не договаривает. — Ты говорил осенью, что поедешь на праздники в Воронеж, поэтому я запланировал себе кое-что другое. И отменять в последний день уже даже и не смогу, да и… Антон обнимает себя за колени — съеживается весь на этом кресле и нервно вертится. Как часто бывает, он проебался и он же ищет утешения. — Если хочешь, давай при следующей встрече запланируем прям чётко отпуск вместе, летом смотаемся куда-нибудь, — Дима старается нарисовать Антону хоть какое-то будущее, чтобы он не проваливался в яму самокопания. — Я очень хочу с тобой хоть куда-то, — вздыхает Шаст. Намекает, может, на лишний билет рядом с Димой, куда бы он ни отправлялся. Поз намёков не считывает. — Вот об этом и думай, — Дима смягчает тон. — У нас всё с тобой ещё будет. Шаст почти уверен, что Поз сам не доверяет тому, что говорит, но по-другому: Дима верит в общие местоимения и не верит в существование будущего времени. — Дим, — Антон обнимает себя ещё крепче. — Прости, я такой козёл. — Есть такое, — добродушно улыбается Поз, и по нему непонятно, насколько он серьёзен. — Поэтому в новогодние каникулы отдохни от нас, от меня, от себя самого, может, заметишь, что у тебя есть и другие характеристики. Дима посылает в камеру воздушный поцелуй и отключается. Антон пялится в отражение на чёрном экране, по середине которого висит сообщение “видеозвонок завершён”, ещё где-то минут пять. Потом Дима пересылает ему сообщение. А мы кому-нибудь расскажем? Это его, антоновское, беспокойство из прошлого. значит, где-то здесь Это уже Димино — и сейчас — логичное. Антон снова извиняется. Поз не отвечает ничего. Они случились друг с другом в конце октября. Может быть, на обоих напало чувство, что жизнь как-то заканчивается, что мир истощается, что такой холод они больше не переживут — типичное настроение для осени. С первым снегом обычно проходит, а там и новогодняя суета веселит… Но тогда, наверное, не спасало ничего, потому что холод жёгся внутри — от невозможности поцеловать человека, за поцелуй с которым ты бы отдал все важные даты, всю весёлую суету — всего себя, хотя и этого как будто мало. Шаст закуривает, глядя в темноту за окном. В окнах соседних домов — цветные огоньки. В голове почему-то звучит ехидное замечание Димы, что таким образом они отвлекают от скандалов и попыток суицида. Ты смотришь в чужие окна, но взгляд твой — на огоньки, а не в тьму. А ведь там самое интересное. Впрочем, тебе туда смотреть и не нужно. Антон мотает головой. Не очень понятно, как ему покорно следовать Диминому совету отдохнуть и от него тоже. От сердцебиения не отдыхают. Антон смотрит на отсутствие важных сообщений — вроде это хороший знак, но становится очень тоскливо. Поэтому он пишет первым. Сергунь, а есть в твоём частном самолёте на твой частный остров место для человека, который всё проебал? Скинь паспортные данные Антон слабо улыбается. Серёжа никогда не спросит лишнее, если Шаст не захочет говорить. А сказать ему в целом и нечего. Матвиенко уже по традиции едет встречать Новый год подальше от снега — на острова на берегу океана. Не частный самолёт, конечно, и остров курортный, но смешно представлять, что Серёжа прям настолько богат. В конце концов, никто не знает точно, сколько у него бизнесов — и сколько щедрых бизнесменов в друзьях. Завтра рано утром вылетаем, успеешь собраться? Уже на чемодане сижу Серёжа скидывает все нужные для путешествия документы — вдруг сам опоздает и не передаст лично? Только не думай щас переводить за это деньги Антон хихикает и закрывает уже открытое приложение банка. Считай это подарком Шаст отправляет несколько сердечек. Становится немного спокойнее, когда рядом планируется человек, который может погладить по голове. /// Они встречаются с Серёжей в аэропорту, Антон драматично пьёт перед вылетом и спит практически весь полёт. Прилетают в самую темень, и пока в аэропорту Серёжа взглядом ищет друга, который их довезёт до места, Антон испуганно шепчет ему на ухо: — Я не ебу, где мы и сколько времени. — О, я про время вообще забуду на этих островах, я надеюсь, что мне напомнят, когда у меня вылет, — смеётся в ответ Матвиенко. — Пошли-пошли, вон водитель наш. Водитель с Серёжей обнимаются так крепко, что очевидно, что между ними искрит курортный роман. Но Матвиенко в целом живёт на такой волне бесконечного флирта со всеми, поэтому Антон даже не пытается предполагать, в каком виде этот курортный роман существует, просто протягивает руку для приветствия и старается не выглядеть совсем уж обдолбанным — хотя смена часовых поясов и долгий перелёт, конечно, бьют по мозгам. Их довозят — машина, яхта, немножко пройти пешком — до небольшой виллы. Два этажа — первый общий, с гостиной и кухней, второй чётко поделён на симметричные половины, чтобы каждый жил в своём пространстве. — Я весь полёт спал и сейчас спать хочу, это нормально? — жалуется Антон, расположивший свои вещи и вдруг ощутивший невероятную усталость. Он опирается на дверной косяк и в комнату Серёжи не заходит, потому что тот вещи разбирает с большей ленцой и неохотой. — Да поспи, конечно, всё равно тут ночь, хотя тёмный океан под звёздами — тоже красиво. Но мы это ещё успеем увидеть. Шаст послушно кивает; мысль о том, что ему удивительно нужно разрешение даже на какие-то бытовые вещи, когда он живёт с кем-то рядом, мелькает в голове и исчезает, как скромная волна, растворившаяся в сёстрах. Когда он ложится, южная ночь распластывается на нём — возвращает подаренные когда-то Диме удушающие объятия. Антону снятся кошмары. Утром он их не помнит, старается смахнуть тяжёлое ощущение, задержавшись в душе, надевает длинную футболку и короткие шорты и идёт знакомиться с океаном. Вилл вокруг много, потому что уединение Серёже не нравится, ему нравится быть в центре, и он уже нашёл три концерта, на которые обязательно сходить в этом жарком январе — с Антоном или без. Да и сам Новый год они точно будут отмечать в большой компании. Благо, там у Шаста есть свои знакомые, и, несмотря на свою интровертность, он тоже хорошо проведёт время. К тому же у него своя цель — напиться, но при этом постараться не утонуть (это опционально). Серёжа быстро находится на шезлонге на берегу. — Доброе утро?.. — с сомнением спрашивает Антон, который не перевёл московские часы и не знает, сколько сейчас времени здесь. — Да пусть утро, — кивает Серёжа. — Ты как? — Неожиданно хочу купаться, — Шастун сам фыркает с последнего слова, которое веселит своей детскостью. — Вперёд, океан горячий. — Как и ты, — не удерживается Антон. Серёжа улыбается: раз они могут в дурашливые шутки, значит, всё в порядке. Но приглядывать за Шастом, который не умеет скрывать свои печали, конечно, всё равно нужно. Он взрослый человек, разумеется, а Серёжа ненавидит нести ответственность хоть за кого-либо, поэтому его до слёз веселят предположения в комментариях, что он скрывает большую семью с детьми, — но Антон всё-таки его друг. А другой друг очень мягко попросил “приглядывать за ним, если будет не трудно”. Но в целом с Шастом вроде всё хорошо: наслаждается ленивой жарой, пьёт коктейли в местном баре, всё время жуёт какие-то фрукты и напоминает мартышку-переростка. Антон надеется, что жара, океан и немножко алкоголя его распьянят всего — ему в таком состоянии, что он постепенно теряет грани между реальностью и всем, что вне, очень хочется оказаться. Но мозг активно сопротивляется: вокруг столько нового, приятного глазу — яркого, тёплого, утешающего, — что от этого не хочется отказываться состоянием беспамятства. Поэтому Шаст смиренно принимает это сопротивление, в самые жаркие часы дня отсыпается в комнате, а потом и вовсе просто отмокает в бассейне при вилле, потому что в океан опаснее заходить, когда ты немножко пьян. Удивительное настроение — вроде и хочется исчезнуть, раствориться, — Шаст не говорит даже себе: умереть, но подразумевает, — и при этом хочется сберечь себя. Возможно, для того, чтобы обязательно вернуться домой, уткнуться в плечо Димы и расхныкаться — и уже сказать всё, что лишь подразумевается. Или это просто дурное настроение, когда в Москве недостаточно погрустил, а здесь тебя всё веселит, а ты в дрёме, усталости и запутанности не успел переключиться между этими состояниями. Антон решает только, что надо больше спать. Это непозволительная роскошь там, дома, зато, кажется, нормальный сон имеет какой-то терапевтический