Военный врач задумчиво трет висок, а затем откидывается на стуле и тяжело вздыхает. Ровер начинает терять терпение, если честно, с этими его многозначительными паузами — подался бы в актеры с таким драматизмом, ну правда.
— Что ж, — он снова сделал паузу и Ровер шумно втянул воздух, закипая, — Поздравляю. Вы — омега.
— Кто? — Ровер непонимающе нахмурился.
— Омега. Ваш вторичный пол, — улыбнулся врач, — Это объяснение вашему обострившемуся обонянию и выделениям.
Ровер густо покраснел, пальцы машинально сжали рукоять меча. Мужчина проследил за его движением и напрягся.
— Я умираю? — спросил он.
— Нет, — доктор кашлянул, — Ваш организм готовится к течке. Если хотите, я могу выслать вам соответствующую литературу для подготовки. И я выпишу ингибиторы.
— Ладно, — Ровер убрал руку, чуть успокаиваясь — не смертельно, и ладно. Комм на руке пискнул, и он ткнул в него пальцем, принимая входящий звонок. Голограмма Цзияна мелко зарябила перед глазами.
— Все в порядке? — обеспокоено спросил он, — Ян Ян тебя обыскалась.
— Я у врача, — ответил Ровер.
— Ты заболел? — Цзиян нахмурился.
— Видимо, — он пожал плечами, — Сказали, что я омега. Но это, вроде, не смертельно.
— Оу. — Многозначительно сказал генерал. И замолчал.
— Передай, что я скоро буду, — вздохнул Ровер, и отключился, — Мне нужно идти, — сказал он, — Всего доброго.
— Ингибиторы!... — крикнул в догонку врач.
Ровер хмуро прошелся по платформе, останавливаясь у края. Магнитные подошвы создавали небольшое притяжение, и он нервно топал стопой, чувствуя давление магнитов вниз. С такой высоты люди внизу казались совсем крохотными: он облокотился руками на перила, оперся подбородком на руку и вздохнул.
Омега.
Комм пискнул, оповещая о входящем сообщении. Врач прислал ему статьи.
Это началось ровно неделю назад.
Сначала появились запахи. Самые разнообразные: иногда Ровер чувствовал легкий морской сияж там, где его быть не должно, порой — что-то сладкое или кислое, где-нибудь, например, возле казарм. То яблоки, то сахарное печенье... в общем, мерещилось ему странное.
К запахам присоединились влажные сны — откровенно бредовые, такие, что на утро все, что ему хотелось — это забыть их. А затем он почувствовал это. Влагу. Прямо между ягодиц.
Первичный осмотр под флером адреналина и испуга показал, что задница была мокрая от чего-то, очень похожего на предэякулят.
Придуманные догадки были одна хуже другой: может, его укусил какой-то смертоносный клещ, и из его организма вытекала вся влага; а может, это какой-то исключительный и редкий вирус, что он по счастливой случайности подцепил?
В общем, рефлексии на тему необычного явления пришлось отложить — прозвучал громкий гудок, оповещающий о возможном нападении, и Ровер впопыхах вытер задницу простыней.
Два раза — совпадение.
Третий — закономерность.
И в итоге он оказался у врача, поставившего ему этот странный диагноз.
— Ровер? — окликнул Цзиян, и он обернулся, — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — ответил Ровер, — Не считая того, что я... как его там...
— Омега, — подсказал Цзиян, — Ну, это было весьма очевидно.
— Почему? — непонимающе нахмурился он, — Для меня очевидно только то, что ваше мироустройство для меня — тьма.
Цзиян мягко улыбнулся и подошел еще ближе. Облокотился на перила поясницей.
— Твой феромон, — и он чуть склонил голову, крылья его носа дрогнули, — Это чувствуется в запахе.
— Получается, ты тоже их чувствуешь? Ты омега? — Ровер склонил голову к плечу.
— Нет, — Цзиян фыркнул, скрывая смешок, — Я альфа.
— В чем разница?
— В запахе? В мелочах, — задумчиво ответил он, — А еще, мужчины-омеги... могут... рожать.
— Ро-что? — Ровер изумленно на него уставился, — Бред, — он нервно хихикнул.
