сука.
сука.
сука.
Очевидно же, что всё — нездоровая форма либо соперничества, либо ещё чего. Глубоко копать Чонвон не жаждет ввиду чересчур очевидных причин; не жаждет обсуждать в принципе. В нём нет святой уверенности, что действительно нужно марать руки из-за инцидента в лифте, из-за систематических «недо» — стычек, язвительно брошенных слов, противостояний и чего-то менее поверхностного. Закупорившая крышку бутылки, Чонвон не думает ни о чём. Молчаливое противостояние заканчивает подбежавший к Джею сокомандник. Да, фактически случайный из-за растяжения ноги у какого-то пацана с соседнего района, болезни Шима (обожрался ванильного мороженого — доволен?) и отбытия Чона за пределы МКАДа — в деревню к тётке. (спасибо, что не в Саратов) — Джеюн в следующий раз придёт на поле и охуеет, — смеётся Нишимура и накидывает на голову полотенце, как мать Тереза. Вопрос: зачем? С него не течёт, как с последней твари, что жарится на огоньке в собственном соку. Он всегда болезно-бледный, немного сутулый и басистый — с его голосом впору поджидать в подворотне после двадцати двух часов по московскому возвращающихся с работы неудачников. Кто не спрятался, я не виноват, хуле. — Да брось, ему сегодня поплачутся. — Думаешь? — выгибает бровь. — Уверен. Чонвон ценит, что у младшего есть мозги и чувство такта. Что он не будет лезть в душу, шутить и издавать странные звуки, походящие на тупорылое улюлюканье, когда американец приближается. Косплеить фонарный столб или великого слепого, учитывая интеллект Нишимура, — непередаваемо по-братски. Нет обид или сожалений, что до двенадцати лет Ники пиздил замоскворецкие ореховые батончики из пиалки в доме семьи Ян. На здоровье, воришка. Использованное полотенце падает на плечи. Ян касается краешка пальцами и улавливает неладное — а полотенце-то, блять, его. Было взято из гаража дяди, в котором полезного хлама испоконвечно лежало больше, чем на антресоли у бабушки. — Ты, блядь этакая, вытирался им? Стебёшься надо мной? — звучит грозно, а на деле Чонвон не злится ни капли. — Пэ. «Пэ» — значит «похуй мне». — Ники. — Чего? Я — ничего, это ты чего-то… Гениальное лаконично. Ну и ладно — какой толк бубнить или угрожать засунуть ему полотенце в одно известное место? Достаточно подзатыльника и тычка под рёбра, что вызывает у младшего исключительно смех и несерьёзное «больно же». Татуированный как чёрт или, скорее, раскрашенный как гигантский ватман с надписью-зазывалой, мол, нарисуй что душе угодно, он уходит к груде сваленных спортивных сумок и рюкзаков. Матч был долгим и изматывающим, поэтому наступила пора расходиться. Разбредаются по домам группами, то есть по планам: кому в общую сторону ковылять к метро или к автобусной остановке, кто-то хочет пожрать так сильно, что ему за пищу сойдёт любое хрючево. Молчат дома́. Молчит Нишимура Рики (он же — «Ники» из-за смешанного отношения к своему популярному имени). Все молчат — и хорошо. Лучше, чем если бы кроме ушей стены имели бы языки.***
Зелёненькая, родненькая. Порывистый ветер из метро бьёт в лицо, превращает влажные волосы в тотальный беспорядок. Чонвон нащупывает помятую тройку в кармане шорт и надеется, что последняя поездка в наличии. Иначе не круто возвращаться на поверхность, чтобы шагать домой долго и под пасмурным небом. Обещали дождь ближе к вечеру всё-таки. (вылизал бы дождь и дома, и улицы, и жителей в придачу) Вполоборота, чтобы придержать дверь и не прихлопнуть человека позади. Под ложечкой неприятно сосёт, когда краем глаза Чонвон замечает чересчур знакомые чёрные шорты и такую же футболку с дизайнерскими дырками у ворота. Пошутить бы