эффект, и ему станет легче. Вечером, впрочем, он решает провести немного времени с Серёжей: тот смотрит что-то на огромном телевизоре в общей комнате. Антон спускается — успел переодеться в просторную белую рубашку, чтобы быть очаровательным во всей роскоши вокруг, — и без каких-то вопросов укладывается на диван, положив голову на колени Серёжи. Тот не возражает, но всё равно смотрит с неким удивлением. — Тебе совсем плохо? — С чего ты решил? — хмурится Антон. — Ты становишься очень тактильным либо когда какой-то душевный порыв, либо когда тебе плохо. И что-то я не помню душевных разговор между нами в последние пять минут. Шаст вздыхает: — Я надеюсь, что я это пересплю. Серёжа пожимает плечами. — Хочешь что-то конкретное посмотреть? Я-то просто местные каналы щёлкаю. По телеку показывали фильм про супергероев — правда, на каком-то азиатском языке. Наверное, тут можно найти каналы на многих популярных языках мира, потому что погреться, полениться и забыть про печали приезжают отовсюду. Определённые звучания слов веселят их обоих, и хотя это не очень правильно, может, — смеяться над чужим языком, — ничего нельзя с этим поделать, когда атака главного героя чётко слышится как хуй-хуй-хуй. — Не, оставь это, я вот под такое хочу сойти с ума окончательно, — улыбается Антон. Серёжа мягко гладит его по волосам — к новой стрижке, к белому пока не привыкается, но ощущение всё равно родное — Шаст по-котёночьи улыбается, почти обнажая что-то беззащитное, мягкое, которое тоже хочется сберечь. — А у нас же есть мини-бар? — Конечно, его пополняют там каждый день. Антон резко встаёт — беззащитность сливается с угловатостью, хочется добавить этим плечам какой-то мягкости — с ним безмерно хочется быть нежным. Возвращается Шаст со стаканом виски, в глазах мелькает что-то шальное, искристое — ладно, с таким уже можно и не нежничать, тут можно тыкать в больные места и говорить откровенно. Антон садится рядом. — Ты бы, наверное, с кем-то другим тут жил, если бы я не напросился? — Вероятно, — Серёжа пожимает плечами. Он не любит на отдыхе быть один, а уж с кем делить общие фильмы или одну постель — другой вопрос. — Но ты отличная компания, — он спешит утешить Антона, чтобы не грузился. Шаст самодовольно улыбается. Хотя вместо себя рисует лучшего спутника для Серёжи. — А куда Арс улетел? — вопрос звучит почти невинно, так, просто всегда интересно, чем может удивить Арсений Попов. Серёжа загадочно хмыкает. — Тебе не понравится. Антон хватает Серёжу за нос. — Ну теперь ты обязан сказать. — Он вне зоны доступа. Шаст прикрывает глаза. Два и два складываются замечательно. Люди — вообще идеально. Серёжа мягко забирает стакан из его руки, потому что кажется, что Шаст сейчас запульнёт его в стену. — Это вообще ничего не значит. Ты знаешь Арса. Он никогда не светит геолокацией, если не хочет ни с кем встречаться. А Дима, может, снял номер в отеле и просто читает книжки. Антон кивает больше на автомате. — Ну и просто для параллелей: Поз знает, что мы с тобой здесь вдвоём, и явно не думает всякую чушь. Шаст качает головой: — Не знает, я не говорил. — Знает, я же его друг, а ты не предупредил, что это секрет. Антон вздыхает: — Нет, это не секрет, просто… просто я как будто не извинился достаточно. “Как будто всё нутро хочет наказания”, — додумывает Шаст, но вслух говорит иное: — Да и в чём нас вообще подозревать? Серёжа словно невзначай запускает руку Антону под шорты — совсем чуть-чуть, не пересекая каких-то границ. Шаст тут же краснеет. — В том, что у тебя никакой выдержки. — Боже, я козёл и блядь, — Антон прячет лицо в ладонях. — Ага, — соглашается Серёжа. — Хочешь целоваться в новогоднюю полночь? — Конечно, — Антон улыбается. Герой на экране в последний раз радостно кричит про хуи и побеждает главного врага. Антон возвращает себе свой стакан, допивает, морщится, а потом укладывается обратно на колени Серёжи. — Спасибо. — М? — За всё вот это вот. За то, что взял меня с собой, за то, что не задаёшь никаких вопросов, за то, что будем целоваться в новогоднюю ночь. Серёжа отвечает смешком на расплывшегося в пьяной улыбке Антона. Они ни о чём серьёзном больше не говорят, а потом и вовсе дрёма накрывает Шастуна, и он поспешно поднимается к себе, чтобы отоспаться перед праздником. Ему хочется веселья — он себя заставит веселиться. И если алкоголь не поможет, то этот остров явно свободнее в путях достижения радости. Но вечером тридцать первого Антон убеждается, что ничего дополнительного не нужно: его немного отпускает, их везут знакомые Серёжи в чью-то огромную виллу в городе, там играет классная музыка, Антон подсаживается на цветные коктейли — всё бесплатно, и улыбка рисуется сама собой. Он немножко танцует в стороне от других, ни с кем не знакомится, больше не ищет Серёжу в толпе. Несколько раз ему мерещится кто-то, похожий на Диму, и кто-то, похожий на Арса, — всегда вместе. Он переходит на коктейли побрутальнее и не различает лиц. Ближе к полуночи приходит сообщение от Димы — явно написанное заранее, просто отправленное с задержкой. с новым годом, не думай всякую хуйню И сердечко чёрное. Антон неожиданно для себя шмыгает носом. Человек с айсбергом вместо сердца согревает его сильнее, чем воды Индийского океана. /// Воды Индийского — пена по щиколоткам, переплетение языков отдыхающих на пляже — во всех смыслах — и не проходящая январская угрюмость, хотя от января — только дата в телефоне. Серёжа себя в южном мире находит идеально, они и солнце, заливающее мир лаской, созданы друг для друга, и осколок души Гелиоса наверняка расцветает в душе Серёжиной, и всё у него хорошо. “Гелиос же? — спохватывается Антон и снова смотрит в линию горизонта, которая складывается в ровную кардиограмму человека, которым Шаст иногда мечтает стать. — Был бы рядом Дима, он бы…” Он бы не вписался, наверное. Его холодной натуре претит жара, неумению плавать — море, бесконечному любопытству — островная замкнутость и рутинность. Даже кажется взвешенным и правильным, что они отдыхают по-разному. Антон жмурится от другого осознания — резкого и пленительного, въершившегося в подсознание, разнеженное отдыхом и солнцем и потерявшее все защиты. Если бы Дима был рядом, им было бы так всё равно на Гелиоса, Посейдона, да и вообще весь Олимп, и на людей, переплетающих иностранные языки, и даже немного на Серёжу, у которого свой роман с экваториальным миром, и они бы нашли тень, чтобы не было жарко, и бесконечно бы целовались. Потому что если у бесконечного океана под бесконечным солнцем самим не стремиться бы к бесконечности, то в чём смысл вообще этого соприкосновения со вселенской разлитостью по всем существующим мгновениям? Антон и скучает примерно в таких же масштабах — и сам удивляется этому. Отвлекается на то, чтобы заснять солнечную дорожку на волнах. Пока ни с кем в соцсетях этой красотой не делится, надо будет поискать какой-нибудь кадр, который мало выдаёт его местоположение. Серёжа вот чуть ли не прямые эфиры ведёт — так ему хорошо и так ему хочется этой радостью со всеми поделиться. Шаст просто надеется, что не попадал ни в один из его кружочков. Просто не хочется лишних домыслов. И светить своей бледной кожей. И какими-то ломкими ногами. Антон ворчит сам на себя за такие мысли и прячется в тёплой солёной воде. Плавать он любит — и больше нравится замирать звездой на поверхности, чтобы вода сама несла куда-то, — хорошо бы не возвращаться вообще, но Посейдон, кажется, нет-нет да приглядывает за странным мальчишкой, приглянувшимся человеку с осколком души Аида в сердце, и не даёт уплыть в небезопасность. Январским раскалённым вечером, валяясь в общей комнате снятой на двоих виллы, — Серёжа балуется роскошью, — Антон пересматривает фотографии и наконец-то находит ту, в которой достаточная степень географической анонимности. Наверняка в комментариях напишут, мол, ого, вдруг они с Матвиенко в одном месте — и окажутся правы, и окажутся под шквалом гневно-ревнивых “да нет же, он с Арсом”. Если бы Антон был смелее, ироничнее, что ли, он бы ещё и отвечал там же — я вообще-то с Димой, пусть и только в голове. Позу он не отправляет ничего, хотя сделал несколько кадров, которые ему точно понравится, не звонит, игнорирует даже христианское Рождество, хотя для Димы это как будто важно, — потому что Дима вне зоны доступа. Антон ему верит — и даже не проверяет, насколько