Цзиян пожал плечами.
— Думаю, было бы здорово, если бы ты почитал лите... что ты делаешь? — альфа сглотнул, рефлекторно выпрямляясь и приподнимая голову.
— Нюхаю. Очевидно, — вздохнул Ровер, приподнимаясь на носочки и приближая лицо к шее Цзияна. Его феромон был легким и ненавязчивым.
Он был настолько невесомым, что просто сливался с окружающими ароматами, дополняя собой, но сейчас Ровер понял, что чувствовал его все время — нежный, сладковатый запах луга, разогретого на солнце. Пряно-зелено-медовый аромат полевых цветов и горячей земли.
Щеки Цзияна запылали и тот поджал губы, стыдливо отводя взгляд.
— Это неприлично, — прошептал он.
Ровер охнул и тут же отшатнулся назад.
— Прости, — сказал он, — Просто ты приятно пахнешь.
Цзиян странно посмотрел на него, а затем и вовсе отвернулся — но было видно, как горят кончики его ушей.
— Ты тоже, — вкрадчиво сказал он. Ровер непонимающе заморгал, но альфа тут же сменил тему: — Ян Ян. Искала тебя.
— А-ага.
Цзиян прокашлялся, кивнул ему и ушел.
Теперь Ровер принюхивался ко всем, кого встречал. Делал он это незаметно — по крайней мере, старался, — неприлично же вроде. От некоторых людей и вовсе не пахло — и позже он выяснил, что таких называют бетами, и к деторождению и зачатию неспособны.
Однажды во время обеда он попытался понюхать Альто — и тот, заметив это, улыбнулся абсолютно радушно и сам наклонился, подставляя шею. Отчего-то это ужасно смутило, но Ровер все равно наклонился, вдыхая. Альто пах как... воздух перед дождем. Когда еще немного душно, но вдалеке сверкает молния и бьет гроза.
— Вкусно? — насмешливо фыркнул Альто, и Ровер заторможенно кивнул.
А затем тот совершенно бесцеремонно вытянул шею и едва ли не ткнулся в плечо Ровера. Последний только скептически приподнял бровь, покосившись на него.
— Тоже здорово, — улыбнулся Альто, — Как цветочки.
— Цветочки? — удивленно переспросил он.
Парень кивнул, отодвигаясь. Ровер хмыкнул, переводя взгляд перед собой, и застал распахнувшую в ужасе глаза Чиксию.
— Вы бы хоть уединились, — смущенно пробормотала она.
— Да ладно тебе, — Альто развел руками, — Всего лишь понюхались.
— Мы же в общественном месте, — она покачала головой, — Ровер, ну хоть ты...
Она обреченно взглянула на него, но наткнувшись на недоумевающий взгляд, кажется, смирилась с маленьким актом вандализма.
Чем больше времени проходило, тем сильнее Ровер адаптировался — за неделю он научился отличать альф от омег, не нервничать, когда возбуждается и становится влажным, и понимать, что его тело слишком активно вырабатывает феромоны, привлекая внимание.
Но это все равно его не уберегло. Ровно через неделю он свалился с температурой, благо, комната у него была отдельная, и переболеть он мог вне компании десятка солдат.
Недомогание мучало его целый день — и обеспокоенный Цзиян принес ему обед и заботливо сделал компресс. Взгляд у него блестел любопытством, но Роверу было слишком хреново, чтобы оценивать ситуацию и думать, что его так заинтересовало.
Ночью Ровер осознал, что это никакая не простуда. Течка. То, о чем говорил врач и к чему, как он думал, он морально подготовился.
Едва ли.
Проснулся он от того, что тело колотило вовсе не от лихорадки, а от возбуждения. Между ягодиц было настолько влажно, что немного промокли пижамные штаны. Ровер оттянул резинку, намереваясь избавиться от возбуждения проверенным способом, но если это и облегчило его состояние, то совсем немного.
Он поднялся, опираясь рукой на стену — монотонные стены поплыли перед глазами, и он на пару мгновений замер, собираясь с силами. Какой ужас. Неужели все омеги вынуждены это переживать?
