Черничный маршмеллоу

Когда Иван видит его, то ощущает неподдельное восхищение. Он легко завоевал внимание зрителей благодаря необычной, притягательной внешности, такому же звонкому голосу певчей птицы и утончённым манерам. Он мелькает в телевизоре, появляется на обложках модных журналов, покоряет сердца людей по всему миру, пока Иван находится в его тени и настороженно наблюдает. Наверное, Ивану повезло. Далеко не каждого человека, будь он хоть сто раз телохранителем, подпустят к знаменитому исполнителю, чья аудитория уже в несколько раз больше населения Южной Кореи, и чьё существование должно оставаться неприкосновенно чистым. Господину, в то же время, повезло пробиться на вершину, и уже несколько лет он держится на плаву, не беря ниже первого места в любом состязании; и с такими успехами у него не могло не появиться врагов. Впрочем, любому известному человеку нужен свой защитник. Чуть-чуть, но завидно. Иван никогда этого не покажет, потому что чувства не должны мешать холодному профессионализму, не должны горячить его голову, когда в любую минуту Лука может стать жертвой покушения. Он также не поделится этим с близкими, с семьёй, потому что это — проявление слабости. Совершенно обычный человеческий порок — зависть. Все люди так или иначе завидуют, верно? В том числе об этом не знает господин Лука. Ивану слишком дорога работа, чтоб терять её из-за короткого порыва злости. Его задача — опекать, не задавая лишних вопросов и ни на секунду не отвлекаясь от дела. Вместе с великой славой приходит и великая «зависть»: люди, которым деятельность певца стоит поперёк горла, и которые готовы прилично заплатить, а то и сами рискнуть покончить с жизнью ненавистного им человека. Сколько бы Иван не питал к нему зависти, сколько бы не опускал покорно голову, подчиняясь воле Луки, он сам никогда не посмеет ему навредить. Наоборот — пожертвует собственным здоровьем. «Иван, совсем необязательно подставляться под пулю». — «Вы бы иначе погибли». — «Но если погибнешь ты, то моя судьба тоже предрешена». Сегодня господин Лука всё такой же. В его лице нет ни румянца, ни какой-либо видимой страсти, — только блеск от лучей солнца, спутанные волосы и пластырь на пальце. Недавно он порезался, и Иван, как назло, проглядел, хотя обязан пресекать и такие случаи. Лука совсем не зол, по правде говоря, понять, что он злится, невозможно. Как и в любое другое утро, Иван начинает плотный график господина с менее плотного завтрака и лёгкого травяного чая. Всё должно быть по точному распорядку, от расписания отклоняться нельзя. — Как вы себя чувствуете? Иван ставит перед ним чашку, выпрямляется, прячет руки за спину. Показывает, что готов исполнить любое поручение, стоит господину только его озвучить. Лука устало растирает глаза. Видимо, всё ещё спит на ходу: в последнее время он часто недосыпает, но напрямую об этом не говорит. — Хорошо. Благодарю. — Только изящные пальцы касаются фарфора, и Лука сразу их убирает. — У нас закончился зефир с черникой? ...Да, как Иван мог забыть? В чай нужно обязательно добавлять чернику — она помогает восстановить давление. Он быстро находит упаковку и кладёт несколько штук в чай, где они скоро растворяются, и всё это под внимательный взгляд Луки. — Постараюсь больше не забывать. Немного, но стыдно. Так Иван зарекомендует себя как не очень внимательного телохранителя, а ему такая характеристика ни к чему. — Не беспокойся об этом. Но слова господина заставляют волноваться лишь больше. По выражению лица никогда не понять, что на самом деле чувствует Лука: губы не покидает слабая улыбка, глаза всегда прикрыты светлыми ресницами, и всё остальное — кукольное, неподвижное. Он ни разу не хмурился, ни разу не скалил зубы, порой Иван думает, что он и плачет без единой тени в лице, если господин вообще способен плакать. Только на сцене он становится другим человеком — бодрым, чувствительным, живым. Иван постоянно наблюдает за выступлениями, потому что в этом заключается работа телохранителя — не спускать глаз со своего подопечного. И каждый раз боится забыть, зачем он здесь, полностью погрузиться в навязчивую мелодию и потерять себя. «Что, если бы я был на его месте?» Запрещено о таком думать, даже допускать мысль, что Иван сможет когда-либо сравниться с господином. Он уже упустил возможность получить внимание, выйти на сцену и заявить о своём таланте; поздно надеяться, поздно записывать в блокноте мелодии и слова песен, что спонтанно приходят в голову. Роль Ивана в этом обществе — защищать. Он идеально подходит на место телохранителя. Ему не стоит появляться на сцене. Если он умрёт, защищая господина, то такова его судьба. — В последние дни ты выглядишь иначе. Вот и снова Иван отвлёкся на раздумья. Господин уже благополучно допил чай и оставил пустую чашку на столе; на дне — осадок маршмеллоу и синеватый след от чая. — Иначе? Его сбивает с толку одно это «иначе». Иван ведь никогда не предаётся чувствам на работе; его лицо всегда бесстрастное, он прекрасно об этом знает. В конце концов, он обязан стоять смирно, ждать указаний, не думать ни о чём ином, кроме как о господине и его безопасности. — Ты чем-то озабочен, верно? Ивана не предаёт строгость, даже когда господин подходит вплотную, смотрит безразличными глазами. Испытывает? Желает увидеть в Иване нечто определённое, чего он сам никогда не замечал? — Взгляд нереализованных детских мечт. — У Ивана впервые за всё время работы дёрнулся глаз. — Да, мне это знакомо. ...Нельзя сказать, что он всё понял превратно. Даже наоборот. Однако почему-то Лука не говорит напрямую, что на самом деле беспокоит Ивана все прошедшие дни. Больше всего не хочет видеть в золотистых глазах презрение. «Ты плохо справляешься с работой, я тебя увольняю». Не настолько радикально, конечно, хах. И тем не менее. — Взгляни на меня. Нельзя. Иван никогда не решится на это. Прекрасно знает, что за этим последует, и не хочет портить отношения с господином; пусть на него прямо сейчас свалится пианино весом в тонну, Иван не шевельнёт и пальцем. Плечи напряжены, ногтями он царапает себя, отвлекается на боль — лишь бы продолжать смотреть вперёд, в пустоту. Лука дотрагивается щеки, проводит синюшными пальцами до подбородка, словно действительно проверяет, сколько Иван сможет продержаться в такой обстановке. Несколько секунд? Минут? Часов? Не видя его лица, Иван понимает, что господину забавно наблюдать за его непоколебимостью. Да, именно так — забавно. Как ещё он может смотреть на телохранителя младше его на восемь лет? «Бедное юное дарование, мне жаль, что тебе приходится сталкиваться с грязной работой». Почему его посещают такие мысли? — Значит, ты не собираешься обсуждать это со мной. Прескорбно. Неужели он так быстро сдастся? Иван всё ещё не поддаётся, хоть и подсознательно желает узнать, что скрывается во взгляде Луки. Что он чувствует именно сейчас? Ничего, как и всегда, или же взгляд искрится чем-то неизведанным? Но Лука вправду перестаёт давить своим присутствием и проходит мимо, обдавая свежим запахом миндаля. Его походка всё так же несколько ленива. Однако Иван видит в ней теперь насмешку. — Не забудь купить сегодня зефир. И вновь Иван остаётся с пустой посудой и такой же пустой упаковки из-под черничного маршмеллоу. Ничего не меняется изо дня в день. Но сейчас в нём всё-таки что-то загорается.