это правда. /// Когда объявляют, что самолёт скоро совершит посадку в московском аэропорту, Антон вздыхает как-то одновременно с облегчением и грустью. — Как представлю, что снова надо будет вызывать такси, ехать часа два до дома, там что-то делать, решать, какую доставку заказывать, кутаться в куртку от снега, всё время куда-то двигаться, фу. — Ну Антош, ну что ты сразу угнетаешь, — ворчит Серёжа, который тоже предпочёл бы ещё поваляться у океана, но работа не ждёт. Там было приятно: все вокруг медитировали, играли в ленивые игры на удачу, купались, пили, загорали, общались со всеми своими духами. Антон из этого выбрал стандарт — алкоголь, азарт, океан. Ещё много ходил на массаж, потому что у массажиста оказались приятные сильные руки. Ещё они брали с Серёжей в аренду тачки, которые бессмысленны в Москве, и ездили по запутанным узким улицам под рэп девяностых и нулевых. Целовались, как и было обещано, всего один раз — в новогоднюю полночь обменялись кучей поцелуев в щёки. Здесь — здесь ждёт неизвестность и снег, неуверенность и холод, нерешённые вопросы и выжидающий взгляд, который снова будет мерещиться в толпе, во сне, в темноте. — Ну ты сразу-то не вызывай такси, как приедем. Может, нас кое-кто из моих встретит. Антон кивает, хочет снова окунуться в дрёму на время посадки, но самолёт ведёт себя как-то нервно, словно сам боится коснуться мощными лапами промёрзлого асфальта. Посадка выходит неидеальной, но в рамках нормы. Антон в секунды соприкосновения с землёй сжимает руку Серёжи — просто на всякий случай. Матвиенко, наверное, думает о том, что с каждым годом раздраев в душе Шаста больше, удерживать всё болезное в голове тяжелее, и наружу чаще всплывают капризы, нытьё, зависимости. А значит, с ним тяжелее. Шастуну очень хочется извиниться за самого себя, за то, насколько быстро расклеился — ещё не вышли из самолёта даже, а он уже хочет обратно, ещё не стряхнул с себя ни одной снежинки, а уже хочет ворчать на холод, ещё не попытался прояснить свои отношения с Димой, а уже мысленно их хоронит. Но Серёжа никак не показывает своего неудовольствия, и Антон просто помогает достать ему рюкзак с полки, не превращая это в сессию у психолога. Уже в аэропорту Шастун оглядывается, пытаясь понять, встречает ли их кто-то со смешной табличкой или нет. Краем глаза замечает, что-то кто-то сгребает Серёжу в медвежьих объятиях. И почему он решил, что Диме не пойдёт ленивый отдых у океана? Вот они сейчас с Серёжей обнимаются так, словно сейчас так и упадут в воду (в джакузи, чтобы снизить риск утопления), хохоча на всю виллу, а потом будут чокаться бокалами с одинакового цвета коктейлями — алкогольным и без, а потом они бы точно чаще делали вылазки в город, Дима мчался бы травиться во всех кафешках местной кухни, а Серёжа бы водил его к своим богатым знакомым, и свет солнца не был бы настолько ослепительным, как его улыбка от осознания, что Позову классно рядом с ним — и сейчас он пойдёт научит диджея, как правильно создавать музыку, по пути очаровав всех. Картинки представляются потрясающие, и Шаста немного тошнит. Или это из-за долгого перелёта домой, когда совсем не хочется возвращаться домой. — С тобой всё хорошо? — Дима осторожно трогает его за плечо. Антон понимает, что его до этого уже звали, но реакцию никак не получили. — Прости, я… я устал, — это не ложь, хотя и другое в голове тоже вертится. Всё-таки вместо картинок, где Дима с кем-то ещё, оказывается, что он — рядом с Антоном. В эту реальность не верится, и вот это страшно — что Антону нужно что-то большее, чем просто жизнь, что-то сильное и яркое, пробуждающее, чтобы убедиться, что всё происходящее есть на самом деле. — Что ты вообще тут делаешь? — Шастун потихоньку осмысляет происходящее. — Снимаюсь в мистическом детективе в роли главного злодея, — язвит Дима, хотя Антон с Серёжей на секунду переглядываются — Позу бы это пошло. — Приехал за тобой, очевидно, потому что ты устал и будешь вызывать такси, закатив глаза, словно на самом деле хочешь врасти в пол аэропорта и никуда не ходить. Они втроём идут к выходу из здания, и рюкзак Шастуна успел перейти на плечи Димы. — Откуда ты вообще узнал, когда мы вернёмся? Дима наверняка и на это хочет съязвить, но сдерживается: — Так мы с Серёжей переписываемся. — А разве ты не был вне зоны доступа? — хмурится Шаст, строго смотрит на Матвиенко, который держится чуть поодаль, не влезая в чужой конфликт. — А до какого числа я там был, Антош? Вопрос риторический: Антон не уточнял. — Сука, — ругается он на себя. — Блять, Дим, я только вернулся и снова мудак. — Хочешь курить? — Дима и не подтверждает, и не опровергает его слова. Антон кивает, и Поз обращается к Серёже: — Мы с Тохой в курилку. Тебя точно не надо докинуть? — Не-не, мне это ваше не надо, а за мной вон уже приехали, — Серёжа машет телефоном с открытой перепиской с кем-то, где, вероятно, уже случились свои договорённости. Они коротко прощаются и расходятся; Дима уверенно ведёт к курилке, а Антон еле-еле успевает смотреть перед собой, погружаясь мыслями во что-то неприветливое, печальное — наконец-то океаническая волна, оскалившаяся на горизонте, догнала его здесь, обрушилась тонной соли, что разъедает глаза, оглушила, сбила с ног. Курят они сначала молча, а потом Антон, воровато оглядевшись и отметив, что рядом точно-точно никого нет, упирается лбом в плечо Димы. — Прости. — Ну ты вот за что извиняешься? За то, что не уточнил, когда у меня закончится моё приключение? — Нет… не знаю. Дима больше подсказок не даёт, и Шасту приходится думать самому. Что-то пошло не так — ещё там, в декабре, — или ещё раньше, но просто Антон этого не замечает. — Давай ты никуда не уедешь после того, как меня привезёшь? — осторожно спрашивает он. Поз удивлённо приподнимает брови. — Прям остаться у тебя? — Да. И поговорить. Антон кожей чувствует, как Дима вновь удерживает колкость. — Я скучал по тебе, — говорит Шаст тише, словно не уверен, что такое вообще можно озвучивать при Диме. Поз проводит ладонью по его волосам — принимает тоску по себе, разрешает чужую печаль. — И по нам тоже скучал, какая бы хуйня сейчас ни была между нами, — продолжает Антон чуть увереннее. Дима не говорит: нет никакой хуйни, Антош, всё хорошо. Дима не говорит: это взаимно. Дима говорит тяжёлое: — Лучше поговорим у тебя. Они никогда не говорят: дома — хотя связки ключей от их квартир есть у обоих. Антон кивает. В машине у Димы — новый ароматизатор, что-то загадочное и очень мужское, и Поз такое себе покупает редко, он весьма придирчив к запахам вокруг. Это чей-то подарок, должно быть, — чей-то, кто и в машине Димы бывает, и знает его вкусы. Шастун нервно облизывает губы и не спрашивает ни о чём. — Как отдых? — спрашивает Поз, когда они выезжают с парковки. — Так а что там… Просто море, просто пляж, просто коктейльчики, просто музыка, просто игры на удачу… — Прям-таки всё просто? — с долей ехидства замечает Дима. — Ну, ладно, может, не просто… — Антон устраивается в кресле удобнее, отъезжая назад, чтобы вытянуть длинные ноги. — Ну вот море… И море вдруг становится не простым — становится горделивым океаном, накинувшим на себя золотую парчу и с хитрым блеском манящим к себе в объятия всех, кто вовремя не успел отвести глаза. И коктейлям, и музыке, и даже долгому сну — всему находятся свои описания, и Антон сам удивляется, откуда в нём столько слов и образов. — Ты не устал меня слушать? — прерывает он сам себя. — Нет, Антош, — Дима наконец-то улыбается так, что — больше никакого льда. — Я, знаешь ли, люблю тебя. Он мог бы добавить — слушать — но не добавляет, и Антон смущённо отворачивается к окну. Через несколько мгновений, впрочем, берёт себя в руки и продолжает: про странные игры с кубиками, про ещё более странные позы, в которых люди медитируют. Когда они приезжают во двор и Дима паркует машину, Антон вдруг строго кладёт руку ему на бедро, чтобы пока никуда не выходил. Поз смотрит на это с плохо скрываемым весельем. — Есть ещё одна штука из отпуска, которую надо озвучить… — Шаст чуть прикрывает глаза. — Ну тогда лучше поторопиться, ты же знаешь, я только плохие варианты надумаю — зато сколько! — Дима продолжает веселиться, хотя что-то в глазах мелькает — тёмное, тяжёлое, — он ведь и правда думает о плохом. — Мы немножко целовались с Серёжей. Но только в щёки! И в новогоднюю полночь! — Антон выпаливает это