Ровер медленно добрался до выхода, а затем двинулся по коридору. Легкий сквозняк касается щиколоток — и его тело сотрясает мелкая дрожь, а жар сменяется ознобом.
Ощущения вдруг наваливаются разом, не давая вдохнуть — возбуждение, скручивающее внутренности в тугой узел, до самого солнечного сплетения; и влага, пропитавшая шорты, и мигрень, сжимающая виски в словно между стальными пластинами. Перед глазами прыгают разноцветные мушки, а стоит вновь приподнять голову и осмотреться, как все растекается на силуэты, смазывается так, если бы Ровер плакал.
Он дышит по квадратуре — как учил Мортефи, — на четыре по счету.
Раз, два, три, четыре.
Раз. Два. Три.
Четыре.
Ноги ватные и непослушные, но когда он, наконец, чувствует вкрадчивый, ненавязчивый луговой аромат, то приободряется.
Зрачок расползается по золотой радужке словно оружейное дуло. Ему кажется, что он умрет, если не вдохнет этот запах еще раз; если тот не наполнит его легкие до предела. Он облизывается. Здесь добыча — не Ровер. Омега ищет свою альфу; она навострилась, замерла словно притаившийся хищник, выслеживающий свою жертву.
Жертва беззаботно спит в своей комнате — даже дверь не закрыл, какая халатность; от густого запаха феромонов Цзиян хмурится даже во сне. Ровер судорожно вздыхает, подходит ближе, а затем опускается на кровать коленями.
Тут пахнет так хорошо; этот запах успокаивает, будто убаюкивает на нежных волнах моря. Ровер сглатывает, перекидывает ногу через бедра Цзияна, наваливается сверху, жадно втягивая в себя феромон.
Рефлексы Цзияна работают быстрее, чем тот успевает отойти ото сна — запястья Ровера перехватывают одной рукой, и Цзиян шумно выдыхает, распахивая глаза.
И по мере того, как его лицо вытягивается в удивлении — руки ослабляют хватку. Ровер мычит, его брови надламываются, делая выражение лица страдальческим, и Цзиян, опешив, замирает.
— Нельзя, — одними губами шепчет он.
Ровер с ним не согласен. Он елозит бедрами по одеялу, пачкая их смазкой, и Цзиян, кажется, не дышит вовсе — лишь гулко сглатывает набежавшую слюну. Его пальцы подрагивают и он сжимает их в кулаки, отворачивает голову; Цзиян не может коснуться — боится не сдержаться, сорваться. И от того, насколько он пытается себя контролировать, у Ровера рвет крышу.
Он приподнимается, возится неловко, стягивая штаны — альфа жмурится, его челюсть сжимается так, что видно желваки.
— Ровер, — шепчет он, — Прекрати.
Тон неровный, сбивчивый; а Ровер даже если хотел бы — не смог бы остановиться. Он трется бедрами, смазка капает на одеяло, впитывается в белую наволочку.
— Цзиян, — он хнычет, стягивает влажную от пота футболку, отбрасывает в сторону и разворачивается. Стыдно так, что пылают уши, но омега внутри требует сорвать с альфы поводок, подчинить себе, разрушить хрупкие цепи чужого самоконтроля, — Цзиян, — он зовет, опирается руками на чужие бедра, наклоняется так, чтобы альфа мог увидеть все-все: и влажную, блестящую от смазки ложбинку, и подрагивающую течную дырку, и поджавшиеся яйца.
— Я сказал прекра... — он осекается, вдыхает судорожно, будто испугавшись — и этого более, чем достаточно для потери самообладания. Ровер оборачивается через плечо, переминает бедрами и взгляд цепляется за Цзияна: взъерошенного, с ошалелым взглядом и розовыми, от смущения, щеками. Тот дышит часто и коротко, смотрит даже не моргая — и Ровер плавно поводит бедрами, трется членом об одеяло, — и альфа, наконец-то, касается его.
Дрожащие руки нерешительно оглаживают бедра, скользят по влажным ягодицам, пока большие пальцы разделяют ложибнку, раздвигают их, пачкаясь в смазке.