про моль; но моль — это Ян по сравнению со стоимостью шмоток Пака. Неустанно охреневать и только, а какого лешего важная американская цаца не поселилась где покруче? Пак-отец мог бы выкупить ему и матери хату в Якиманке, а не заселять в шестнадцатиэтажную панельку. Кошачьи и псовые несовместимы, понимаете? Не в классических случаях. Впрочем, не его — Чонвона — дело. Пусть горечь скапливается во рту знакомо, а головная боль даёт о себе знать в качестве преддверия летнего ливня. Однако, как ты ни крути, одно неизменно — великая константа из первобытного, изначального. «Лучше бы не встречались», — национальный гимн для того, что (не) между ними. Чонвона в меру вежливо тормозит молодой мужчина, поправляя форменную кепку и поджимая губы: — На досмотр, пожалуйста. Охуеть, приплыли. Какие-то вещи обязаны происходить впервые? Это аура Пак Чонсона собственной персоной или финт от судьбы? Не стоило раньше срока радоваться во время футбола, видимо. Чонвон послушно стягивает рюкзак и ловит вполне себе приветливую улыбку стража правопорядка. Высокий и в соответствующей статусу и времени года форме — он кивает туда, через что необходимо провести по ленте вещи. Плевать на кобуру, которая сразу напрягает, ведь волей-неволей (если и не делал ничего противозаконного) станешь испытывать напряжение. Кто сильнее: родимый полицейский или американский ублюдок? Выбор очевиден, когда последняя тварь месяцами капает на мозги, живёт по-соседству. Джей ждёт терпеливо по ту сторону турникетов, сжимает и разжимает правую ладонь, поправляет напульсник. Отличная тактика — не думать о нём, как и не вспоминать, какой крепкой может быть его хватка при желании. Физические данные у Чонсона отменные не с точки зрения красоты, по чему текут девчонки, а исходя из результатов матча. Забил-то он тот единственный гол, когда его попросили выйти на пятнадцать минут. (спасибо, что попросили. не потому что на то убожество от подростков нереально было смотреть без наворачивающихся слёз, а потому что хоть так в поле зрения Пака появился мяч. круглый, как Колобок (ха-ха-ха) Хотя бы так его глаза перестали прожигать в Чонвоне дыру размером с Чёрную, галактическую. — Спасибо за понимание, — полицейский снова касается козырька и отпускает, готовясь тормозить по-настоящему подозрительного мужика с гигантским чемоданом. Оставшихся поездок на помятой карточке — ноль. Зато прощание с полицейским умасливает, немного смахивает осадок, невзирая ни на что. И Чонвону становится плевать, что в старый вагон поезда он заходит одновременно с Напастью; что пахнет в вагоне алкоголем едва ли не до рези в глазах. В тот вечер-ночь Чонвон находился в состоянии опьянения чуть меньше, чем «сумею притянуть за уши вину пива». Что там по Джею — ясно белым днём с фонарём: ему бы раскумариться самому и подсадить кого-нибудь. На себя подсадить. Чонвон зависимости осуждает все, кроме сигаретных. Из личной привязанности. (вчера) gfu: не пизди, что не ответил. сосаться со мной ты хочешь. gfu: увидимся завтра на поле. gfu: спокойного сна. «Тем, кто ложится спать…», — да? «…спокойного сна»? Дед учил решать проблемы силой, покуда был жив и пороха в пороховнице хватало. Третий муж бабушки, будучи младше жены на целую пятнашку, обладал полезными советами чуть ли не во всех житейских сферах. Увы, сердечному приступу, как правило, глубоко чхать на чьи-либо моральные устои, жизненную позицию и семейное положение. «Не прислоняться», — гласит надпись, а Чонвон прислоняется. В отражении дверей напротив, если постараться, нетрудно разглядеть Джея. Того, кто залипает в мобильный и затыкает уши наушниками так же, как и Ян; того, чью убёжденность в своей правоте легко не сломить. Зубы от него — ещё немного и в крошку. Нервы — лопаются электрическими проводами после урагана где-то за пределами столицы; починить быстро не получится. Прежние устои — шатает, как старенькую табуретку под весом торговки, чей вес из-за образа жизни и проблем с щитовидкой преодолевает отметку в сотню давным-давно. Но взгляды встречаются. Бам, блять!***