так быстро и неожиданно, что Дима не может удержать смешок. Шаст на такое тут же поджимает губы. Он знает, что Дима вообще мало знаком с ревностью, но ему-то казалось важным о таком рассказать самому, чтобы не было никаких недопониманий — а Позу вот от его серьёзности смешно. Дима поворачивается к нему, отцепив ремень безопасности, — тянет на себя за ворот расстёгнутой куртки и целует — мягко, почти невесомо — зато в губы. — Думаю, со мной всё-таки случается чаще и без повода, да? Антон кивает. Хочет спросить — случается ли такое с Димой — случайные поцелуи с кем-то ещё — но оставляет вопрос на далёкие разговоры потом, потому что надо ещё уточнять, какие именно поцелуи Антона будут раздражать, а на какие он пожмёт плечами — Дима будет ждать ответа на это разграничение, а ответа-то у Шаста и нет. Позов помогает донести сумки, разложить некоторые вещи, торжественно получает несколько сувениров из поездки. После они устало валяются на диване, доедая заказанную пиццу. Говорить про отношения в такой ситуации лениво, но Антон чувствует — свербит, кусается, — ему очень, очень надо. — Дим. — М? — Ты не отрицаешь, когда я говорю, что я козёл. Поз хмыкает: — Может, нравится твой виноватый взгляд. — Правда нравится? — Антон заинтересованно смотрит на Диму, пока тот непонимающе хмурится. — Ладно, пока эту мысль придержи, это нам понадобится. А ты правда думаешь, что я козёл? И вопрос такой — с мольбой и капризом напополам — Поз не может сдержать улыбку. — Нет, я думаю, что ты дурачок. Задевает ли меня, что ты не помнишь, когда мы начали встречаться, или не уточняешь какие-то детали, выдерживая максимальную дистанцию? — он пожимает плечами. — Как будто если бы мне необходим был кто-то безмерно чуткий, внимательный и ставящий отношения не просто на первое место, а в отдельную категорию, которая перевешивает всё остальное, то я бы с тобой никогда не сошёлся именно в романтике. Но, видишь, я рядом, и нам обоим как будто хорошо. Он смотрит чуть вопросительно, мол, хорошо ли? Шастун кивает — ему очень хорошо, когда Дима рядом. — Так что мы в каком-то смысле в порядке, — подводит итоги Поз. — Наверное. Тебя это напрягает? Антон пожимает плечами. Это как будто теперь только его проблема — новый загон, что он правда недостаточно чуткий — хотя для него-то, как и для Димы, это не открытие, но теперь вдруг это стало очередным минусом, к которому Антон сам пришёл. Точно надо, чтобы ему вправили мозги. Быть может, хотя бы на вечер — чтобы в голове сидела абсолютная пустота и уверенность, что за все его действия отвечает другой человек, что ему не нужно думать — только чувствовать — много и разное. — Я не только об этом хотел поговорить, — начинает Антон и замолкает на добрых три минуты. Дима всё это время не нарушает тишину, но не выдерживает: — Если что, ты не вслух сейчас говоришь. — Да-да, я… — Шаст хмыкает и жмётся ближе к Диме. — Слушай, на этих островах все такие преисполненные в сознании, такие осознанные, следующие за своими мечтами, такие открытые… — Пьяные. Или под травкой, — делает свои выводы Поз. — Не исключено, но я немножко таким настроением тоже заразился. — Ты чего-то хочешь? — Дима приподнимается на локте и смотрит внимательно, собираясь исполнить любое желание — если будет возможность. — Да-а, — Антон нервно смеётся. — Хочу, чтобы ты меня выпорол. Дима несколько раз моргает. Ну, хотя бы не смеётся. Не собирает вещи. Не говорит абсолютно резкое нет. — Порка, Антош? — Ага, — Антон уверен, что сейчас улыбается — как немножко сумасшедший. — Порка. Дима чуть прикусывает губу. Задумывается, представляет что-то, выбирает из множества вопросов те, которые нужно озвучить. — Тош, ты хочешь жести, получается? Так пожалуйста. Дима подвигается ближе — Шаст нервно сглатывает, потому что на него смотрит темнота. Она до ужаса родная — и он с ней даже не на “вы” — только на “блять, молю”. — Наша с тобой жесть в том, что ты меня не любишь и вряд ли сам это замечаешь, — твёрдо говорит Дима — и целует Антона, чтобы тот даже не думал отвечать. Шальная волна не просто сбивает с ног и заставляет разучиться дышать — утаскивает в океан, к той самой линии, где солнце умирает каждый день, расходясь закатной кровью по приветливой морской стали. Слова Димы словно оставляют порезы на коже — крест-накрест на груди, потому что Поз даже в причинении боли находит свою красоту, — и сердечко нервно бьётся ровно в пересечение шрамов. Первое, о чём думает Антон: ему очень больно — а боль нужна другая. Второе не думается — почти выскуливается: — Почему ты думаешь, что я тебя не люблю? — и скрытое за ним жалобное: я же тебе всего себя, я же тебе душу к ногам готов выкинуть, я же с ума могу сойти, если начну о нас думать, потому что разговоры о любви — такой же океан, где я тону, и о нелюбви — океан, только солью теперь царапается по открытым ранам. Больно, блять, — неужели Дима когда-то с ним испытывал такое же и теперь ему возвращает? Потому что по присказке — они и в горе, и в радости, и всё делится и множится, и перетекает из одного в другого, и океана нет границ, и у крови, и царапины зеркальным крестом двоятся. Диму вопрос заставляет задуматься — он подбирает слова, чтобы мягче, чтобы не пустить по открытым ранам огня: — Ну, как будто всё, что касается романтики, начинаю я: свидания, поцелуи, серьёзные разговоры — кроме вот сегодняшнего. — Я просто не хочу навязываться, — бормочет Антон, пытаясь вспомнить, звал ли он Диму куда-то именно на свидание, прям озвучив это — кажется, и правда не было. — Ты выстраиваешь границы, даже не остаёшься у меня на ночь. — Потому что ты никогда об этом не просил. Антон несколько раз моргает, пока Поз продолжает мысль: — Я как бы спрашиваю у тебя, нормально ли тебе, если я уеду, и ты не возражаешь, поэтому я решил, что тебе не так здорово встречать со мной утро. Тебе вообще хоть здорово со мной, Антош? — Дима переходит на свои любимые ироничные формулировки, чтобы совсем уж не превращать их домашний разговор с трагедию мхатовского масштаба. — Дим, — Антон наваливается на Поза всем телом — достигает своего дна, на котором и океан без кусающей соли, и раны затягиваются, и можно дышать. — Я бы умер за тебя, я разве никогда не говорил? — Нет, — Дима отвечает чуть растерянно. — Да и вообще зачем такое, я понимаю, что я много шучу про смерть, но я не тяну тебя сюда за собой… — А я хочу за тобой везде, — Шаст хмурится. — И чтобы ты вообще никуда не уходил. Разве это не очевидно? — Для меня? — Поз усмехается. Антон смотрит на него внимательно — ну конечно, за долгие годы знакомства-наставничества-дружбы-работы-любви он иногда упускает из виду, что Дима легко приходит к выводу, что его не любит, тревожится, прячется, но не показывает, что его что-то беспокоит. Шаст кладёт голову ему на грудь — биение сердца даже не слышится. Он действительно никогда это не озвучивал?.. Так, может, в пьянце, в праздниках — для Димы это не считается наверняка, а Антон по умолчанию решил, что раз уж он отдаёт всего себя — со своей недоверчивостью, капризностью, ершистостью, со своими вечерами печали, — то это уже тянет на признание. — Я пиздец как люблю тебя, — говорит Антон и обнимает Диму так крепко, как может. Наконец-то слышит чужое сердце. Наконец-то может дышать заново. — Хочешь, я каждый день это буду говорить за все те дни, что проебал момент? — Шаст чуть приподнимается, чтобы посмотреть Диме в глаза. — Да мне одного раза достаточно, я понятливый. — Вот-вот, понятливый такой, Дим, а надумал себе хуйни. Но я тоже козёл и позволил тебе сделать это, — Антон злится и на себя, и немножко всё-таки на Поза, что он любит думать о плохом. — Так меня это устраивало, и тебя как будто тоже, и всё было в порядке вещей. — Нихуя себе, это что за вселенная, где в порядке вещей ты, который думаешь, что я тебя не люблю? — возмущается Шаст. Дима пожимает плечами — любая вселенная, должно быть, где ему кто-то нравится, опутывает его сетями невзаимности, потому что она влюблена в него печального, — а потом сети режутся, потому что Диме идут лезвия, — и он улыбается, и вселенная влюбляется заново. Антон тянется за поцелуем — немного неловко, потому что и правда делает это гораздо реже Димы, — а потом строго говорит: — Останься сегодня у меня. Дима не посмеет отказать — не после таких разговоров. Хотя у него и нет каких-то предлогов уехать: у него здесь