Ровер мычит, требовательно подаваясь назад — и Цзиян не может ему отказать; он отводит ягодицу одной рукой, двумя пальцами второй собирая смазку и ведя ими от яиц до сжатого кольца мышц.
Поглаживает подушечками, затаив дыхание, а затем надавливает осторожно — пальцы проникают легко; анус сжимается на костяшках, затягивая в жаркую, влажную глубину, и Цзиян судорожно выдыхает. Феромоны альфы становятся сильнее, они наполняют комнату, давят со всех сторон — Ровер впитывает их всем своим телом.
Омега смотрит перед собой из-под прикрытых глаз, а затем возится, чтобы стянуть одеяло ниже. Цзиян под тканью хлопковых штанов уже твердый, его член прижат к бедру, обрисованный контуром ткани. Ровер опускает на него руку, оглаживает ладонью, и альфа инстинктивно чуть шевелит бедрами, подаваясь вверх.
Цзиян что-то шепчет, а после дергает Ровера на себя — тот едва не падает от неожиданности, а затем громко стонет — к пальцам вдруг присоединяется теплый, влажный язык.
Альфа скользит им по складкам влажной кожи, сглатывает, толкается кончиком вглубь, раздвигая пальцы в стороны; Ровер чертыхается, виляет бедрами, вцепившись в края чужой футболки. И Цзиян тихо стонет в ответ, убирает пальцы, чтобы вылизать широкими движениями языка до самого копчика, вынуждая Ровера поджиматься и скомкано матерится сквозь сжатые зубы.
Еще.
Ему нужно больше. Ему нужно глубже.
Он отстраняется, поворачивается к Цзияну лицом — тот молча сдвигает резинку собственных штанов; его член тяжелый, длинный, перевитый взбухшими венами. Ровер трется собственным о его — он почти не уступает в размерах; выгибается, привставая на лопатках и морщит ровный нос.
Цзиян придерживает Ровера за бедро, второй рукой обхватывает себя под головкой и приставляет ее к влажной дырке, трется о чувствительный сфинктер, и Ровера пробирает дрожь предвкушения, он дергает бедрами, то ли пытаясь насадиться, то ли уйти от прикосновения.
Альфа выдыхает, словно перед прыжком в воду — и его член плавно входит в Ровера, расслаивает стенки кишки, заполняет собой до упора, до твердеющего узла. Омега распахивает глаза и падает на локти, утыкается губами в чужое влажное плечо.
— Ровер, — сбивчиво шепчет Цзиян, упирается кончиком носа в его скулу, оставляя осторожный поцелуй на щеке, — Так жарко.
Он подхватывает Ровера под ягодицы, чуть приподнимая, и сгибает свои ноги в коленях, чтобы иметь большую амплитуду движений; омега стонет, поворачивает голову и тут же встречается с губами Цзияна — тот целует так ласково, что все внутри заливает нежностью, будто патокой.
Цзиян двигается неспеша, будто пытается растянуть этот момент на подольше, упиваясь ощущением узких стенок, натягивающихся вокруг его члена. Ровер стонет, с каждым шлепком бедер о влажную поверхность он все ближе к оргазму.
И Цзиян подводит к нему неторопливо — точно неспешный прибой, ласкающий песчаный берег; он ускоряется только к концу, дышит загнанно в самое ухо и одновременно давит на бедра Ровера, насаживая на себя до конца, вынуждая взять его вместе с узлом; омега стонет, вытягивая спину, с силой кусает кожу на чужом плече и кончает, пока Цзиян запирает его узлом со спермой внутри.
^___^
Утром следующего дня Ровер обнаруживает себя в собственной комнате. Цзиян приносит ему обед, наверняка искренне волнуясь и пытаясь позаботиться, но вместо завтрака Ровер набрасывается на него.
Так что к моменту, когда его сознание чуть трезвеет, он обнаруживает себя снова запертым на узле. Он ест прямо так — холодную, безвкусную яичницу, но едва ли ему есть дело до вкуса.
— Омеги пугают, — говорит Ровер, откусывая от куска хлеба.
