Коррупционер

Дима просыпается даже не от прикосновения или шевеления – Слава во сне пинается, пихается и раскидывает конечности, к этому приходится привыкнуть и очень быстро, – а от звука. Отголоска, призрачного, ускользающего, но знакомого до мурашек: Слава звучит так, когда очень сильно возбужден. Звук расползается в воздухе, и Дима тянет к нему руки, наугад, не открывая глаз. Задевает кончиками пальцев всполохи волос. Потом Слава, незримый за закрытыми веками, вздыхает сдавленно, и Диму стискивает жаром. – Что ты… – бормочет он сонно и ловит тонкую шею в ладонь. Движение прекращается, но жар продолжает скапливаться в животе, стискивает мокро и жадно. Приходится открыть глаза – как раз для того, чтобы увидеть Славу, развалившегося поверх сбитого в кучу одеяла, с членом во рту и взглядом исподлобья. С растрепанной, мокрой насквозь челки медленно скользят капли: по лбу и щекам на нос, губы, подбородок, стекают Диме на живот, обжигающе холодные на контрасте с подкожным огнем, странно, что не шипят. – Что ты делаешь? – все-таки спрашивает Дима сквозь песок в горле. Слава в ответ показательно скашивает взгляд на член у себя во рту, слегка приподнимается, обозначая руку Димы у себя на шее, и закатывает глаза. Такой красивый и такой дурацкий в этой своей клоунской пантомиме. Дима прижимает его поближе, и Слава послушно пропускает член в горло, стискиваясь вокруг головки. Когда-нибудь он поплатится за то, как позволяет Славе с собой обращаться: требовать, капризничать, жадничать. За закрытыми дверями Слава лезет на руки и не дает себя стряхнуть, просит многого, никогда не достаточного, бесится, если не получает своего, а своего – сполна – он не получает никогда. И Диме приходится привыкать жить вот так: между капризным детским садом в исполнений любимой команды и нервными бытием несвободного мужика. Иногда, в очередной раз дожидаясь Славу из часового похода в душ, он искренне полагает, что где-то в его жизни был тот период, в котором он по пьяни женился на Славе, а тот в отместку нарожал ему целый дота-состав. И теперь они дружно превращают жизнь Димы… Нет, не в ад – он слишком любит всех этих истеричек вокруг, чтобы быть настолько категоричным, – но в полосу препятствий, которая в классической русской литературе зовется “тяжелая человеческая доля”. Прямо сейчас Диме не то чтобы есть на что жаловаться: ему хорошо настолько, что кружится невыспавшаяся голова, а бедра дергает от удовольствия. Вот только, зная Славу, все это точно неспроста, а помня вчерашний разговор – “Дима, давай попробуем оформить мне рабочую визу, у тебя же есть связи” – посыл утреннего минета вполне понятен. Слава решил взяться за дело всерьез и напасть в тот момент, когда Дима внутри весь мягкий и доверчивый, не приправленный кофеином и не озлобленный наличием поблизости проблем, которые надо срочно решать. Через какое-то время, насосавшись, он заберется к Диме на бедра, пропустит в себя член и будет двигаться, пока Дима не пообещает ему что угодно, включая новую камеру, часы, телефон или внеплановый отпуск в апреле. План очевиден, понятен и опробован уже столько раз, что у Димы нет ни грамма надежды, что в этот раз он не сработает. Все, что ему остается – держать в руках, не себя – Славу, натягивать его до упора и ни в коем случае не давать разговаривать. – Я тут подумал, – хрипит Дима, и Слава вскидывает брови: я слушаю. Выглядит до того порнографично, что еще несколько секунд Дима не думает ни о чем, загоняя себя в мокрое горло, сшибает скрутившийся под поясницей жар и только потом продолжает: – А ты же можешь помочь Русе с заполнением бумаг. У тебя же сегодня и завтра свободные дни. Слава недоверчиво прищуривается, но с членом во рту выходит не так грозно, как ему бы хотелось. Но все равно: дергаются возмущенно тонкие ноздри, собираются складки между бровей – Слава бесится, но пока не предпринимает никаких попыток дать своему негодованию волю. Его проблема в том, что Дима прекрасно знает, что сосать Славе нравится почти так же сильно, как получать ответные ласки или член в задницу; что он тащится, когда Дима лежит под ним, разнеженный и отлетевший, и вертеть им можно как угодно, он от одного движения языка горы свернуть готов. Это – его громадный просчет, потому что Дима уже видит темную поволоку в его взгляде, руки, подрагивающие от возбуждения, нервные обтирающиеся движения бедер. Слава несдержанный и вспыльчивый, жадный, как огонь, он не умеет быть возбужденным долго; поэтому если перетерпеть, переждать первые несколько минут, дальше его можно сгибать в любую позу и требовать что угодно. Слава забывает, что их знание о слабостях друг