Это не мое дело

Евангелина знает, конечно знает, что он не Пинпин. Его глаза пусты и широко раскрыты, а тело шрамируют черные татуировки. Появившийся голос искажает голос Пинпина, превращая его в чужой. Но его волосы вьются в тот же ураган, который Пинпин никогда не мог контролировать (и даже не удосужился попытаться). Под незнакомыми черными отметинами его кожа покрыта глубоким загаром, с которым вернулся Пинпин, о котором у нее так и не было возможности спросить его. Он носит одежду Пинпина. Так что после охваченных горем месяцев тоски по шансу увидеть его снова, это достаточно хорошо. Она прижимается к нему, оседлав его стройные бедра, ее рот касается его шеи и спускается к его плечу. Гораздо легче игнорировать рычание, похожее на скрежет камня, которое исходит от него сейчас, чем она могла себе представить. Слишком хорошо просто прикоснуться к нему еще раз. Кроме того, Рубилакса не было рядом постоянно. Слышать его голос, грохочущий внизу, — это не резкое напоминание, а почти утешение. Сколько раз она разговаривала с Пинпином, а Рубилакс не добавлял своих комментариев? Они оба неразлучны. Если она занимается любовью с телом Пинпина, а не со всем его существом, что ж, есть существа похуже, которые могли бы населять его. И дело не в том, что Пинпина еще нет здесь. Она слышит его постоянно. За долгое путешествие в Рубилаксию она привыкла к этому, или, скорее, его голос, его невинные вопросы и заявления начали не заставлять ее плакать, а больше подталкивать вперед, предлагая еще одно маленькое утешение в меньшем мире без него. Он не мог часто говорить, и теперь она знает почему, но те моменты, когда она лихорадочно оглядывалась через плечо, уверенная, что он будет здесь, потому что его голос был таким ясным, все равно что-то давало ей. Это, естественно, другое дело, потому что, в отличие от путешествия, Пинпин действительно находится в комнате. И Евангелина в восторге, все ее тело поет от этого. Но, честно говоря, попасть в объятия меча очень сложно. И она возьмет все, что сможет. Тем более, что, похоже, Рубилакс и его Страж связаны более глубокой связью, чем она думала. Поначалу, когда она скользнула в объятия Пинпина, Меч Пинпин отреагировал шоком. «Ева!» — воскликнул он удивленным голосом. «Нет, это не я! Я меч!» как будто Рубилакс не провел последние пять минут, злорадствуя по этому поводу. «Как и Пинпин», — подумала она с иронией, — «Поверить, что все забыли так же быстро, как и он». Но Пинпин удержал его. Он не позволил своему телу причинить ей вред. Так что ссылка должна быть. Она просто хотела убедиться. И, как она признается, сквозь веснушки проступил румянец, она провела последние несколько месяцев, мечтая и плача от мысли, что при следующей встрече она упадет в объятия Пинпина. Возможно, это не совсем та ситуация, о которой она мечтала, но она достаточно близка к этому. И поэтому в течение нескольких мгновений невинного замешательства и увещеваний, исходивших от голоса Пинпина, воплощенного в мече, Евангелина продолжила, запустила руку в его волосы и притянула его к себе. Рубилакс, надо отдать ему должное, выглядел таким же удивленным и беспочвенным, как и бедный Пинпин. Был момент очаровательного взмахивания руками, во время которого Евангелина пришлось очень постараться, чтобы не рассмеяться над их заиканием, а затем она поймала его губы, покрытые черными шрамами, своими, и два протестующих голоса одновременно оборвались, пока она не подошла к нему. воздух много времени спустя, ее грудь трепетала от чистой радости от поцелуя Пинпина, чего она не делала достаточно и думала, что у нее никогда не будет возможности сделать это снова. «Но», — прорычал Рубилакс осторожным тоном полного недоумения, — «я же говорил тебе. Теперь это тело принадлежит мне». Он отходит от нее на полшага, достаточно, чтобы принять позу власти. «Я Рубилакс!» Едва он заявляет об этом, как его плечи поднимаются, а лицо принимает грустное и отчаянное выражение. Его рука, рука Пинпина, тянется к мечу, висящему над троном. «Это Пинпин, «Хранитель Шу Шу», — и немного его