Цзиян молча выцеловывает цепь выступающих позвонков на его шее, а его руки обманчиво-лениво блуждают по телу Ровера, но последний уже выяснил, что для альфы его запах сродни афродизиаку — вышибал мозги не хуже, чем сносило самому омеге; те от чужих феромонов и концентрированного удовольствия размазывались тонким слоем по своду черепа.
— Разве? — пробормотал Цзиян, мягко подаваясь бедрами вверх — узел спал, и теперь когда он двигался, сперма просачивалась сквозь растянутые вокруг члена стенки и взбивалась в пузыри, — Мне нужно уехать на ночь, — с горечью сказал он, потираясь кончиком носа о заднюю часть его шеи, — Но к утру я вернусь.
— Я умру, — сокрушенно прошептал Ровер, крепче впиваясь пальцами в его кисти, и опуская бедра навстречу.
— Не переживай, — сказал альфа и прикусил зубами светлую кожу.
Когда Цзияну все же пришлось уехать, Ровер действительно подумал, что, в принципе, сможет проспать всю ночь. Но уже через несколько часов его снова накрыло — и он рычал, злясь на себя и кидая подушку в стену. Он уже выяснил, что дрочка ни черта не поможет — только раздразнит сильнее.
Вместе с обонянием обострились и другие чувства — поэтому, когда карниз окна едва слышно скрипнул, Ровер вскинулся, оборачиваясь, и нахмурился.
— Ой, — Скар замер, выставляя ладони перед собой в защитном жесте, — Ты меня заметил.
— Что ты здесь делаешь? — зло прошептал Ровер, втягивая воздух — от Скара пахло тяжело, но ужасно притягательно — чем-то сладко-терпким, типа граната. Омега облизал губы и, шатнувшись, встал с кровати.
— Пришел на помощь, — вкрадчиво оповестил Скар. Глаза его были потемневшими, даже отсюда и в полутьме было видно растекшийся по светлой радужке зрачок. Если Цзиян был осторожным и спокойным, точно море, то Скар напоминал бушующий в нем шторм. Он смотрел жадно, голодно, дурея за считанные секунды, но все равно тянул, — Даже не обнимешь меня? — он состроил тоскливую мордашку, склоняя голову к плечу.
Ровер скользнул взглядом вдоль его тела — этот ебучий облегающий костюм сидел как вторая кожа: ткань обтянула крупный, твердый член, и омега никак не мог перестать на него смотреть.
— Ах, Ровер. Тебе от меня нужно только одно, — бесстыже сказал альфа, делая несколько шагов назад. Ровер ощерился, но почти тут же сдался — Скар прижался к нему всем телом, бесцеремонно укладывая руку на голые, влажные от смазки ягодицы, и омега ткнулся лицом в его грудь, жадно втягивая в себя феромон, — Вот так, маленькая похотливая омежка. Тебе хорошо? Нравится, как я пахну?
Он все болтал, а его длинные пальцы оттянули ягодицу, скользнули в ложбинку и погладили сжимающееся кольцо мышц.
— Мне, вот, твой очень нравится. У меня встал еще когда я лез в твое окно — так сильно и одурительно от тебя пахнет, — подушечки пальцев огладили припухший анус по кругу, лаская складочки кожи, — Какой ты здесь мокрый. Потек, когда почувствовал меня? Ох, Ровер, — он облизнулся и толкнул внутрь сразу два пальца, вгоняя их на несколько фаланг, — Сколько же Цзиян держал тебя на узле, такой растраханный, — альфа развел пальцы в стороны — и между ними потекла сперма, — Ого, — Скар шумно выдохнул и наклонил голову, чтобы зарыться носом в темные пряди, — Я...
— Господи, ты когда-нибудь затыкаешься? — взмолился Ровер, страдальчески сводя брови.
Скар насмешливо фыркнул, а затем улыбнулся озорливо — и толкнул омегу на кровать.
Ровер уперся руками в ее поверхность, замирая, но Скар надавил на поясницу, заставляя опуститься полностью, а затем сел сверху и расстегнул свой комбинезон — так, чтобы достать только член.
Омега обернулся, чтобы посмотреть: хер у Скара был длинный, с кольцом на головке — и Ровера все подмывало попросить разглядеть поближе, но альфа прижал ствол к чувствительной дырке и все мысли вылетели из головы.
