Уничтожение себя

Витиевато расцветают эмоции утраченных в неведомом топоте времен прикосновений Рудбоя и Фаллена, узы которых прочнее стальных цепей и нежнее бездонного взора в зеркала безумия. Страсти, завитки нитей судьбы переплели их души в неведомом пространстве, словно черные розы, расцветающие на тернистом пути лжи и обмана. Разлука — тернистая дорога, окутанная мраком неведомого, льняным покрывалом тревоги и скорби. Они — лишь рабы своих поганых судеб с ранеными сердцами, огражденными от любви каменными стенами печали. Грустные метафоры звучат от их душ на эзотерическом уровне, как вздохи умирающего летнего солнца, утопающего в пересоленном море из слез жизни, каплями ожогов лжи на сердце, безысходности. Встреча в жарком городе, наполненном туристами и домашним уютом, самым вкусным кофе и величественными архитектурными достояниями культуры, должна была спасти. Белград круглогодично залечивал свежие глубокие раны и не оставлял шрамов, сглаживая старые. Город расцветал, заставляя личность меняться, а мир вокруг оживать. Надежда на лучшее не угасала, но только реальность всегда обманчива. Встретившись в аэропорту, в груди закололо. От осознания правдивости момента, что вот он, стоит перед тобой и смотрит слегка вверх, задирая голову, чтобы встретиться взглядами, за день дороги почти забывшими мягкие черты лица, ставшие родными. Видеозвонки и переписки, постоянные созвоны, игры вместе — все это создавало ощущение постоянного незримого присутствия друг друга рядом, чувства необходимости делать это. Они не обнялись. Не пожали руки. Просто "привет". Потому что больно. Потому что нельзя потакать эмоциям. Потому что перебор. В тесной угрюмости старой квартиры, нахождение рядом становится причиной для новых ран, глубоких, словно бездна вечности. Неясные чувства между ними — муки души, что выражаются тем, что они не могут допустить своего счастья, закутавшись в плащ мрака и утраты, ночную простыню необратимого ужаса. Рудбой жаждет прикосновения Фаллена, словно бы душа молила о благе, не оберегая себя от резких утрат. А Фаллен отталкивает, тая, словно роза гладит лепестками пламя, зная, что в этом тепле — гибель. Это взаимозаменяемо. Одинаковые имена одинаково указывают на душевное неравновесие. Они думали, что будут спасительными таблетками друг для друга, надеялись на это. Поначалу так и было. Тревожность Ивана поглощалась Фалленом, а постоянно трясущаяся нога переставала отбивать свой похоронный марш по полу. Медленно, но эффективно, Ванечка справлялся с его одержимостью доведения всего до идеала, прививая новую идеологию в жизни — ничто и никто не должно и не может быть совершенно, кроме чувств. И Рудбой, несмотря на свои проблемы, помогал и Фаллену. Его острая нужда в постоянном общении и стабильности в плане окружающих людей сходила на нет, ровно как и иногда проявляющаяся агрессия, когда рядом, даже просто по переписке, был Рудбой. Однако, это было только началом. Они думали, что уничтожают то, что мешает им жить, убивают это друг у друга, но, оказалось, нет. Ванечка забрал тревожность у Ивана, это правда, но теперь она стала его проблемой, проклятием, преследующим по пятам, след в след. Все чаще на стримах и звонках в дискорде стала очевидно заметна тревожная тряска и слегка сбивчивая речь. Рудбой же частенько начал мелькать в чате твича друга, приглашать на созвоны, лишь бы только лишний раз услышать голос, увидеть хмурые брови и замотанные фиолетово-розовой изолентой очаровательные родные наушники. Они пытались быть спасительными таблетками, но стали лекарством от здоровья. Боль неизбежна, как закат отчаяния на обугленном палящим солнцем небе Белграда. Встретившись, они постепенно начали отравлять свои души ядовитым смехом судьбы, бабочкой трепыхаясь в непрерывном танце гибели и страсти. Эмоции, подобно теням, обрушивались на их сердца, охваченные испепеляющим пламенем