насмешливого высокомерия просачивается обратно в его голос, прежде чем он перерастает в растерянное поражение, — «не я». Пинпин поддерживает его. «Ева! Это правда!» — кричит он, и его голос звучит как горн в тронном зале. Евангелина на мгновение задается вопросом, будет ли оно того стоить, учитывая, что с обеих сторон ее окружают идиоты. «Да, я знаю», — дипломатично отвечает она, но затем в ее голосе появляется некоторая грубость, и она застенчиво понижает его. «Но Пинпин, я так долго ждал». На этот раз, когда она подкрадывается к Рубилаксу, прижимаясь к груди Пинпина и притягивая его лицо вниз, чтобы снова встретиться с его губами, Рубилакс колеблется и начинает отвечать. Это сильно отличается от поцелуя с Пинпином, хотя у нее еще достаточно опыта в этом. Но даже о нескольких скудных моментах памяти у нее достаточно, чтобы понять, что это совершенно на него не похоже. В конце концов, это все еще Рубилакс, контролирующий его сердце, его разум и его желания, и Рубилакс — не тот глупый милый рыцарь, в которого она влюбилась, а нечто совершенно другое. Когда его губы встречаются с ее губами, когда он наконец решает, что она, должно быть, сошла с ума и он просто выдержит это, они решительно схватывают ее губы, и его руки сжимают ее плечи, как будто он тоже хочет овладеть ею. Пинпин почти не прикасался к ней, да и то время от времени брал ее на руки, но в этом нет его вины. Он ушел всего через несколько минут после того, как они воссоединились, а она была так глупа, и ей потребовалось так много времени, чтобы принять решение, время, которое, как она теперь знает, она могла бы провести рядом с ним. Ей нужно наверстать упущенное время. Она целует его, пока они не разваливаются, задыхаясь и задыхаясь, а его руки сжимают ее, чтобы она не могла идти дальше. Она проводит руками по загорелой груди и снова задается вопросом, как он стал таким, бледный Пинпин с рыжими волосами, который ни разу в жизни не загорал. Его тонкая грудь прижимается к ее рукам, вздымаясь, но Рубилакс задыхается и дрожит от прикосновения ее пальцев. Пинпин, изображенный выше, замолчал после нескольких последних уговаривающих вопросов, и она молится, чтобы он простил ее за этот вопрос, потому что он был мертв, и она никогда не думала, что у нее будет такой шанс. Она толкает Рубилакса обратно на трон и подозревает, что он, должно быть, позволяет это, потому что он никогда не допустит, чтобы им правил кто-то другой, даже на мгновение. Затем она встает коленями по обе стороны от него и скользит вперед к нему на колени, и она начинает подозревать, что Рубилакс никогда раньше не был в теле или, по крайней мере, ни в одном теле, способном чувствовать удовольствие, потому что низкие рычащие его голоса медленно рычание переходит в тяжелое дыхание, которое иногда переходит в низкий грубый стон. Наверху нерешительно раздается голос Пинпина. «Е-Ева?» — спрашивает он, и в этом есть что-то настойчивое, поэтому она на секунду перестает покачивать бедрами, прижимаясь к Рубилаксу, и смотрит на его серый глаз в навершии. Это не совсем соответствует ее. «Я…» говорит он, а затем «пожалуйста, не останавливайся, Ева», и тогда она может сказать, мгновенно и без размышлений, что он может чувствовать, что делает его тело, что делает Рубилакс, и любой обморок. оставшиеся у нее сомнения исчезают, как туман на солнце. Она бросается к нему, прижимаясь своим телом к его, волна ударяется о камень, и Рубилакс обнимает ее и целует в плечо, останавливаясь. Да, ей это нравится, уверяют его ее глаза. Должно быть, он очень потерялся в этом человеческом теле. Ей кажется забавным, что это исходит от Рубилакса Шу Шу, Рубилакса требовательного, Рубилакса несущего резню. Но, тем не менее, его пальцы нащупывают галстук на ее шее, а его рычание, смешанное с разочарованием и желанием, заставляет ее улыбаться между поцелуями. Наконец у него в пальцах развязываются шнурки, и Евангелина надевает рубашку через голову. Пинпин издает неглубокий вздох, который ей кажется бесконечно лестным и милым, его полное незнание женщин и его уверенность в