Он трется анус снаружи, размазывая чужую сперму и смазку, а затем наваливается и загоняет член одним плавным, сильным движением.
Ровер закатывает глаза и вцепляется в одеяло, инстинктивно выгибая поясницы.
Скар с силой вжимается, заполняя Ровера до отказа; тот повторяет рельеф его члена, чуть шевелится, чтобы почувствовать трение, но Ровер только фыркает, раскачивается бедрами вбок, растягивая анус.
— Так потрясающе, Ровер, — Скар стонет, прикусывая нижнюю губу, — Кажется, я достаю до самой матки. Чувствуешь? — он опускает руку вниз, давит на его низ живота и омега хватает ртом воздух, царапая одеяло, — Ты такой горячий, тесный, влажный.
— Боже, заткнись, — рычит Ровер. Он рывком поднимается, толкает альфу локтем под ребра, и слезает с члена.
Скар послушно ложится на спину — и омега взбирается сверху, чтобы его оседлать. Он морщится, неторопливо опускаясь на член, раскачиваясь маленькими толчками, а когда, наконец, насаживается до конца — Скар судорожно выдыхает, облизывается, и выглядит так, будто сейчас кончит.
Щеки у него красные, а взгляд точно обдолбанный.
Пальцы омеги скользят по плечам, касаются шеи; Ровер напрягает бедра и приподнимается, усиливая хватку на чужой глотке. Так ему тоже подходит — и уже вскоре он разгоняется до подходящего ему ритма, в одночасье вжимая трахею альфы в кадык, надавливая пальцами.
От этого его член пульсирует внутри, а Скар улыбается так довольно и мрачно, что Роверу даже становится не по себе. Ублюдку нравится — и то, как омега скачет, захлебываясь стонами, на его члене, и рука, перекрывающая доступ к кислороду.
Скару хорошо — и в качестве похвалы альфа сжимает его бедра и подкидывает свои, меняя ритм и темп на более жесткий и быстрый.
Ровер вскрикивает — так член входит очень глубоко, чувствительно, от подобных точечных толчков даже слегка больно, к тому же, Скар вновь давит на его живот, точно прослеживая рельеф своего члена внутри.
А затем Скар вдруг хрипит, его шея напрягается под его пальцами — и мир вдруг кувыркается и переворачивается.
Скар хватает его за волосы, впечатывает лицом в матрас, смеется хрипло, с силой загоняя член так, что у Ровера из глаз текут слезы; он таранит его, словно поршень, держит крепко — хрен вырвешься, едва ли можно вдохнуть; и трахает так, как ему вздумается.
Он давит на анус узлом, и податливые мышцы расступаются, принимая его внутрь, обхватывая собой; но Скар не останавливается — он кончает внутрь, его сперма мешается со спермой Цзияня, взбитой в ебаный коктейль, и альфа движется маленькими толчками; больше раскачивается, доводя Ровера до исступления, до скулежа, так, что сперма сочится сквозь края покрасневшей дырки.
Ровер кончает даже не притронувшись к себе — он глухо стонет, из уголка его губ стекает слюна; сперма выплескивается не толчками даже, а стекает.
Скар отпускает черные волосы, перехватывает омегу под грудью и тянет на себя, укладывая сверху и разводя чужие бедра своими коленями.
Руки скользят по торсу вверх, к грудным мышцам, прихватывают соски — и от того так сладко и конвульсивно сжимается на узле течная дырка.
Ровер откидывает голову ему на плечо, стонет, из его глаз текут слезы, а тело колотит мелкой дрожью — и он снова кончает, хер его знает, какой там раз по счету.
Альфа улыбается, поворачивается, чтобы провести языком по мокрой от пота щеке. Ровер прикрывает глаза и обмякает.
— Сладких снов, дорогой.
^___^
Просыпается Ровер от ритмичных толчков сзади. Скар долбился в него, пока тот спал — и, очевидно, делал это уже какое-то время, судя по тому, как сильно и влажно хлюпало сзади.
