***
Впервые Олег столкнулся с Сергеем Разумовским в коридоре детдома, когда они были еще совсем детьми. Тот был побитый весь, такой маленький и напуганный. Но глаза огнем горели. А в тоненьких пальчиках был зажат кейс для скрипки. Он тогда значения новенькому не придал. Ну, мальчик как мальчик, худенький слишком, но мальчик. И все, с того момента Волков только и слышал: «Разумовский, Разумовский, Разумовский…». Нет, всеобщим любимцем эта рыжая бестия не стала, просто так совпадало, что ни происшествие, то — Разумовский. Прямо чума какая-то. Все кричали: «Девчонка, девчонка». А он только губки надувал и продолжал их игнорировать. Олег вскоре забил на это пугало, не подходил познакомиться или попытаться контакт наладить. В школе тоже, не смотря, что парень сидел совсем рядом с ним. Их почему-то за одну парту посадили. И все из-за того, что Волков любил похихикать с Вадимом, вот их и рассадили с другом, а в пару дали это недоразумение. Вот же…судьба. Они росли, но так и не сближались. Только дальше становились. Между ними будто пропасть разрасталась. Волков мужал, стал очень даже симпатичным парнем: раскачался и заимел спортивное тело, да и лицо, по мнению Олега, у него симпатичное было. Девчонки его глазами провожали влюбленными и вздохами, а сверстники, напротив — завистливыми. Но пусть только скажут что-то, сразу морду набьют наглую. Второй раз, о существовании Сергея Олег узнал, когда им, парням-соседям, пообещали нового сожителя. Они тогда с друзьями втроем жили и, к слову, не тужили. Удивительное стечение обстоятельств, и никого подселения, а тем более, переселения в их планы не входило. Но у разлучника какой-то конфликт случился с бывшими соседями, вот и поменяли их местами с сожильцем Олега и Вадима. Подростки, в конце-то концов. Что с них, мальчишек, взять? И тогда комнату вдруг зашел Разумовский. Они пожили немного времени вместе, Вадим все сдружиться старался, виной тому его безгранично широкая душа. А для Волкова стал ударом ниже пояса момент, когда он неожиданно для себя обнаружил, что Сергей интересный и… милый. А еще красивый очень. Так и хочется по нему взглядом провести, облизнуть. Тело его это худое и ладное, не костлявое, а по-красивому худое. Подтянутое даже. Бедра узкие, но ягодицы выпирающие, совсем как у девчонки. Волосы длинные и рыжие, кожа светлая, глаза голубые… Олег внезапно начал немного смущаться перед ним, понимал: это место не для таких как Сергей. Это он — сплошное недоразумение. Волков смущался, а Вадим смеялся над ним, то и дело повторял, как Сережа ослепителен, а Олег тускл. И Разумовский тоже смеялся. Тихо так, растягивая губы в неловкой улыбке, всегда прикрывая эту самую улыбку рукой. А Волкову бы только смотреть. И он рад, что рассмешил его, хотя с Разумовским так валять дурака, как с Вадимом, не мог. Сергей, когда Волков стал его для себя по-новому раскрывать, сначала Олегу не понравился. Воображала, думал парень. Он — нормальный, сразу видно. Обычный мужик, на борьбу ходит, нюни не распускает и на девчонок мечтательно поглядывает. И Вадим такой же. Оба они — самые обычные. Свои. А Сережа какой-то выпендрежный. Больно за собой следит, всегда в чистом… это же надо, в детдоме жить, а одеваться и выглядеть так… Так красиво. В общем, что-то в этом было неправильное для парня. Стеснялся часто при них переодеваться и мыться ходил позже всех. И со скрипкой своей постоянно таскался. Музыка — не мужское занятие. Чего там бренчать? Ладно бы гитара, но скрипка… совсем уж по бабски. И фамилия у него выпендрежная: Разумовский. Будто на роду написано быть умным и загадочным. А в сочетании с именем вообще пазл какой-то, что-то выдуманное, искусственное. Но так правильно ложится на язык: Сергей Разумовский… Сережа. Есть в этом какая-то особая притягательность. Смотрит на всех с высока; да и не любит его никто. Из-за взгляда, наверное, и не любят. Он держался отдельно; в столовой садился один, если столы заняты — на подоконник, а бывало вообще пропадал, и хрен сыщешь. Не участвовал в их общих шутках, когда пацаны придумывали, как завхоза вытравить… Олег даже жалел его