даже есть полка для его вещей — быть может, единственная во всей квартире, где царит порядок. Они так и проводят весь вечер, лениво валяясь на диване, не возвращаясь ни к каким серьёзным темам. Антон рассказывает ещё смешное про отпуск, Дима немножко рассказывает про свой — без координат и спутников, что-то выдержанное в вакууме, и Шаст старается, правда изо всех сил старается не думать о том, что найдутся люди, которые Диме скажут о своей любви прямее, быстрее, честнее, не путаясь в собственной неуверенности. Мысли об этом быстро проходят, когда Дима гладит его по голове; Антон, кажется, проводит в дрёме какое-то время, пока Поз не прогоняет его спать в нормальную кровать, сам ложится рядом и даже засыпает первым. Утром Антон просыпается снова один — от этого неприятно дёргает, но он быстро улавливает шебуршание на кухне. Утренний Дима, готовящий завтрак на его кухне, — явление не уникальное, конечно, всё-таки не первый раз они остаются вместе до утра, но там всегда к этому приводили непреодолимые обстоятельства — а теперь просто потому что так хочется. — О, я думал, тебя раньше обеда не ждать, — Поз усмехается и получает свой ленивый поцелуй в щёку. Антон бормочет на выдохе — доброеутрочтоназавтрак. И ещё — ярадчтотыостался. Дима улыбается — за эту улыбку уже можно было бы помирать в отдельности, Антон ещё об этом скажет, — снимает с плиты сковородку с горячими бутербродами. — Я кстати почитал несколько статей про то, почему людям нравятся бдсмные практики, — говорит Дима невзначай, и Шаст чуть не давится своим кофе. — И чё пишут, что всё это странно и надо к врачу? — ворчит он. — Нет, конечно, люди вообще более открыты стали к этой теме. Мне просто сильно смешно сейчас с того, что ты такой “вот бы меня кто-то выпорол”, а я такой “вот бы мне кто-то сказал, что любит меня”, и сидим два еблана. Реально ебланский вечер, — Дима правда смеётся, — но я рад, что мы что-то прояснили. — Не кто-то выпорол, а именно ты, — говорит Антон чуть тише, хотя ситуация и правда сюрно-забавная. — Да нам точно надо сначала понять, откуда в тебе это. Может, у тебя там какая-то скрытая психологическая травма, и мы сделаем только хуже. — Да нет у меня ничего такого… — Шаст подтягивает к себе ноги и обнимает себя за колени. — Просто сильно хочется. Дима смотрит на него с подозрением. Он в целом выглядит сейчас так, будто может притянуть Антона, разложить его на этом столе и сделать всё, что Шаст хочет, и сдерживается лишь потому, что лениво убирать всё со стола. — Всё равно… в этом что-то скрытое есть, — задумчиво тянет Поз. — Тебя сильно отталкивает эта мысль? — осторожно спрашивает Антон. Может, Дима просто не хочет обидеть его резким отказом. — Да нет, — Дима неожиданно веселится, — в этом что-то и очаровательное есть. Но. — Но? — Но к такому надо готовиться. Это ж не просто пару раз тебя шлёпнуть в качестве прелюдии. А чтобы подготовиться и сделать хорошо, надо понять, почему без этого плохо. Антон поджимает губы. Если бы всё было так просто, он бы честно всё рассказал, но он же сам не знает, тут редкий случай, когда захотелось чего-то отчётливого — да ещё и за рамками привычного, — и уж искать причины в своём желании он точно не хочет. Кажется, что будет понятнее после. Шаст думает, что Диме просто нужен какой-то триггер — чтобы смирился и решил, что оно просто надо — без объяснений и предположений. Наверное, Поз ещё считает — и тут Антон мысленно даёт себе подзатыльник, — что нет в Шастуне такой ответственности за самого себя, чтобы правда самому прийти к осмысленному желанию всякого такого вот. Но раз Дима не сказал строгое “нет”, значит, можно попытаться. Антон и пытается — благо, теперь, когда то, что он в голове называл навязчивостью, сменилось на “жизнь коротка, и ты не успеешь сказать, насколько сильно ты его любишь”, открывает в нём повышенную тактильность, способов больше. Шаст осторожен в поиске триггерной сферы. Он ластится — подставляется под укусы — Дима всегда оставляет аккуратные следы, сходящие к утру, и не переходит установленных границ. Антона в целом ведёт уже здесь от осознания, сколько контроля — над собой и над ним — у Димы, поэтому он пытается иначе. Меняет подход — пытается Диму разозлить: отыгрывает просто невероятное соперничество на “Неиграх”, бурчит на “Громком вопросе” (за что получает тычок от Серёжи и Арса, которые сильно не хотят видеть расстраивающегося Диму), сильно капризничает по какой-то нелепой причине на стриме, что даже Игорю приходится подключать всё своё бесконечное терпение и переключать внимание Шаста на себя — у смешного и ужасно обаятельного Игоря это нет-нет да получается, хотя раскалённости между Антоном и Позом остаются. А потом получается, что никакого триггера не нужно — Дима просто в один вечер бросает “ну ладно, давай попробуем твоё эт-самое, я достаточно начитался”. У Антона тут же загораются глаза, и он тянется пальцами к резинке домашних шорт. — Нет, ну ты чего такой прыткий, не сегодня. Надо кое-что купить для этого, да и подгадать так, чтобы были выходные. Желательно два. Будет странно потом брать больничный по причине располосованной задницы. — А прям так будет? — Антон смотрит завороженно. — А хочешь? — Конечно. — Тогда именно так и будет. Дима выглядит ужасно надёжным — и горе, и радости, и боль, и что после неё — всё хочется доверить только ему. Вечер перед выходными случается быстро — тут ещё и Дима как-то подсуетился с разговорами со Стасом и Олегом, чтобы никуда Антона не звали, и оба, кажется, понимающе кивнули. — Ну ты точно готов? — в третий раз за вечер уточнят Поз. Они валяются на кровати Шаста — удивительная территория серьёзных разговоров. — Да-да-да, — торопливо шепчет Антон, сопровождая всё горячими поцелуями, о которых Диме никуда не деться. — Ладно, допустим. Но тогда нужно стоп-слово. Сигнал, что нам надо остановиться. — “Арсений Попов”. — Антош, ну ты дурак совсем? Да тебе ж даже если хуёво будет, ты ни за что его имя не произнесёшь, когда мы наедине. — Тогда “ящерица”, — Антон явно гордится собой. — Почему? — Это же как в меме… Приходится отвлечься на легендарное видео из магазина животных, где мама говорит, что сын Ваня может выбрать любого питомца, но когда он настойчивого просит ящерицу, она говорит, что он дурак совсем и его никто не спрашивает. Диме смешно: — Вот, это буквально ты просишь себя выпороть и особо меня не спрашиваешь. — Ну неужели тебе совсем неинтересно? А как же тяга к экспериментам? — Так это больше по штукам, которые можно разобрать, собрать и с которыми можно действовать по инструкции. — Ну… — Антон смешно замирает. — Мы можем попробовать? — Ещё больше неуверенности в голосе — и я не знаю, стоит ли с тебя вообще снимать штаны сегодня. Шастун нервно хихикает. Ладно, все эти штуки, которые вибрируют, меняются в размерах, иногда бьются током и что только не делают ещё, — их же можно отложить на потом. Дима ведь так по жизни идёт: зачем говорить чему-то интересному “нет”, если можно сказать “попробуем, но позже”? Позже может и не наступить никогда, это не клятва на крови, — тут снова нервно и смешно, потому что Антон представил, что они с Позом режут линии на ладони и скрепляют на крови обещание обязательно засунуть в кого-нибудь вибратор или типа того, и Дима дополнительно берёт с Антона обещание перестать называть эти девайсы “типа того”, — но всё-таки ты оставляешь себе возможность — а вдруг понравится? — Антош, ты сходишь с ума, — Поз качает головой. Он догадывается, что сейчас в голове у Шаста — смесь нервяков: нервные шутки, нервные ассоциации, нервные представления о том, что может произойти и что — не произойти никогда. — Нет-нет, всё хорошо, — торопливо произносит Антон, словно боится, что Дима включит зануду и скажет, что в таком состоянии они ничего делать не будут. Поз видит и чувствует — акварельный штрих мольбы в чужих глазах, загнанное “я же ни к кому больше вот так не смогу”, робкое “не оставляй меня”, шальное “тебе же самому интересно узнать, насколько я могу быть твоим”, — краски отчётливые, не перемешанные, и вдруг почти хищнически хочется всё в Антоне превратить в одно чувство: все его мысли, все страхи, неуверенности, загоны, все тайные и явные желания, все варианты его имени, которые Шаст выстанывает — всё в одно — и самому теперь интересно, какое. — И тебя устраивает то, как это будет выглядеть? — Дима