Возле подъезда ни души. Где-то на площадке орёт молодняк не старше десятки, в том углу дед ковыряется в колымаге цвета тыквенного сока и безостановочно ворчит, судя по движению его губ. Забавно, если честно, с каким упорством некоторые люди чинят то, что давно пора бы сдать в утиль — на металлолом. А может, не надо? А может, как дед, — надо до последнего вздоха? — В чем твой заёб? Ожидаемо-неожиданно. Чонвон ведь имеет полное право проигнорировать и уйти, сосредоточиться на важном и не обращать внимания на нечто доедливое. Вправе не заканчивать это ебейшее в отсутствии логики «противостояние», отправив номер телефона Чонсона в чёрный список, и заодно туда же послать его страницы в социальных сетях. Просто потому что тоже — имеет право. Но сорняки вырывают с корнем — не обрезают. Рыба гниёт с головы — не с низов начинают зачистки. Вырубишь в столице электричество — она не уснёт. Она никогда не засыпает. Ян оборачивается, хватаясь за ремень сумки. Выяснять что-то возле раскрытой железной двери, тем более практически под окнами пожилой соседки с первого этажа — не комильфо. Больше: не надо пытаться даже что-либо менять, ведь «терпение и труд всё перетрут», а здесь за кофемолку — время до поступления в университет. Пролетит ветром, и не заметишь. Чонвон был бы не против данного расклада. Почему Пак никак не угомонится? Почему не оставит в покое, когда быстро сумеет отыскать себе кого-нибудь по интересам? — А твой, а? — Прости? — с гонором, словно Чонвон несёт полную чушь. — Ты про мои заёбы сейчас, что ли? — Про чьи же? Это было нормально. Это не было тупорылой, необъяснимо-клокочущей ненавистью с первого взгляда или иным подсортом подростковой ебанины. Чонвон бы и согласился, что принял новенького на последнем году обучения весьма и весьма тепло — ровно на столько, насколько мог принять по существу равнодушный человек. Никто ни к кому не лип целенаправленно, никакой тебе сюжетной линии однокашников или соседей по парте. И слава тебе Господи, что без последнего. В шараге было плевать, как и кто сидел, лишь бы не мешали учебному процессу. Рассаживать здоровых лбов, которые к двадцати годам обязаны уже чему-то научиться и отвечать за себя? Тупо. — Интересно, — выплевывает Джей, — в каком месте они у меня? Не там ли, где прячется твоя латентная гомосексуальность? Сука. Американская высококачественная холёная мразь. Чонвон не тащится от членов, его не привлекают волосатые здоровые мужики. Он не течёт заправской сукой по тупым качкам, неформалам, сладким мальчикам с лицами и повадками девушек. Так что аргумент — не аргумент, а полная хуета под соусом из намерения Пака доебаться. — Базар фильтруй, слышь. Старший поджимает губы и отворачивается, делая вид, что клумба в виде лебедя на советский манер очень занимательна. Что не видел ни разу, как тётушка с третьего этажа, обливаясь потом и то и дело глотая таблетки от давления, не ебалась с покрышкой и анютиными глазками. Неделю, блять. — С чего бы, Чонвон? — ведёт плечом и, наконец, смотрит пристально. — С чего бы мне это делать? — С того, что я тебе врежу. Без шуток, тебе мало не покажется. Сразу перестанешь нести хуйню. Его очередь сжимать ладони в