какое-то время, думал, вот ненормальный. И, наверняка, очень одинокий. Над ним нередко подшучивали, издевались всячески, но воспитатели его любили, поэтому Сергея обычно «по-крупному» не трогали. Волков только пару раз видел синяки и ссадины на теле Разумовского, случайно заметил, когда тот переодевался. В нем тогда неожиданно какая-то злость закипела, бурлящая и дикая. Захотелось навалять тем уродам, которые посмели тронуть Сережу. Но под пронзительным взглядом Разумовского тот быстро сдулся и больше высмотреть что-то не пытался. Да и не спрашивал он у него ничего об этом. И не смотря на побои и издевательства, чужие смешки и многозначительные взгляды, бросаемые в его сторону, он, оказалось, ничего не боится. Просто ему никто не был нужен. Просто он другой. Не они. И когда Волков пришел к этому осознанию, испытал какую-то обиду. Видите ли, он недостаточно хорош и благороден, чтобы с ним водится. А сам то, что? Такой весь из себя… индюк. Павлин и воображала. Олег тогда пообещал себе больше никогда в его сторону не смотреть. Больно нужен он, этот Разумовский. Будто без него ему плохо живется. Будто не о чем ему больше думать перед сном, представляя чужую улыбку, длинную, почти аристократическую, шею, такие же ноги… Будто бы этот павлин был привлекательнее любой девчонки. Но он, сука такая, был. И очень даже. Но парень не позволял подобным мыслям забивать его голову, ибо это — не по-пацански. Он что… гомик какой-то? Мерзость. И Сергей этот — мерзость. И ноги его, и шея, пропади оно все пропадом. Девка в теле парня. Отвратительно.***
— Пойдем послушаем, — сказал Волкову Вадим.
Сегодня кто-то должен был играть у них в актовом зале. Ну, послушаем, так послушаем, никто не запрещает. — Пойдем. А кто сегодня будет? — спросил Волков.— Так Разум же, — объяснил Вадим. Удивился его незнанию.
Ведь список репетиций в актике вывешен на двери. И все знают, когда будет играть Сергей Разумовский. В зале было человек тридцать, и почти все — девчонки. Нормально для подростков вообще: просто репетиция, не концерт — откуда они понабежали все?— Это же Разум, — сказал Олегу друг.
Значит, кто-то раскрутил этого индюка, значит, среди всех негласно принято, что он талант. А на самом деле всего лишь нужно научиться держать смычок и зажимать струны в правильное время. Вот и весь ваш талант, всё ваше волшебство… Да, и сначала он играл — ничего особенного. Ну, хороший скрипач. Нормальный. А потом начался Вивальди. И у Волкова стул поехал из-под ног. Он не знал, чем это объяснить. Может, всё очень просто. Просто Разум — гений. Олега будто крепко взяли и повели за собой. И он пошёл. Как дурак. Так бывает во сне, когда не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, не чувствуешь туловища, весь становишься одни уши и в груди стучит сердце. Сердце с ушами, такой уродец. И думаешь: только бы не кончилось, не кончилось… Ночью он слушал этого Вивальди. В записи, разных скрипачей. Может, дело не в Сереже? Может, просто такая музыка? Казалось, его в какую-то воронку засасывает. Никогда такого не было раньше. А он втянулся. Внутрь этой музыки. Внутрь этой чарующей мелодии, рождаемой из-под рук именно Разумовского. Потом Сергей играл на школьном концерте, и Волков ждал: будет такое же волшебство или нет? Когда ждёшь, обычно не бывает. Ничего особенного. А тут — было. С тех пор, когда он видел его, то хотел побыстрее уйти. Олегу было не по себе, что человек, который так умеет, волшебник, — просто сидит рядом, ест, говорит изредка с другими… Но когда шел куда бы то ни было, часто думал: вдруг будет Сережа? Вдруг? Павлин. Больно надо. Воображала.***