желания и запрета. Страстная печаль их встречи — лишь начало адского спектакля, где каждый шаг в темноту — шаг навстречу постигнутой судьбе. Юмор не помогает, а пальцы так и тянутся запустить пятерню в шелковистые пряди волос Рудбоя. Они изрядно потрепаны регулярными покрасками, но все так же приятны на ощупь. Из них хотелось плести косы только ради того, чтобы подольше иметь контакт, трогать, слегка гладить затылок, так нежно, чтобы он ничего дурного не подумал. Желание постоянно быть ближе, чем можно, тактильно чувствовать человека убивало Фаллена. Ровно так же, как и Рудбоя. Ему хотелось поправлять вновь небрежно съехавшие на нос очки, разглаживать образовавшуюся в ходе активного спора и сведенных к носу бровей хмурую складку. Он был бы только за, если бы ему дали возможность пересчитать все родинки на незагорелом теле. Но нельзя. Их чувства становились всепоглощающими, окутывая души туманом неизведанного, манящего в бездну страсти и сожаления, но невозможного. Встреча в Белграде приняла форму таинственного ритуала, где искры желания трещат точно как пылающие звезды на небесном своде. И сейчас, сидя на диване, они должны были смотреть в монитор ноутбука с открытым любимым фильмом их обоих — "12 стульев", но нет. Взгляды были направлены друг на друга, пересекали стрелами судьбы с отравленными, вымазанными в соке беладонны, наконечниками, оставляя за собой следы горя и страсти на сердцах узников любовного плена. Встреча стала неподъемной горой в их пути, открывая раны тоски и неведомого желания быть вплотную рядом друг с другом. Невозможно. Рудбой и Фаллен повествуют о собственном безмолвии, словно вихрь страсти и мрака, поглощая друг друга в невидимых объятиях горечи и надежды. Их души пламенеют от жажды любви, отчаянно ища истину в море лжи и обмана, что окружает изнутри. Фильм должен был заставить рассмеяться от того, насколько часто они оба его смотрели, что уже наизусть знают все строки и цитаты, переплетения с книжным оригиналом. Ванечка откровенно наслаждался, поясняя отсылки и приколы фильма, когда Иван молча восхищался и влюблялся сильнее, все больше желая обхватить и с силой стиснуть в долгих объятиях. Инстинкты подсказывают, что нужно действовать, но подсознание волком воет, бьёт тревогу, запрещает. Они уже разделили свои проблемы на двоих, впитали то, что волновало, в тело и душу другого, накрепко взаимно привязали себя и свой внутренний мир. Расставание будет невозможным, ведь никто из них не сможет оторвать частичку от себя. Только если не вырвать с мясом. Стыкующиеся чувства не оставляли им покоя, раздирая сердца на части и заставляя содрогаться от болезненного осознания того, что они могли бы быть вместе, но не в этой жизни. Это зависимость, ужасная привязанность. Их любовь — запретный плод, смешанный с утратой и страстью, подобно яду, что каждый из них пьет из чаши страданий. Их судьбы переплелись в неразгаданных узлах времени и чувств. Вкусный кофе, привезенный с другого конца Белграда, уже давно остыл. За ним пришлось ехать специально, потому что Рудбой хотел давать Ванечке только самое лучшее, но получалось наоборот, ровно как и у "друга". Они не смогут разделится, а даже если и да, то точно отдельно долго не проживут. Могут ли существовать люди без внутренних органов? Ответ очевиден. Как и здесь. Но это необратимо. Сейчас, уже не сидя вместе на диване в Белграде, они пытались по крупицам собрать себя, словно пазл из бесконечного количества деталек, признать и осознать произошедшее, но уже было слишком поздно. Никто из них никогда не сможет жить дальше. Хандра и ужас сожрут оставшееся, сохранив лишь кусочки оболочки, чтобы хоть как-то было видно и распознаваемо, кто стоит напротив, смотрит пустым взглядом, мысленно находясь в лучшем мире, рядом с человеком с таким же именем. Тогда жизнь станет существованием, а существование — невозможным, как и их любовь.