всё-таки решает слушать не хищника, а голову. Пока что. — В смысле? — Ну, что мы будем у тебя в квартире, а не в каком-нибудь специализированном отеле… И я понимаю, — с нажимом говорит Поз, прекращая все возражения, — с какими рисками связано реальное бронирование подобной комнаты, но я говорю лишь потенциально: тебе нормально, что мы… в такой домашней обстановке? — Дима старается подобрать слова, чтобы самому не уйти в нервный смешок. — И одежда… ну… вдруг мы в твоих фантазиях в кожаных штанах там, не знаю, в цепях, и вокруг мрак, как в подземелье старого замка? Антон собирает мысли в одно — довольно долго. — У меня не было настолько конкретных фантазий, но как будто так похуй на обстановку, да и, наверное, я буду много жмуриться. — Тогда, может, сразу повязку? — Дима звучит без привычных смешинок: он буквально прямо сейчас изучает Шаста по-новому. По спине бегут мурашки. Антон сбивчиво дышит. — Нет, я хочу… хочу иногда смотреть, — Антон делает большие паузы между словами. — Ты в порядке? — Дима проводит пальцами по его лбу, чтобы оценить масштаб катастрофы. — Мы просто… мы просто прям всерьёз наконец-то это обсуждаем, — у Антона горят глаза. Если бы Дима не общался с ним весь день, он бы решил, что он что-то принял. Но Шаста просто ведёт от разговоров — даже не о, господи прости, порке конкретно, а просто о том, что они могут всякое. Поз представляет, что если бы он говорил чуть ниже, иногда шёпотом, иногда прямо на ушко, и они бы раскладывали квадрат Декарта — все эти потенциальные вселенные, где с Антоном (не) случается порка, — то самого Шаста можно было бы уже и не раскладывать, ему бы хватило. Но от хохмы Поз удерживается. Кому-то надо оставаться хладнокровным сейчас и взять ответственность не скатиться в фарс ещё больше. — Мы всерьёз же? — почти умоляющим тоном переспрашивает Шаст. Дима цепляется за то, что отмечает это — “почти”, — и за то, что хочет, чтобы никаких “почти” не было. Поэтому говорит уверенно: — Да, всерьёз. — Тогда без повязки, — кивает Антон. — К тому же мы просто пробуем. Прикинь, если на самом деле мне не понравится прям сразу? Столько возни бы было с поиском отеля, с нарядами какими-то — и ради того, чтобы я через минуту сказал “хватит”? — Я бы тебя после такого не отпустил, конечно, — деловито говорит Дима. — Но вообще только потому, что на твоё “хватит” я не среагирую. Поэтому же и придумывают стоп-слова: все эти “хватит”, “не могу” ты можешь кричать для собственного кайфа, словесно подкрепляя чувство собственной беспомощности, к которому и стремишься. Антон не уверен, что стремится к этому, но Дима рассуждает так легко, словно проделывал это не один раз и уже изучил, что к чему. А возможно, и правда проделывал. Шаст не удивится совсем, если у Димы есть какой-нибудь знакомый владелец бдсм-клуба, с которым они обменивались не просто рукопожатием. — А я прям буду кричать? — вместо этого спрашивает Антон. — Я позабочусь, — говорит Дима с особой хрипотцой и усмешкой, от которой Шаст уже сейчас готов встать на колени и что угодно вымаливать. Конечно, когда Поз сказал, что они могут попробовать, у него в голове был план. Но одно — теория. У Антона — всего лишь идея, навязчивая, не отпускающая и после долгих диалогов с собой, набросок, который приводить в порядок должен Дима. На все наводящие вопросы — а как именно тебе хочется? — Шаст неуверенно пожимает плечами. Это нужно узнавать так, как узнаёт всё звериное свою сущность: через укусы и зализывание ран. Под Диминым контролем даже шрамы — красивы и безопасны, даже катастрофы — ластятся к ногам, даже сложные желания без конкретики — выполнимы. Если у Димы не сорвёт контроль, конечно. Поз нервно прикусывает губу. Себе не врёт: он согласился ещё тогда, когда Антон озвучил. Просто от согласия внутреннего, за которое отвечают демоны, скалящиеся на любую нежность, но заинтересованные в разрушении, к согласию рациональному тоже нужно было прийти. И теперь, когда мозг и демоническое — Дима никогда не говорит про себя: душа, — мурчат в согласии, он немножко боится, что это приведёт к чему-то плохому. Но когда Антон смотрит вот так — замерев в секунде от приказа, которого он буквально выпрашивает, — нельзя ни медлить, ни отказывать, ни думать слишком много. — Мы просто пробуем, — объясняет Дима как будто больше себе. — И ищем то, что тебе понравится. Шаст кивает больше на автомате, вряд ли осознавая, что ему нужно будет много-много прислушиваться к себе и делиться с Димой выводами: про силу ударов, про темп, про… инструменты, в конце концов, — тут Дима тоже не силён в формулировках. Он садится на кровать и кладёт на колени подушку, чтобы Антону было мягче. — Устраивайся. В голосе мягкости нет — властность и твёрдость в Димином голосе уже сбивают дыхание Антона. Поз с каким-то почти садистким наслаждением смотрит за тем, как Шаст неуверенно снимает с себя одежду: сильно непривычно раздеваться одному, да ещё и под таким тяжёлым взглядом. Вроде смотрит Дима снизу вверх — а чувство такое, будто Антон распластан перед ним на полу и не смеет подняться, хотя его ничего не удерживает. — Антош. Вот тут пробивается нежность — немножко обманчивая, немножко обжигающая. Антон старается понимать без слов: наклоняется к Диме, словно тот хочет рассказать ему какой-то секрет на ушко. Поз не секретничает — целует мягко-мягко, словно они под осыпающейся сакурой, и десятки лепестков нежно касаются кожи — обращаются в мурашки от неловкости, холода, неожиданности — ласки, которая как будто прикрывает лезвие ножа. — В следующий раз мы так сделаем, когда дойдём до конца, — вот и лезвие — сталью в голосе, змеиным кружевом по шее и ниже, обещанием не отпускать, пока всё не закончится — и внутри их маленькой игры это Диме решать, когда всё закончится, а Антону — высчитывать от минуты до вечности, которые ему отсчитаны. Шаст может всё закончить сам, конечно, — но это уже про безопасность и рамки, а не про игру. Но понимать, что всё его время теперь принадлежит Диме, — уже сносит крышу, уже преступно приятно тянет внизу живота. Антон словно чувствовал непонятный голод, а теперь наконец-то осознал, что может его утолить. — Ложись, — Дима кивает на свои колени. Поз ожидал, что они ещё долго будут подбирать угол, но, видимо, демонята в голове Шаста нашёптывают ему, как лучше, и он сразу устраивается так, чтобы и локти не съезжали с кровати, и у ног была точка опоры, и задница была открыта для ударов. Антон смущён: у него краснеют уши. Но ещё больше он заинтересован: он поворачивает голову в сторону Димы, словно надеется считать его эмоции. — Слабо, средне, сильно? — уточняет Поз — вот так сразу. — Я не зна-ау! Первый шлепок даже не осознаётся во времени — Дима никак не дёргается, только правой рукой — сухой и немного холодной ладонью — оставляет красный след на коже Шаста. Место удара начинает гореть спустя пару мгновений — столько нужно, чтобы понять, что это случилось. — Это было средне, — спокойно произносит Дима, наверное, немножко заебавшийся от того, насколько Антон не конкретен в своих желаниях. Хотя, может, его “с тобой хочу что угодно” было весьма искренним. — Да… — выдыхает Антон. — Давай средне. Потом, может… Дима кивает и оставляет симметричный удар на другой ягодице — рисует свою эстетику красных следов. Даёт Антону ещё пару секунд понять, точно ли ему нужно именно с такой силой, — а Шасту вообще, оказывается, очень-очень нужно, и, судя по чуть поджатым пальцам ног, даже секунды отдыха воспринимаются с особым нетерпением. — Тогда считай. До тринадцати, — Дима делает фразы короткими, ставит большие паузы — чтобы в расплавленном мозгу Шаста они всё-таки успевали обрабатываться. — А почему… Но вместо глупых вопросов Дима ударяет снова — красное к красному. Антон сдавленно стонет. Поз ждёт от него слов, но озвучивает сам: — Тогда это “ноль”. — Ой. Блять. Я же за… Чужая неуверенность тоже перебивается болью — Дима бьёт по той же ягодице, по которой ударил до этого, чтобы смешивались не только цвета — огонь по огню. — Один. Дима внутреннее выдыхает — не хотелось бы долго быть на нуле, так и правда можно задержаться на вечность. — Два. Три. Че… четыре, — считать, когда еле-еле хватает на дыхание — когда распадаешься на вскрики и стоны, тяжело, но это немножко заземляет и не даёт совсем пропасть в ощущениях. Поз зато точно уверен в том, что ощущения Антону жуть