Твоей спрятанной нежностью

У него странное лицо. У…Поэта. Теперь это — его имя. Лицо… Треугольное, острое, угловатое. Колючее и будто бы злое, на сумасшедшей, жуткой улыбке, на хмурости. С тонких губ летят оскорбления, одно за другим, оно кажется жестоким и ужасающим. Или вот — он сжимает их в негодовании в узкую полосу. Отводит глаза, сверкающие губительной режущей зеленью. Его профиль…напоминает чей-то. Будто бы картина, силуэт, но чей — не вспомнить. Никогда не был любителем истории, искусства…будто бы какой-то писатель из кабинета литературы. Из того ряда портретов, чьё лицо сверлишь часами, ожидая конца занятия. Его лицо, наверное, как расколотая маска. Можно так сравнить. Искажённое морщинами, изуродованное болью, гневом. Злостью. Не злое. Почти неузнаваемое. Но это ведь он, он, тот кого он, Кризалис, знает-…тот, кого он знал когда-то. Хочется верить, что он остался тем же. Хочется верить, что это тот же человек, который так ему улыбался. Улыбка меняет его, буквально преображает, подсвечивает всю доброту, спрятанную под расколотым стеклом. Смягчает черты лица, скругляет. Улыбка делает его живым. Поэта. Да и его, Кризалиса, тоже. Это что-то такое, на уровне слабости в коленях, на уровне, наверное, желания, что-нибудь сломать. От умопомрачительной нежности. Все эти разрозненные черты — выдающиеся треугольные скулы, острота носа, и тонкость аристократически бледных губ — всё соединяется вместе, в одно целое. В него, Поэта, который зажигает свет. Становится тёплым и мягким, в оттенки нежности окрашивается. И делает его таким сильным…и слабым одновременно. Это происходит снова. Повторение их прошлого, будто бы ничего не было, этих лет по отдельности, почти-врагами. Это случайное столкновение, завязавшийся разговор. Без остроты и ссор. Случайное предложение: «я знаю хорошее место недалеко, сходим туда?» Поэт не возражает — и не успев задуматься, Кризалис ведёт его в своё любимое котокафе. Бусинка, Картошечка и Фиалка встречают их ласково, нюхают их колени и тычутся в ладони носами. Подвижные, пушистые сгустки счастья нарезают круги вокруг их стульев с мурлыканьем. Разговор вроде бы о деле, о Зазеркалье, но кругами, скорее обсуждение слухов, чем обмен информацией. Кризалис правда думает — это почти как раньше. А потом Фиалка с «мяв!» запрыгивает Поэту на колени. Мажет хвостом по носу, потом почти влезает им в чашку с латте. Тот раздражённо отцепляет коготки от своих брюк, но не прогоняет, только ворчит что-то неразборчивое. Кошка топчется по его ногам с видом довольства, делает пару кругов, оставляя на его рубашке шерсть, и посчитав своё новое кресло достаточно удобным для сна, устраивается на его коленях, подмяв под себя лапки. И Поэт ей улыбается, поглаживая между ушей, и это похоже на то, будто солнечная искра показалась из-за тучи после грозы. Его улыбка такая же. Как будто они правда вернулись назад, месяцы месяцев ранее. Поэт усмехается случайной нежностью, которую он не растрачивает на людей. Осторожными длинными пальцами чешет Фиалкино ухо, подбородок, массирует пушистую шейку, и Кризалис зависает. Возможно, даже если они не смогут вернуться назад, то они смогут попытаться выстроить всё заново… Чтобы Поэт улыбнулся ему опять.