том, что она, должно быть, самая красивая в Мире Двенадцати. Рубилакс скользит дрожащими руками по ее груди, и хотя его глаза пусты и белые, он выглядит очарованным. Он немного использует зубы, когда наклоняет голову к ее груди, но это вызывает сильную боль, и она обнаруживает, что прижимается к нему бедрами. Она могла бы остаться здесь навсегда, но есть нечто большее, бесконечно большее, о чем она играла в своей голове и думала, что у нее никогда не будет шанса, и она хочет всего этого. Евангелина соскальзывает с него, Рубилакс ворчит, пока она не становится на колени и не проводит руками по его бедрам, и они оба одновременно ахают. Когда она достигает его члена, ей кажется, что он может просто разорвать потертые штаны Пинпина, настолько он тверд и напряжен. Она тянется к галстукам. Звуки, которые они оба издают, когда она вытаскивает его член, татуировки Шу Шу охватывают даже его и проводят языком по нижней стороне, поистине исключительны; Голос Рубилакса покрыт шрамами, как и его тело, и пуст, как барабан, а голос Пинпина невесом и высок, переплетаясь друг с другом в одинаковых реакциях. Рубилакс откидывает голову назад и позволяет трону поддерживать его, пока она вкладывает его в рот. Серый глаз Пинпина зажмуривается на долгие минуты, пока она работает с его телом и прислушивается к его дыханию. Он едва слышен, поскольку он подвешен на высоте десяти футов и скрыт рушащим камни звуком Рубилакса, но она его слышит. Евангелина слышала Пинпина со всего мира. Теперь ничто не скроет от нее его голос. Наконец, когда Рубилакс прижимается к ней, она снова взбирается на трон. Его руки держат ее, стягивают оставшуюся одежду с ее бедер, притягивают к себе. Он набирает уверенность, думает она, подстегиваемая тем, как она стоит перед ним на коленях, преданная его удовольствию. Они все знают, что она поддерживает Пинпина, но каждый из них в каком-то смысле живет опосредованно, и существует своего рода негласное соглашение не упоминать об этом. Возможно, она не поклоняется Рубилаксу, и, возможно, Пинпин не контролирует свое тело, и, может быть, на самом деле это не он сейчас к ней прикасается. Но они могут продолжать, притворяться и получать больше, чем могли бы. Рубилакс занимает позицию, работая с незнакомыми конечностями и ощущениями, и скользит в нее. Все трое ахают. — Е-Ева, — дышит Пинпин сверху, закатывая серый глаз на на вершие меча. «Пинпин», — улыбается Евангелина, закрывая глаза и уткнувшись лицом в покрытое шрамами плечо Рубилакса. «Иди сюда, маленькая Кра», — рычит Рубилакс и зажимает ее рот своим. Затем все трое снова замолкают, за исключением различной скорости дыхания и бормотания заверений. Евангелина обнимает Рубилакса руками за плечи, слушает умоляющие стоны Пинпина и чувствует, как его тело раскачивается в ней, заставляя ее бредить и кружиться от радости и ощущений. Рубилакс ускоряется, быстро шлепает глубоко в нее, и ее дыхание сбивается, когда она сжимается вокруг него, сжимая его член, пока его рычащий стон не превращается в короткое «О, о, о, о-», и демон в теле Пинпина откидывает голову. обратно на трон и разбивает его, заканчивая. Наверху Пинпин издает пронзительный крик, отражающийся эхом своего тела, и Евангелина хватает его своим разумом и думает: «Я сделала это с ним», и вскрикивает, когда бедра Рубилакса медленно прижимаются к ее бедрам. Проходит много времени, прежде чем кто-либо из них сдвинется с места. Тела Евангелины и Пинпина прижимаются друг к другу, пот медленно остывает, а меч наверху не открывает глаза. Евангелина отодвигается немного назад и кладет руку на покрытое черными шрамами лицо Пинпина, потому что, если ее движет Рубилакс, то все равно Пинпин ее чувствует. «Спасибо», — говорит она, и она не уверена, для кого она это говорит. «О-хо-хо», — бормочет Рубилакс, подавляя свой обычный оглушительный тон. «Я думаю, что я нравлюсь твоей маленькой Кра, Пинпин». Затем они разразились своим обычным бурным спором и перекрикивали друг друга, и Евангелина, в конце концов, даже немного удивилась тому, как мало на самом деле изменилось.