как нравятся: чужой стояк упирается в его бедро. Это успокаивает: то, что казалось странной прихотью запутавшегося в себе мальчика, оказалось на самом деле его искренним желанием. — Пять. Дима хочет заглянуть в глаза демону Антона Шастуна — шесть, — и, может, Дима хочет этого демона приручить, хотя догадывается, что тот и сам готов подлезть под его ладони — даже за ударом — семь. — А могу я… — Шаст говорит совсем рвано, дышит тяжело, и Поз думает, что огонь с кожи перебирается в лёгкие и выжигает там всё. А нужно — в голову — чтобы от мыслей, загонов, капризов, вопросов, чёткой связи с реальностью не осталось ничего. Но сейчас Дима терпеливо ждёт, чтобы разбежавшиеся мысли всё-таки сползли обратно в разум Антона. Он начинает фразу заново: — А можно немного сильнее? Пожалуйста? Он хотел изначально спросить, наверное, — можно ли мне просить. Дима потом ему скажет, что умоляющий тон идёт ему гораздо больше капризного. И Шаст научится этим пользоваться — для них обоих. Поз награждает Антона за то, что он становится честнее в своих желаниях: ударяет, как и в прошлый раз, средне, но царапает кожу — не до крови, но ощутимо, чтобы познакомить с новой гранью боли. — Восемь, — выстанывает Шаст. Девятый удар случается почти сразу, чтобы у Антона не было времени собраться с силами. — Не напрягайся, — предупреждает Дима после, чувствуя небольшое сопротивление. — Будет не так приятно. Вернуться к среднему? Шаста хватает только на то, чтобы помотать головой. — Десять. Одиннадцать. Две… двенадцать. Голос дрожит сильнее, Дима не сбавляет силу — даже, кажется, замахивается сильнее, но удерживает себя. Снова царапает после двенадцатого — выбивает стон между счётом — тринадцатый приходится ровно на царапину. — Тринад… — Антон не досчитывает и всхлипывает. Дима вытирает слезу с его щеки. Шаст ловит его пальцы губами — солёно, — чувство такое, будто он тонет, — дыхания не хватает точно. — Ты как? Хотя Поз может и не спрашивать: Антон, кажется, даже не замечает, как успевать кончить, испачкав Диму, не договорив священное “тринадцать”. — Я… Мне… пиздец. Шаст чуть-чуть приходит в себя. — Мне хорошо, — обозначает он всё-таки окраску своего пиздеца. Дима принимает ответ — целует в висок, чтобы к утопленности — контрольный выстрел. А потом говорит то, от чего Шасту хочется скулить и кричать одновременно: — Тогда продолжим? — Про… продолжим? Антон не думал, что будет что-то ещё, и это приводит его в такой восторг, что вдруг находятся внутри новые силы — на стоны, на повиновение, на то, чтобы переносить боль. Шаст и не знал про себя, что он умеет вот так — оживляться. Дима не скрывает довольной ухмылки, реакция Антона ему нравится — это опять значит, что всё хорошо, он всё делает правильно — демон Шастуна в благодарность вылижет его, не иначе. — Я подумал, что, может, руки тебе будет недостаточно, — Поз тормозит себя и остальные мысли делает более лаконичными. — Ремень средний. Достаточно мягкий. Но будет больнее. В твоём состоянии — значительно. Хочешь попробовать? — Блять, да. Дима улыбается чужому рвению — интересно наблюдать за таким Антоном — блеск по тёмной от удовольствия радужке, отсутствие мешающего излишнего смущения — Поз не спорит, Шаст бывает очарователен в своей неловкости, но вот такой — изнывающий от желания, всем своим нутром просящий большего — он тоже безмерно нравится. — Лучше стоя. У стола. Пока Антон медленно встаёт, пока у него немного времени собраться — он успевает сделать несколько глотков заранее приготовленной воды — Дима кладёт на стол подушку, чтобы Шаст не стёр локти, пока будет опираться, и не ранился сильно о край стола. Хотя в этой неожиданной боли тоже будет свой кайф, всё-таки Антон не совсем мазохист, чтобы кайфовать от всего — нет, его доводит до счастья — растопленному внутри тела солнечного света — только та боль, что от Димы. Поз всё время рядом — Антон может не бояться, что, пока он проходит несколько шагов от кровати до стола, его шатает: можно ухватиться за Диму. У стола оказывается откровеннее, как будто даже развратнее — это и к лучшему — после контрольного выстрела должно быть обрядовое лезвие — хтонически-острое, из мира, где что целоваться, что вгрызаться в чужую плоть клыками — всё одно, всё до крови — до древних и уже настоящий кровавых клятв — я хочу быть твоим весь — чтобы ты меня сберёг. — Стоп-слово помнишь? — перед началом уточняет Дима, и только сейчас снова пробивается мягкость. — Угу. Дима пьяному от ощущений Антону не верит: — Повтори. — “Ящерица”. Поз довольно кивает, словно услышал правильное решение очень сложной задачи. С ремнём чуть сложнее рассчитывать силу удара, но Дима честно готовился и с этим: пробовал на своей левой руке несколько ударов, чтобы вообще понять, как ощущения. Это лишь примерное — с другим человеком, с другим телом, с уже израненной кожей будет иначе, но есть от чего отталкиваться в своих расчётах. — Возьмём середину от предыдущего. Семь ударов. Антон кивает — не то чтобы он чувствовал в себе право спорить. Числовые маяки, расставленные Димой, — это очень хорошо для его сознания: он понимает, где можно попросить чуть больнее, потому что это будет ненадолго. Поз сначала притупляет его внимание: проводит пальцами по позвоночнику, потому что редко Антон так выгибается перед ним. Наверное, на спине красные полосы смотрелись бы тоже интересно, можно было бы выписать сеть — может, в следующий раз… Дима отмахивается. Он вообще-то честно думал, что это на один раз, но безбожно втягивается в созданную самим же сеть красных следов и царапин. Первый удар приходится сразу на обе ягодицы — пока не до крови, но уже очевидно болезненнее — и красивее. — Один, — хрипло считает Антон. Дима чуть прикусывает губу, чтобы не замурчать от удовольствия: он слишком сосредоточился на том, чтобы ударять совсем слабо, и забыл про счёт, который Шаст должен вести. И то, что Антон не просто расплавляется в бесконечной покорности, а пытается предугадать его приказы, неожиданно заводит. — Два. Три. Блять. Дима старается, чтобы удары приходились равномерно — и всё же первая кровь проступает там, где он до этого царапал. Первые капли Поз слизывает — просто какое-то первобытное действие, что-то почти дикое, колдунское побуждает к этому — хочется ещё оставить укус, но Дима себя удерживает. — Четы… четыре. Ебучие слоги. Поз даёт Антону небольшую передышку, и хотя красные полосы набухают, кожа саднит всё больше — ему это точно нравится. Он даже оборачивается на Диму в немом — пожалуйста, ещё-ещё-ещё, — пятый и шестой идут без пауз. Шаст сдавленно кричит. Перед седьмым Дима чуть медлит, но Антон почти неосознанно подаётся бёдрами назад, словно просит уже вот так — на уровне едва заметных движений тела. — Семь, — Шастуна хватает на хрип. Дима откладывает ремень в сторону. Антон медленно выпрямляется, но тут же хватается за Позова и плавно — с его поддержкой — опускается на колени. Его мелко трясёт — он снова кончает. В этом есть что-то бесстыдное, по-своему горячее — кончать, сидя на коленях перед Димой, который всё ещё держит на кончике языка его кровь. — Я всё, — выдыхает Антон. Делает над собой усилие. — Ящ… я… блять. — Ебучие слоги, да, — Дима опускается рядом с ним. — Я понял, всё-всё, мы больше ничего сегодня не будем. Снова успокаивающий поцелуй в висок — уже без намёка на лезвия, — и Поз прячет Антона в бережных объятиях. В них Шаст немножко плачет — от боли, от ощущения чего-то грязного, от нахлынувшей нежности — точнее, от того, во что они все перемешались, — от всепожирающей пустоты, которая может быть невыносимо приятной. Антон почти не вынес — но. — Тебя донести или дойдём? — Дима ни на секунду не собирается сейчас оставлять Антона одного, пока он немного проваливается в себя — в такое тёмное удовольствие, накрывающее волнами — уже не на физическом уровне, это что-то внутри, где осознаётся конец света, где солнечный луч съеден волками, а в голове бьётся гордое, довольное — меня сберегли. Дима ответа не дожидается и медленно берёт Антона на руки — вставать с ним тяжело, он ещё и обмякает, почти теряя связь с реальностью — как они оба и хотели, — но Поз с этим справляется и кладёт Шаста на кровать, переворачивает на живот. — Не вертись, я принесу мазь. Антон слышит это будто не сам, всё это где-то далеко. Несколько минут он пребывает в этом состоянии — сознание не теряет, но