Вода - дело такое.

А вы часто ходите поздно ночью попить воды? Вот и Тихонов тоже. И эта ночь исключением не стала; тем более, сегодня выдался крайне трудный день, и сон априори туго шел. Тренировки, подготовка к экзаменам… это все заметно угнетало, подбивало и норовило выбить из привычной колеи. Но тут уж Тихонов был крайне закален; даже с плотным графиком держался вполне себе уверенно, хоть иногда и казалось что самым оптимальным и быстрым решением будет просто спиться в ближайшей подворотне. И почему то философские думы за компанию преследовали Илью каждую такую бессонную ночь; словно ему реально стоило идти во что то философское, а не в медицинский либо какой то схожий по престижности институт. И на самом деле это даже немного забавляло, а вроде и не была понятна причина таких внезапных излишне научных монологов у себя же в голове. Может, это из за влияния уж слишком дорого и любимого книжного червя, который стабильно рассказывает что то и о чем то? Ну, кстати вариант оригинальный, можно будет даже точно так же обдумать на досуге. Мягкий, совсем теплый ветер старательно заводил волосы куда то в другую стратосферу, заставляя глаза разве что немного прищуриться. Безусловно, может, идея сидеть на балконе ночью и не была уж очень хороша собой, но она стала такой родной что уже было даже стыдно ей не потакать. Тем более, такое время даже чем то радовало; на улице полная тишина, редко прерываемая особо эпичными криками котов и спорами пьяных соседей. Но это все равно не мешало хоть немного погружаться в свои же мысли, хоть и иногда эти звуки откровенно действовали на нервы. По совместительству улица любезно освещалась одним единственным фонарем, словно он и вовсе был один такой на весь квартал. И хоть он светил словно круглосуточно, даже он начинал периодически мигать, что в принципе и не странно. Листья на деревьях еле заметно периодически пошатывались, опадали на землю от особо сильных порывов ветра. Но все таки возвращаясь относительно к началу и отходя от осмотра улицы, единственное что напрягало чуть ли не весь день, так это «состояние» Юры. Конечно, бесспорно, у него и до этого были моменты когда он был излишне сосредоточен, словно решал вопросы мирового масштаба, но дольше пары часов такое в основном не длилось. Да сегодня вообще было даже почти не понятен его настрой; он был словно в трансе, но молчал. И это напрягало еще больше. Конечно, он не из тех людей которые по первому зову сердца побегут слезно пересказывать каждую свою проблему, по кусочку выкладывать все частички своего сердца и наивно доверять те же кусочки. И Илья привык к этому; знал когда можно спросить, а когда лучше подождать пока голубоглазый и сам соизволит рассказать. Может, они и научились частично распознавать эмоции друг друга за время от начала отношений, но именно такое все еще давалось тяжело. И в целом именно сегодня было плохое предчувствие. Словно именно сегодня подобное не совсем хорошее настроение Казалось ничем хорошим не окончится; именно это была одной из причин по которой блондин именно сегодня с особой внимательностью наблюдал за русоволосым, а он и не говорил ничего. То ли не замечал, то ли реально был крайне сосредоточен не с того не с сего. Было любопытно из за чего это; Ломка? Вряд ли, ибо он видел что Юра принял таблетки, при чем вовремя. Плохое настроение? Тем более нет, он за весь день даже особо не посылал на три веселые буквы. Просто задумчивый? Возможно частично, но тоже как будто бы не очень подходит, ибо он бы в таком случае хоть что то да рассказал бы, намекнул как минимум. Может вообще Вадим достает? Хотя нет, совсем глупо звучит. Илья обреченно вздохнул, прикрывая глаза и более вальяжно почти растекся по своеобразной имитации кресла. Конечно, ртом спросить было бы явно намного легче, но кто сказал что должно быть легко? Верно, никто. И все же, все это заставляло волноваться. Конечно они довольно таки приемлемое количество разных ситуаций прошли, но почти все даже если повторялись, хоть и ощущались как в первый раз, но чувствовать себя выходило там уже более уверенно. Были ссоры, хоть и в основном по мелочи, были даже попытки говорить что то напрямую, а не глупыми намеками. Наверное тогда оба и поняли, что оптимальней все таки не всегда говорить все напрямую. По крайней мере, догадались. Взгляд устремился куда то в даль. Где то в окнах многоэтажки все еще горел свет, а где то и вовсе словно праздновали какой то праздник, небось день заморского