Случилось лето. Жаркое такое, душащее. А еще случилось растяжение. Ноги у Волкова. И все, прощай поездка в спортивный лагерь, о которой весь год грезили он и Вадим. И этот, сучонок, уехал. А Олег один остался, так еще и наедине с Разумовским. Гори оно все в огненной гиене. Волков продолжал всячески отрицать, что буквально зависим от соседа. Глазами только его одного ищет и волнуется, когда найти не может. Сердце предательски сводит, когда видит, что Разум, спасибо Вадиму за привычку его так называть, чем-то обеспокоен или расстроен. Будто это он виноват, что парень невесел, будто бы Олег не справился со своей несуществующей обязанностью всегда радовать Сережу. Нет, быть того не может, чтобы Волков испытывал какие-либо чувства к Разумовскому, кроме уважения к его таланту. Он же… не по парням, да? Он же нормальный. Олег каждое утро это повторял, как мантру, когда тело предательски сводила нежная судорога, а низ живота приятно тянуло от возбуждения. Быть пубертатной язвой, ох, как непросто, особенно когда объект твоих влажных снов и активно подавляемых желаний спит на соседней койке. А самое страшное, что от этого кошмара во плоти Сергея было не избежать из-за больной ноги. Олегу приходилось терпеть минуты и часы, проведенные один на один с Разумовским. А самое страшное, пожалуй, было то, что они даже не разговаривали. Ну, не случилось им за годы жизни, проведенной рядом, найти общий язык. А может дело было в том, что Олег даже не пытался. Но раз они остались на едине, судьба дала шанс? — Сыграй мне что-нибудь, — вдруг выдал Волков. Сергей от неожиданности подскочил на своей кровати, стоящей параллельно койке Олега. Его длинные пальцы выронили книгу, а лицо избразило смесь удивления и испуга.— Что, прости?
— Сыграй мне. Ну, на пищалке своей, — кивнул Олег в сторону кейса со скрипкой.— Эм… зачем? — продолжал гнуть свою линию Сергей.
Ну, что в этом сложного? Просто хочется Волкову послушать его игру. — Ну, пожалуйста? — как-то жалобно вырвалось из парня. Второй в свою очередь вздохнул и бережно достал свой инструмент. Олег с волчьим аппетитом всматривался, как аккуратно и нежно Сережа обращается со своей скрипкой. С какой-то только ему присущей легкостью он начал играть, неспешно разгоняясь. Первое время Волков по обыкновению тихо наслаждался игрой Разумовского. Сердце его начало биться быстрее, а душа ликовать… он снова начал преображаться во что-то невиданное, мутанта, уродца. Зато в таком своем состоянии Олег мог постигать глубину чужого гения. И гений этот поражал самое ценное и сокровенное, что было у Волкова, обволакивал все черствое существо. Напитывал, будто источник грубую и сухую землю, позволяя расцвести и ожить. Глоток воды, которого так не хватает в долгом путешествии — вот чем была для парня эта музыка. Невольно Олег подметил, что к его минутному капризу Сергей отнесся очень серьезно. Со всей внимательностью Разумовский создавал мелодию и, к удивлению Волкова, выбрал для утоления чужой жажды его любимое произведение. Вряд ли Сергей знал об этом, но видимо почувствовал. Парень слушал чутко, будто боясь спугнуть, как наваждение. Он впивался глазами в фигуру напротив, надеясь отпечатать в своей памяти эту картину. Вот оно — искусство во всей своей гениальности, и в музей идти не нужно. Его личная гавань, его умиротворение. Как можно быть таким прекрасным? Сергей весь отдавался игре, будто выступал не для Олега, а на городском турнире. Его глаза были закрыты, а губы плотно сжаты, так, что образовывали собой ровную линию. Он был напряжен, сводил брови, от чего на лбу и переносице образовывались морщины. И голову Олега вдруг посетила шальная мысль: его лицо в момент наслаждения выглядит также? Олег был готов душу поставить на то, что именно таким он видел Сергея, когда тот оказывался зажат между матрацем и его телом у того во снах. Такой открытый и податливый. Такой только для Волкова. Сергей резко осекся, когда, открыв глаза, увидел такой пронзительный взгляд на себе. Пытливый и жадный. Будто человек напротив готов в любую секунду наброситься на него. Вся волшебная атмосфера, с такой робостью выстраиваемая Разумовским, в миг разрушилась, по олеговой неосторожности, за что тот себя упрекнул.— И-из-вини. Я, кажется, увлекся, — смутился Сергей.
«Нет, нет, нет, только не закрывайся снова» — кричало все нутро Олега. Он так хотел стать ближе к Разумовскому, хоть на йоту. — Нет-нет, что ты, это я отвлек, помешал тебе…— Забей, — отвернулся Сергей, складывая инструмент в кейс. — Хочешь, прогуляемся? — неожиданно, кажется, даже для самого себя, сказал Разумовский.