— Нежного пробуждения. А я тут трахаю тебя, — он наклонился, чтобы потереться кончиком носа о нос Ровера, и тот обреченно застонал, вцепляясь в его плечи. Волна возбуждения прошила позвоночник горячей дрожью.
Дверь громко хлопнула. Послышался поворот ключа, и омега откинул голову, чтобы посмотреть назад — возле двери замер Цзиян.
В его феромоне почувствовались ревностные нотки, но почти тут же исчезли — и он направился к ним, постепенно раздеваясь.
— Приветик, — Скар махнул ему рукой, впрочем, даже не выходя из Ровера. Только толкнулся, выбивая из омеги новый стон.
Цзиян кивнул, а затем присел на корточки, чтобы словить лицо омеги в чашу ладоней и поцеловать — нежно и долго, так, что башка снова начала отключаться.
И через какое-то время Ровер обнаружил себя уже сидящим на члене Цзияня — тот трахал его, пока Скар вылизывал натянутую на его член дырку, время от времени опускаясь языком на основание ствола и лаская губами узел альфы.
Он не сразу понял, что к члену присоединились пальцы — они натягивали кожу так сильно, что Ровер хныкал, дергался и сжимался, пока Цзиянь гладил его грудь и щипал соски. Так что освоился он достаточно быстро — и поэтому, когда в него вошло уже три пальца, в ужасе уставился вниз, туда, где его заполняло все это.
Человеческое тело удивляло и пугало. Хуже было только перевозбужденное лицо Скара, оказавшееся перед ним. Он полез лизаться, и Ровер приоткрыл рот навстречу, а затем вскрикнул, когда почувствовал у растянутого входа головку второго члена.
— Ну чего ты, — Скар усмехнулся, вкрадчиво зашептав, — Тебе понравится, милый. Твоя дырочка такая мокрая, она будто просит насадить ее сразу на два.
— Ровер, — прошептал Цзиян с другой стороны.
Это было абсолютно против правил.
Скар надавил сильнее, и головка медленно проникла внутрь, растягивая дырку до предела. Ровер запрокинул голову, закатывая глаза, и все трое синхронно выдохнули.
— Ты такой умница, — дрожащим голосом пробормотал Скар, — Еще немножко.
— Расслабься, — Цзиян ласково поцеловал омегу в изгиб шеи.
Ничерта не немножко. И пусть сами попробуют расслабится, когда тебя насаживают на два хуя одновременно.
Ровер вцепился зубами в плечо Скара, прокусывая кожу, и тот застонал, рефлекторно вгоняя бедра глубже.
— Ровер, я так кончу, — хныкнув, пожаловался альфа.
Омега схватил ртом воздух и поражено замер, крупно подрагивая: оба члена вошли полностью, заполнили его до талого, растянули до отказа.
Это было больно, страшно, хорошо, потрясающе, возбуждающе...
Они застыли, давая ему время привыкнуть.
— Блять, — сорванным голосом прошептал Ровер.
Цзиян сильнее задрал его ноги — и Скар тут же осторожно отвел бедра назад. Дырка натянулась, выворачиваясь розовым краем следом, а затем альфа с влажным хлопком вогнал член обратно — и Ровер почувствовал, как из глаз сыплют искры.
Он вцепляется в широкий каскад плеч Скара, царапает до боли — и снова стонет, когда тот движется.
Концентрация феромонов его добивает — тяжелая, смешанная друг с другом она растворяется, откликается во всем его теле, доводя до исступления.
И прежде, чем Ровер теряет сознание от переизбытка чувств — он кончает, сухо выплескиваясь на собственный живот.
В следующий раз он просыпается самостоятельно. И, благо, уже не чувствует такого всепоглощающего возбуждения — а вот стыд захлестывает так, что хочется биться головой о стену.
Он судорожно выдыхает, вжимаясь лицом в подушку, а затем вертиться, устраиваясь поудобнее. Рефлексии можно оставить и на утро.
Скар забавно причмокивает во сне, накрывая его живот рукой, а Цзиянь, спящий с другой стороны, зарывается носом в растрепанные черные волосы.
И что ему теперь делать?
Впрочем, разбор полетов может подождать и до утра...