кузнечика. Но даже несмотря на хорошее настроение некоторых, свое унылое никуда не уходило; не отходило на второй план, не собиралось делать сальто с балкона и даже не хотело попросту удаляться. Такие мысли угнетали, в основном заводили в тупик и иногда даже было ощущение что били чем то тяжелым по голове, а для большего эффекта водили вилкой по тарелке, создавая не приятный скрип. От таких раздумий как то рефлекторно вышло поморщиться. И снова «философские» раздумья скатились к одному внушающему «Юра». Это было ожидаемо. Многие подобные мысли скатывались к оценке прошедших дней, проведенного времени, подведению итогов своей работы и раздумьях об отношениях с ним. И к этому все еще было правда трудно привыкнуть. Но нельзя было отрицать что это по своему нравилось; нравилось как то вновь прокручивать особо яркие позитивные эмоции Исаковского, нравилось вспоминать какие то особо глупые, счастливые, а то и неприятные моменты, да даже отрицательные эмоции было приятно вспоминать, с учетом того что кроме совершенно обыденного, спокойного выражения лица у него в арсенале словно ничего нет. Это бесило. И завораживало. И в этом был весь он; каждая его черта лица, каждая черта характера и каждая гаденькая ухмылка, все это раздражало, но в тоже время было главной причиной появления такого непривычного слова «влюбленность» по отношению к нему. Послышался грохот. Илья с неожиданности дернулся, оборачиваясь назад; балкон соединялся с кухней, так что шум был точно оттуда. Он сел в более приличное положение, прищурил глаза; но это было как то вообще не действенно по отношению к тому, что лучше видно вот вообще не стало. На самом деле возможно это был кот, но это вряд ли, ибо пушистое существо в основном всегда спало где то рядышком с голубоглазым, и Тихонов иногда даже завидовал тому что коту это всегда разрешено. Он раздраженно, но в то же время непонимающе вздохнул, неохотно поднимаясь с насиженного места и проверочно приоткрывая дверь балкона. А у столешницы стоял Юра. О как. Оказывается, ему тоже не спится. Но почему то сам же русоволосый словно его не заметил; поэтому Илья показательно все таки высунулся с балкона полностью, и дабы обратить на себя внимание постучал пальцем по окошку, сугубо что бы голубые глаза обратили внимание. И они обратили. Но не в том формате, котором хотелось бы. — Юрк, положи нож, будь добр, — протягивая руку якобы в знаке «не смей», как то крайне удивленно проговаривает блондин, стараясь разглядеть в глазах напротив ответ хоть на один вопрос, но разглядеть мог там только лишь нотки испуга. Все таки не каждый день ему ножом угрожают. Но он наблюдал. И он видел, как быстро развернулся Исаковский спиной к той же столешнице; как его рука судорожно забегала по ней, а рука заметно мелко подрагивала. Голубые глаза казалось вообще не прочитать; он был удивлен? Напуган? Может вместо таблеток решил к наркотикам вернуться? Неизвестно. Но Илья видел все. И знал, что сейчас будет. По крайне мере догадывался, поэтому с действиями не спешил. Все еще стоял у приоткрытой двери балкона; смотрел ровно в бегающие повсюду глаза напротив. Чужая подрагивающая рука все таки видимо нашла откуда то нож, и это в принципе стало весомым бы аргументом что бы вообще прямо сейчас куда то уйти, но он бы так не поступил. И он прекрасно видел, как все таки нервничает голубоглазый. Но от этого лучше как то не стало. — Юрчик, положи нож. А он словно не слышит. Голубые, слегка тусклые глаза судорожно бегают словно по всей комнате, не могут уцепиться за что то одно; его рука крепко сжимается на рукоятке ножа, пока вторая придерживает за столешницу. И Илья заостряет внимание на всем. На каждом судорожно-нервном вдохе - выдохе, на каждом немом слове и на каждом немом действии, просто ожидая. А Юра лишь словно крепче ухватился за рукоять ножа, словно и вовсе вжимаясь в эту гребанную столешницу всем телом. Тихонов вновь обреченно вздохнул. — Это я, Илья. Тебе не нужен нож. Юр, пожалуйста, — он показательно указывает пальцем на нож, не отводя взгляд от чужого лица. Он не среагировал. По крайней мере, в первые несколько секунд. А за тем, от карих глаз не ускользнуло ничего следующего; как постепенно ослабла чужая хватка на рукояти ножа, но менее напряженным Юра не стал. Наоборот, тремор словно усилился, от чего нож и вовсе не выдержав такого ужаса событий свалился на пол, вновь образовывая грохот. Спасибо что пол не пронзил, меткость наше все, как никак. Русоволосый все еще