кулаки, что зудят. За насилие, причём насилие справедливое, увы, можно неплохо присесть на скамеечку и узреть небо в клеточку где-нибудь в Сибири. Только что делать, когда выблядок сам нарывается на грубость? Любой другой бы забил (забыл). Смолчал бы и сделал вид, что ничего не случилось. — Знаешь, — усмехается падла этакая, — я бы поверил во всё то лживое дерьмо, что ты произнёс. Но есть «но», Ян. Ты потянулся ко мне первым и знал — или догадывался, — что я… — Завали. Тук-тук-тук. Чонвон случайно замечает мельтешение позади — в некотором роде спасительное, в некотором роде проклятое. Спасение одето в цветастое воздушное платье с волнами на юбке, улыбается миру белозубо. Хорошая общая знакомая маленькими шагами приближается слева, и её грудь слегка пружинится при ходьбе (это нюансы с лифчиками или как?). Два аккуратных бейсбольных мячика, осиная талия и длинные слегка завитые волосы приятного шоколадного оттенка. Этакая Дева Мария районного уровня. Клёво, чё. Она останавливается на расстоянии допустимом ради сохранении кривого подобия конфиденциальности между ними, молчит. Перебирает наманикюренными пальчиками ручку недоразумения, именуемого сумочкой — выродком дизайнерской мысли, потому что коэффициент полезности у того ниже, чем у простого пакета из аптеки. И видом своим в очередной раз доказывает, что Джей беспощадно творит. Творит хуйню. (заберите его, пожалуйста. постарайся, Джувон, используй женскую мудрость во благо. сила красоты — в атаку) Знамо дело, у Напасти цель неизменна. Но играть по правилам глупо, когда правил-то и нет — а Чонвон и не станет. — Джувон, — поднимает ладонь в знак приветствия. — Ты чего как чужая? Иди сюда. Старший хмурится недобро. Льдинки в глазах Каю не мешают — они плещутся, кружатся в адском вихре и намереваются вырваться наружу, чтобы ранить. Несостоявшийся наркотический трип: символами неудачи выступают девушка, рёв дедовской колымаги-тыквы и прошмыгнувший в открытый подъезд кот. Чёрно-белый, которого категорически нельзя запускать. — Случайно вас увидела — и вот, — Джувон заправляет прядь за ухо в смущении, — поздороваться захотела. Джувон пристраивается поближе к Джею, но смотрит не на него. Признаки как минимум расположения как на блюде — бери и кушай, не подавись ненароком. Чонвон прекрасно знает, что, к огромному счастью, предназначены девичьи чувства тому, кто ныне мрачнее хмурого неба. Ян внутренне по-шакальи скалится. Разве не безупречный момент, чтобы ускользнуть — не сбежать во благо чьих-то (не чонсоновых) мечт? Оставить парочку наедине, провалиться в марево освежающего душа и смыть с тела липкие взгляды американской заразы, чтоб не осталось ничего. Джувон ещё благодарной останется по итогу. Привлекательность Пак Джея очевидна — земная твердь, фундамент, основополагающая для создания идеальных условий господства над слабовольными людьми. Как и очевидно то, что он нравится окружающим. Чонвон ему не скажет, что считает его улыбку обаятельной. Чонвон не скажет, что спортивные навыки его неплохи. Чонвон не скажет, что он единственный из парней, который выглядит мужественно, не по-пидорски с крашеными волосами и андеркатом. — У меня день рождения в пятницу. Отмечаю на даче с друзьями, — девушка заламывает пальцы (это не к добру), и произносит в смущении раньше, чем Чонвон успевает слиться. — Придёте? Зрительный контакт таков, что художник с лёгкой руки может свободно рисовать искры. Молнии, упруго хлещущие ливни и гроза — всё здесь. Но проблема в том, что в одном помещении (доме/квартире) между ними провода оголены и находятся под напряжением. Вопреки — обоюдосторонние.