— Хочу. — нетерпеливо сорвалось с губ Волкова. — Только помоги встать.***
Они шли в тишине, изредка нарушавшейся комментариями по поводу и без. Диалог не клеился, толи от отсутствия общих интересов, что совсем не так, толи от смущения обоих. Они неловко вжимали свои шеи в плечи, также неловко отводили глаза, закусывали губы. Так банально и глупо, будто бы они… а не важно, извращение это все какое-то. Ну, правда, не может же такого случится с Волковым? Только Олегу были приятны чужое волнение и такая невероятно милая робость. Воображала-Разумовский испарился, и остался просто Разум, такой правильный и уютный в своей застенчивости. И внутри Волкова разгоралось жгучее любопытство, от того, каким Сережа еще может быть, когда он рядом. Будет ли он краснеть, если Олег каснется его? Будет ли дрожать от желания, если чужие руки заберутся под футболку? Будет ли томно вздыхать, когда своими поцелуями Олег спустится…— Олег? — позвал его Сергей. — Ты тут?
Волков глупо заморгал, осматривая место, куда они пришли.— Я сказал, что пойду поиграю в волейбол. Ты же не против?
— Ты и в волейбол?.. — все еще витая в облаках переспросил Олег.— Да иди ты.
Сергей демонстративно обижено отвернулся, зашагав к уже играющим ребятам. Волкову ничего не оставалось, кроме как сесть на лавочку и наблюдать на Разумовским. Он, казалось бы такой хрупкий и вообще не спортивный, уж больно он был не такой для общения с ровесниками, довольно хорошо играл. Двигался быстро и плавно, грациозно даже. На его фоне все девочки казались неуклюжими, как слоны в посудной лавке. Олег улыбнулся своим мыслям. Он насколько замечтался, что не заметил, как вокруг стало слишком шумно. Волков поднял голову и увидел… мокрого Разумовского и смеющихся парней. Кто-то вздыхал, кто-то, в основном из девчонок, ругался, а кто-то поддерживал зачинщиков «прикола». Олегу хватило пары секунд, чтобы завестись. Он вскочил с места, невзирая на острую боль в ноге и показания медсестры о полном покое, и понесся в эпицентр. Не разбирая, кто прав, а кто виноват, парень вмазал одному типу. Он его давно запомнил, тот, кто постоянно издевается над Разумовским. Все резко затихли. — Еще раз, сука, ты тронешь его, не буду разбираться, уебу, — прошипел Волков, тут же хватая парнишу за грудки.— Э-эй, Волч, ты чего? Защищаешь дефектного?
— Сам ты дефектный, — буквально выплюнул Олег. — Пошли, Разум. Сжавшийся Сережа не сразу сообразил, что произошло, но поняв, что его больше не трогают, сорвался за Олегом.***
— Вот уроды, — нарушил тишину между парнями. — Просто так взяли и облили.
— Зато охладился. — хихикнул Олег, переводя взгляд с потолка на Разумовского.— Ну… да, ха-ха, — тихо ответил Сергей, теребя в руках край переодетой футболки. — Спасибо, что… заступился. За меня еще никто и никогда…
— Да ладно тебе. Услуга за услугу, — подмигнул внезапно осмелевший Олег. Такой Разумовский распалял, заставлял говорить и делать глупости. Такого Разумовского хотелось оберегать и узнавать. Олег сдался. В эту самую секунду. И был готов признать, что неровно дышит к Сереже. Его Сереже. Хотя, наверное, уже давно. С тех самых пор, как в первый раз его увидел. Это было что-то слабое и едва различимое детскому сердцу, что-то, что переросло во взрослое и смелое чувство. В желание обладать и защищать, как единственное существующее сокровище. Сергей для него был как музыка. Такая манящая и живая. Втягивающая в себя целиком и полностью. Водоворот, засасывающий тебя глубоко внутрь, без возможности однажды выбраться из глубины этой синевы.— Ч-чего ты так смотришь?
— Ничего. Красивый ты. — вырвалось из Олега. И было в этом столько правильного и необъяснимо душевного, что слова забрать не хотелось. И Волков впервые увидел, как Сережа краснеет. От носа до кончиков ушей. И для Олега окончательно растаял тот образ, так кропотливо выстраиваемый Разумовским все эти годы. Перед ним сидел самый обычный парень, очаровательный и стеснительный. И красный. Это заставило Волкова еще сильнее растянуть губы в улыбке.— Спасибо. Ты тоже… ну, для парня ты очень симпатичный. Типо, девчонкам нравится очень, и мне тоже, то есть… — затараторил Сергей.