смотрел так, словно увидел настоящий кошмар; но наверное, в его глазах так все и есть, и Илья это прекрасно знал. Поэтому не делал поспешных решений. Он знал как проходят подобные «панические атаки» у Исаковского. И в первый раз было страшно даже ему; он не знал что делать, не знал как помочь, не знал что сделать что бы не стало хуже, а поэтому просто был рядом; только лишь потом как то узнал то, как можно попробовать успокоить партнера. Но даже не смотря на это, каждый раз он искренне волновался; переживал не сделает ли хуже, не навредит ли; делал все что мог необычайно мягко и даже трепетно, словно обращался с фарфоровой куклой, которая от каждого неверного прикосновения может просто треснуть, распасться, превратиться пыль и никогда больше не вернуться в прежнее состояние. Но даже за мыслями он не отвлекал внимания от Исаковского; и не зря. Заметил, как внезапно словно подкосились его ноги, и он как то вовсе по кукольному скатился на пол; медленно осел, все так же совершенно испуганно пялясь то ли на Илью, но уже менее вытаращенными глазами, то ли куда то в стену, а может и вовсе заглянул в другое измерение. Было заметно, как он вздрагивает; но пока Тихонов не спешил подходить, выжидал; но чего, и сам не знал. И Юра вновь начал словно судорожно нащупывать слева от себя нож, не сводя взгляд от Ильи; вторая рука буквально валялась просто справа, словно о ее существовании даже немного забыли. Ноги были прижаты к груди, а сам он словно прижимался к кухонным ящикам. Блондин начал медленно подходить; со всей возможной и имеющийся любовью в наборе своих эмоций и сверля голубые глаза напротив, совершенно осторожно подходя ближе, буквально рассчитывая каждый шаг. Подойдя практически впритык, он аккуратно спустился на колени, не осмеливаясь как то прикоснуться; а хотелось. И русоволосого все же окончательно накрыло; тело заметно задрожало, глаза забегали еще более судорожно, а пальцы рук попросту сжались. Он просто напуганно смотрел не пойми куда; а карие глаза, были совершенно полностью наполненные безграничной любовью. Но он явно этого не мог разглядеть; буквально упал лицом к себе в колени, оставляя жалкие попытки отыскать нож и обнимая колени руками, судорожно стараясь в этот же момент вдыхать и выдыхать воздух, но у него явно не выходило. — Юр, пожалуйста, посмотри на меня. Я с тобой, все будет хорошо. А названный разве что вполне себе красноречиво всхлипнул, вновь совершив попытку выдохнуть. Блондин лишь вздохнул за него; чуть ли не нежно взял чужие руки в свои, мягко отводя от лица. Совсем трепетно взял чужие ладошки в свои; чужие руки мелко подрагивали, а он выводил понятные только ему самому узоры. Знал, что голубоглазый не очень приветствует тактильность; поэтому с прикосновениями не спешил. В обеих руках держал руки Исаковского, внимательно всматриваясь во все его действия, эмоции, реакции. — Ты знал что дельфины называют друг друга по именам? При знакомстве, они представляются. Там возможно тоже есть дельфин Юрчик, представляешь? Совершенно первый попавшийся факт, который случайно попался ему на просторах интернета совсем недавно. И он правда оказался полезным. Исаковский как то совсем аккуратно поднял голову; словно и вправду до этого видел кого то другого, но точно не Илью. Кого то того, от которого все еще не выходило адекватно восстановить дыхание и сфокусировать взгляд на кареглазом. Кого то того, от которого даже у Ильи проскочило чувство легкого напряжения. — Смотри, я сейчас буду тебе говорить числа, — он на секунду сделал паузу, а за тем с неприметной, по крайней мере в темноте улыбкой продолжил — когда я буду говорить два, ты будешь делать вдох, а когда четыре, ты будешь выдыхать. Договорились? И голубоглазый кивнул. Для Ильи именно сейчас такая реакция была сродни благословению; только в разы лучше, ведь была эта реакция от самого дорогого человека скорее всего даже на всей планете. И он считал; показательно делал вдох на двойке, выдох на четверке. Все так же продолжал совсем трепетно выводить разные узоры на чужих ладонях. Чужое дыхание постепенно приходило в частичную норму, и казалось что с ним в целом можно вести почти нормальный диалог, как минимум хотя бы попробовать. Но все же было видно что он еще нервничает, и Тихонов это даже чувствовал. Продолжал считать, большим пальцем периодически надавливая, а периодически просто поглаживая чужую ладонь. — Я давно не смотрел в зеркало, ты видишь сколько у меня глаз на лице? — …Три? Исаковский