очень близок к этому, и что-то внутри довольно ворочается — без единой мысли, просто неожиданно нахлынувшее ощущение жизни — тёмный болезненный дзен. Шаст это состояние даже не может уловить, чтобы запомнить, но проходит, кажется, вечность — до того приятная, что в ней уже опасно существовать. Физическая боль всё-таки напоминает о себе, и Антон шипит — возвращаются пока что только телесные ощущения, а вот в голове остаётся только приятно-пустое. — Чшш-чшш, сейчас будет легче. От нежности, которую Антон как будто эту самую вечность не слышал, хочется скулить — он как будто так и делает, потому что Дима снова его утешает. Мазь холодит кожу, Шаст уже откровенно матерится, потому что ещё и щиплет. — Ну-ну, потерпи-потерпи, так всё быстрее заживёт. К этому Дима тоже готовился: гуглил, как сделать такое мероприятие безопасным. Так что чуть позже Антон осознает, насколько раньше своего “ладно, давай сделаем это” согласился Поз — и насколько же он безгранично надёжный. Через пару минут лёгких поглаживаний и правда становится полегче. — Спасибо, — наконец-то к Антону возвращается способность говорить более-менее осмысленно. — Вообще за всё. Дима пожимает плечами, не зная, как на такое отвечать. — Ты хорошо держался. — Это только потому что это был ты, — кивает своему ощущению Шаст. — Ты из меня можешь душу вынимать, потому что никогда не причинишь вреда. — Ну, технически… — Дима выразительно смотрит на кровавые полосы. — Нет-нет, это же… Ну, это больно, но мне это надо. Как горькие таблетки. — У горьких таблеток обычно нет альтернативы. Антон не знает, что ответить. — Я ни о чём не жалею, — только и добавляет он, но этого пока достаточно, чтобы Дима не ушёл в самокопания. — Мне было очень хорошо, очень… и этого надолго хватит, понимаешь? Поз не очень понимает, если честно, хотя искренне старается. Антон машет рукой, мол, мне нужно время — потом я постараюсь объяснить точнее. Дима не торопит. Собирается уйти — всё-таки надо убрать следы с одежды и пола, снять наволочки, что-то приготовить… Цепкая хватка Антона сбивает все планы. Дима удивлён, что у него ещё остались силы на такое — и вообще когда он успел перевернуться на спину? — Мы, конечно, закончили с поркой, но не друг с другом, — в Антоне ещё остаётся немножко самоуверенности и дикости. — И чего ты хочешь? — Дима смотрит на него чуть снисходительно, как на пьяного человека. Но Шаст оказывается проворнее, тянет на себя — Поз этого не ожидает, поэтому поддаётся, — и обхватывает ногами за талию. Шипит, потому что активные действия, конечно, причиняют боль. — Обычный человеческий секс? — уверенности убавляется, но Антон всё равно твёрд в своих желаниях. — Не сегодня. Не в твоём состоянии. Я ж всё-таки хочу поберечь тебя. Шаст хмурится — Дима честно надеялся, что его капризность пропадёт хотя бы на несколько дней. Хотя сейчас это не так, как обычно, когда Антону просто чего-то хочется, а другие — особенно Позов — должны понять, чего именно, здесь наконец-то есть определённость — словно между демоном и Шастом не осталось границ. — А я хочу тебя, — бурчит он. — Нет. В голове Антона что-то щёлкает, и он спрашивает осторожнее: — Ты не хочешь меня… такого? — Нет, Антош… — Дима ерошит его волосы. — Ты прекрасен и в таком состоянии. Но тебе больно, и если твой внутренний кайф заглушил все чувства, кроме возбуждения, это не значит, что боли нет вообще. — Дим. Дима. Димочка. Ди-и-има. — Перестань. Объятия, впрочем, становятся только крепче, Антон почти заставляет Поза навалиться на себя — чувствовать тяжесть чужого тела на себе хорошо, словно он снова в безопасности. — Пожалуйста. — Я не… — Дима вздыхает. Проблема в том, что он как раз не “не” — мольба Антона проникает под кожу, и ему хорошо, и хочется на неё отозваться, ему это тоже, оказывается, надо. Поз усердно думает несколько секунд — Шаст не моргает. — Блять, ладно, — соглашается всё-таки Дима, — но не так, как ты представляешь. Менее… активно. Сожми крепче бёдра. Антону объяснять не нужно: межбедренный секс они пробовали — правда, когда было очень горячо и очень мало времени. Он ассоциируется с такой вот вынужденной спешкой, когда не хватает времени на подготовку, обмен ласками и обманчивую медлительность, поэтому случается нечасто — но сейчас это самый безопасный вариант из возможных. Шасту нужно совсем немного — он то ли всхлипывает, то ли стонет; Дима помогает себе рукой и устало ложится рядом. — Я прям физически ощущаю, что счастлив, — шепчет вдруг Антон. — Не из-за классного секса со странностями, хотя это тоже, но просто потому что ты — это именно ты, и ты прям рядом-рядом. — В следующий раз я, блять, куплю тебе кляп, — ворчит Дима, — откуда у тебя силы болтать? — Не знаю, — хихикает Шаст и почти сразу проваливается в сон. Вопреки ворчанию Поз кладёт руку на Антона — не объятие, но знак всем — это моё-моё-моё, сбережённое, родное, ко мне ластящееся, из-за меня счастливое. И усмехается сам с себя — с уже совсем уверенного “в следующий раз”. Со своим демоном он сливается, вероятно, давно — ровно в тот момент, когда должен быть твёрдо сказать “нет”, а подумал — попробуем, может, позже. /// Антон просыпается и понимает, что два выходных — это минимум, который ему нужен. Может, всё-таки и правда потом стоит попросить больничный? Это первое — смешное, ещё вчерашнее эхо, его трудоголичность пробивается всполохом и затихает совсем, потому что в голове наконец-то другое. Шаст ни о чём не жалеет и уверен сейчас, что абсолютно по-дурацки улыбается. Он осторожно встаёт, достаёт единственную очень длинную футболку и планирует ходить только в ней весь день. В ванной вертится, чтобы рассмотреть себя в зеркале, думает даже сфотографировать, но слишком рискованный контент получится. А он себя знает, он случайно такие фотки может выложить куда угодно. Замеченные следы его смущают, но ещё больше — радуют. Антон выдыхает с облегчением: был страх, что всё это — блажь, дурость, пролетит с первым сильным ударом — а оно остаётся с ним до сих пор, и кончики пальцев немножко дрожат, когда он касается царапин. Дима обнаруживается в гостиной, уже что-то печатает в своём ноуте. Смотрит на вошедшего Шастуна с подозрением. — Хотел спросить, как ты, но ты прям блять светишься, это чё за эффект такой? Антон не отвечает — распластывается поцелуями — щёки, губы, шея, — пока Дима его не останавливает. — Ну скажи что-нибудь. — Я всё ещё как будто немножко пьяненький. Подозреваю, что весь день буду просто валяться и иногда хихикать, осознавая, что мы сделали и насколько мне это понравилось. Дима снова его осматривает — сканирует взглядом — и кивает: — Вот и ложись обратно, я поесть принесу. — Ого, вот что надо было сделать, чтобы получить завтрак в постель, — веселится Антон. Поз закатывает глаза, но завтрак в постель правда приносит. — Ну я буду честен, до сих пор немножко болит, но мне приятно, — предупреждает все вопросы Шаст, пока жуёт булочку. — Обработаем чуть позже, — кивает Дима. — Что? Замечает всё-таки — хитринку в чужих глазах, скрытое нетерпение, — Антон торопливо спрашивает: — А тебе как? — Энергозатратно и много убираться, — притворно ворчит Дима. — Но сам процесс… ну, в этом что-то есть. — Мы повторим когда-нибудь? — Шаст даже не скрывает своего волнения, отставляет в сторону чашку с кофе. — Ну… — Дима пожимает плечами. — Если только добавим каких-нибудь штук ещё, я вот там погуглил, чё ваще люди изобрели… Да не смейся ты так. Но Антону правда очень смешно — что Дима весь такой не заинтересованный уже пришёл к нему со списком вещей, которые используются другими в подобных мероприятиях. И ещё веселит называть порку мероприятием. Поз небольно кусает его за обнажённую ляжку — просто ради ещё большей сюрности. — Я тебя люблю, знаешь? — говорит вдруг Антон — и сам удивляется тому, сколько в нём может быть нежности. Дима смотрит, чуть прищурившись, а потом ложится прям рядом — плечо к плечу. — Получается, знаю. Шаст чуть меняет положение и кладёт голову ему на плечо. — Вот и знай это, пожалуйста, всегда. Звучит серьёзнее, чем обычно, и Дима с этим даже не спорит. Хочет в тон Антону ответить — я тебя вообще-то тоже, — но по дыханию определяет, что тот задремал. Клятва на крови — переделанная абсолютно, с нервным смешком и снятой дрожащими пальцами одеждой, — греет обоих и оборачивается тем, чем и должна — безмятежностью перед пожаром.