друга взаимно, поэтому иногда попадается как идиот. Как можно приходить на переговоры и первым же делом затыкать себе рот? Дима не понимает. Зато он прекрасно понимает, что делать, чтобы эти переговоры пришли куда надо и самым коротким путем: он подсобирает волосы у Славы на затылке, фиксирует голову и сам толкается бедрами, быстро, глубоко, так, что Слава несколько раз хлюпает горлом и стонет в нос. Если показать ему, как сильно его хотят, можно оплавить предохранители, и без того живущие на честном слове, а дальше просто наслаждаться процессом. – Итак, – говорит Дима, когда бедра начинают ныть от заданного темпа и приходится подуспокоиться, прилечь, раскидав ноги, натянуть Славу на себя и весомо обрисовать пальцами шейные позвонки, чтобы не рвался. – У меня на сегодня планы с субмариной, так что я предлагаю тебе по-джентельменски взять помощь Русе на себя. Идет? Слава не идет и никуда идти не собирается. Он собирается Диме член откусить, судя по взгляду, но пока еще сдерживает себя и только возмущенно сопит, тревожа дыханием волоски в паху. Дима ласково заправляет ему за ухо челку, лезущую в глаза, вжимает носом в свой лобок на несколько коротких, но таких восхитительных секунд. Отпускает, когда чужие пальцы впиваются в запястья, и позволяет выдраться. – С-сука, – Слава шипит и щурит глаза дурные, бешеные. Растирает двумя пальцами уставшие челюстные мышцы, но даже не пытается утереться, весь в слюне и в смазке. – Я тебе устрою… Просто не давать ему говорить. У Славы идеи – одна хуже другой, а уж те, которые стартуют с утреннего минета, точно ничего хорошего не могут в себе нести. Поэтому – схватить за руку, дернуть, уронить на себя, перевернуться, вдавливая спиной в постель. Член отирается между ягодиц, скользких, влажных, упирается в мышцы, так хорошо подготовленные, что можно вломиться одним толчком, пластая под собой выламывающееся от удовольствия тело, закинуть тонкие лодыжки на плечи и сразу задать темп. – Так что… ты… хотел? – вдавливает Дима в него с каждым толчком, но Слава уже не здесь: бьется, стонет, цепляется пальцами за руки и тянет на себя, еще ближе, еще глубже, такой жадный, что однажды Диму просто сожрет. Его член течет, зажатый между животами, дергается на каждом движении – Славы не хватит надолго, у него уже и так закатились глаза, а рот совсем не закрывается. Дима проталкивает между растертых губ три пальца – и Слава тут же сжимает их, трется о замозоленные подушечки языком, втягивает щеки, чтобы обнять плотнее. – Слава, – зовет его Дима; давит пальцами на язык, когда Слава, провалившийся слишком глубоко в свое желание, не реагирует на зов, и на него из-под приоткрытых глаза обрушивается голодная грохочущая чернота. Приходится сделать над собой усилие, чтобы договорить: – Помоги Русе с документами, хорошо? Ноль осмысленности во взгляде. Опуститься ниже, поцеловать в кончик носа, дождаться, когда дрожащие зрачки сосредоточатся на нем и зацепятся, как иголки. – Слава, – позвать, не расцепляя взгляд. – Хорошо? Слава кивает еле заметным движением и снова глаза закрывает. Стекает ногами с плеч Димы на талию и сжимает, встискивает в себя так крепко, что ребра скрипят, вгоняет в себя член до упора. Дима вытаскивает пальцы из его рта и целует в мокрые пряные губы. – Отлично. А теперь кончи для меня. И Слава кончает, срываясь на крик. Через полчаса он сидит на перестеленной постели, намытый по второму кругу, ароматный и недовольный. Смотрит на Диму, поджав губы, и, кажется, примеряется, как бы поудачнее начать скандал. – Ты меня заставил, – в итоге кидает он прямо в лоб, обиженно, с претензией. Дима прекращает зашивать дырку на носке и смотрит на него удивленно. – Чего? – Ты меня заставил пообещать, – повторяет Слава и даже руки скрещивает на груди; если сейчас ткнуть в него иголкой – наверняка лопнет, как воздушный шар, такой надутый. – Воспользовался своим положением, и я… – Разве ты не собирался сделать то же самое? – Я?! – Слава, конечно, Артист, но артист никудышный, и в его голосе столько фальши, что даже Диме становится неловко. – Как ты мог про меня такое подумать? Да я… – То есть вопрос с рабочей визой больше не поднимаем, я правильно тебя понял? Слава сдувается сразу. Печально опускает уголки губ, вздыхает, залезает на кровать с ногами и окапывается у Димы под мышкой, свернувшись в эмбрион вдоль его бока. – Ну и хрен с ней, с визой, – еле слышно бормочет он. – Серьезно? – Да. – То есть я Эрика уговаривал зря? И когда он сегодня приедет забрать документы, его можно разворачивать обратно? В ответном взгляде столько света, что хватит запитать весь Полярный круг. И Диме на погреться останется.