внимательно всматривался в лицо напротив; руки все еще предательски подрагивали, воздуха в некоторые моменты казалось что особо мало. За счет излишне блеклого света луны было трудно разглядеть хоть что то перед собой, но то что это было возможно отрицать точно было ненужно. Взгляд слегка плыл, а в ушах стоял звон; от того и было трудно сосредотачиваться на чем то одном, тем более если это «одно» прямо сейчас так заботливо сидит напротив и так бережно вырисовывает разные узоры на ладонях. А Илью даже пробрало на короткий смешок; но все же, гадалкой с дополнительным третьим глазом ему становится как то не хотелось, хоть перспектива и была по своему заманчивой. — Мне кажется ты немного ошибся. Посчитай еще раз. — А… Значит, два? — Верно. А что у меня еще есть на лице? Честно, было крайне жаль видеть его в таком состоянии; было очень обидно, и хотелось забрать хоть немного его переживаний себе. Хотелось расцеловать, обнять, поближе прижать к себе и все время повторять одно единственное «все в порядке, я рядом». И по сути он так и поступал; разве что так, что бы голубоглазому было комфортнее. И наверное только в таких случаях Илья старался особо искренне не раздражаться каждую секунду; правда старался не вспылить, или еще чего хуже начать тоже нервничать. И именно поэтому он продолжал эти вопросы; Спрашивал про пирсинги, про количество ушей и бровей, про цвет волос. Внимательно смотрел в голубые беспокойные глаза, и с каждым разом тонул в них все больше и больше. Иногда даже интересовался сколько пальцев у Юры, по большей части уже под конец, дабы точно удостовериться в том что ему становится получше. И каждый раз, каждую «паническую атаку» переживал вместе с ним; конечно, было тяжело оставаться особо вежливым и добрым в такие моменты, но выбора ему особо никто не давал. И каждый раз, как только видел как он вновь судорожно бегает глазами по всему что видит; как вновь зарывается руками в волосы; как вновь и вновь судорожно ловит ртом воздухом, сжимается чуть ли не в калачик; Илья правда переживал. В первые разы даже периодически вскользь узнавал что то об этом у Ромы при встрече, оправдывал это личным интересом, даже читал в интернете. Знал, из за чего такое происходит у Юры, и не держал зла; знал, что ему и самому это не нравится. Всегда был рядом, демонстрировал то, что ему действительно важно его самочувствие; не на миг не отпускал и не собирается. Всегда знал что ему нужна помощь, и ни разу не упустил и не пропустил момент когда ему она была особо важна. — Мне страшно, очень страшно. Я не хочу умирать. И не хочу оставаться один. — Я рядом, Юр. И буду рядом всегда, понял? Голубые глаза вновь устремились куда то сквозь него. Словно считывали, ей богу. Априори любая подобная паническая атака Юры описывалась всегда излишне красочным и действительно правдивым «блять». И Тихонов был готов оставаться с ним даже в эти моменты; даже когда не понимал что делать, даже когда хотелось сказать что то язвительное и агрессивное. Но он бы никогда так не делал; не довел бы и без того искренне напуганные голубые, слегка словно светящиеся глаза до еще больше судорожной дрожи; не довел бы самого Юру до еще большей паники. Всегда уже привычно большим пальцем выводил разные узоры на чужих ладонях, если надо было обнимал. Помогал даже восстановить дыхание; помогал во всем, в чем мог. И иногда и сам удивлялся с того что умеет быть особо спокойным, а не только лишь вспыльчивым. И особо трудно было слышать слова о смерти. Конечно, он давно понял что как бы русоволосый гад плохо не относился к своему здоровью, он очень боится смерти, хоть и этот страх очень противоречит его же стилю жизни. — Почему ты снова со мной? До сих пор не уходишь? Поздно уже. — глупо интересуется Исаковский, вызывая искренне непонимание на лице напротив. А. Очень оригинально. Как же без этого. И вправду… это определенно самый сложный вопрос. Не в том плане, что Илья не знал что ответить; нет, вовсе нет. Ему был интересен посыл вопроса, то есть… Юра правда не понимает, или просто уже прикалывается во всех смыслах и аспектах? Он этого не знал. Но знал свой ответ; разве что с ним не поспешил. Предварительно красноречиво вздохнул и выдохнул; по очереди аккуратно оставил легкий поцелуй на костяшках рук, складывая чужие руки вместе и тем самым «пряча» их у себя в руках, вновь возвращая взгляд в голубые глаза, и все же под конец оставляя невесомый поцелуй у него на лбу. — Люблю тебя потому что, позорник.