— Я тоже имел ввиду, что для парня ты привлекательный, не подумай. — исправился Олег. Он внезапно смутился своей откровенности и попытался исправить ситуацию.***
С того момента ребята сделались очень близкими. Они все еще чувствовали себя зажато и неловко в присутствии друг друга, но по-тихоньку сближались. У них быстро вошло в привычку рассказывать друг другу истории перед сном, ходить вместе в столовую, гулять по лабиринтам бесконечных коридоров, вокруг кампуса детского дома… Олег млел от нежных улыбок Сережи, в моменты его радости и спокойствия. Вечно далекий и загадочный Разумовский предстал перед ним в очень неожиданном свете. Меньше чем за неделю они стали ближе чем за годы проведенные рядом. А стоило всего лишь заговорить. Волков стал позже ложиться спать. Он притворялся уставшим, заваливался на койку, а после, когда Сережа выключал лампу и откладывал книгу, удобно устроившись на кровати, поворачивался и смотрел. Олегу нравилось изучать ровные черты лица, проходится взглядом по всем изгибам и линиям. А еще Олег стал замечать, что у Разума неспокойный сон. Тот ворочался и подолгу не мог успокоится. И один раз он проснулся, наверняка, из-за кошмара. — Эй, Серый, ты чего? — прошептал в темноту Олег.— Бля! Чего пугаешь-то так? — громче положенного отозвался Разумовский.
— Извини, не хотел.— А ты чего не спишь? Время, — Сережа напряг зрение и попытался разглядеть цифру на часах. — позднее, короче.
— А ты стрелки не переводи, — хихикнул своему остроумию Волков. — Я первый спросил.— Кошмар.
— Так и думал, — немного помолчав, Олег продолжил. — Никогда раньше не замечал за тобой такого.— Потому что ты спишь, как убитый, — шикнул на него Сергей. — У нас один раз пожарная сигнализация сработала, дебилы из 8В решили «пошутить». А тебе похеру, как спал так и спишь.
— Правда было такое?— Было, — раздраженно ответил Разум, перебравшись на кровать Олега.
— А вы с Вадимом не рассказывали, — растерянно донеслось снизу.— Рассказывали. Утром.
— Бля, ну, так я утром тоже не ахти соображаю. Вы бы мне еще, пока я спал, сказали.— Ха-ха, придурок.
Сергей упал на кровать, прижавшись к Волкову. Уже совсем не стеснялся. Разумовский оказался удивительно голодным на внимание в его сторону. Он что-то промурлыкал себе под нос, когда Олег притянул его к себе поближе, чтобы тот не свалился с края. В жопу все «правильно» и «неправильно», когда к нему так ластится Сережа. Еще совсем недавно тот в его сторону даже не смотрел, как ему теперь отказать, голодая по каждому касанию? Волков стал бормотать какую-то околесицу, стараясь успокоить Разумовского, пока тот выводил какие-то неведомые узоры на его груди. У обоих бешено билось сердце. Олег наивно полагал, что чужое волнение обусловлено недавним пробуждением от кошмара. И ему было стыдно за свое тело, которое пронзило жгучее желание. Волкову хотелось стать еще ближе, насколько это вообще возможно. Он резко напрягся, в надежде угомонить разбушевавшиеся гормоны, но все четно.— Олеж, ты чего? — послышалось чуть ниже подбородка.
Шею парня обожгло горячее дыхание, что лишь усугубило ситуацию. Нет, нет, нет, еще немного, и Сережа заметит его возбуждение! Олег еще сильнее сжался, зажмурил глаза, стараясь при этом не прижать друга ближе.— О-о-олег, — позвали снизу. — Ты…
Разумовский запнулся. Все, пиши пропало. Олег открыл сначала один глаз, затем второй и тут же встретился с горящими глазами Сережи. — Я-я…— Я вижу, — краснея, ответил Разум.
В темноте не было видно, но Волков знал наверняка. Сейчас Сережа постепенно заливался краской, от носа до кончиков ушей. Он млел и растекался в руках друга, в то время как Олег, напротив, только больше зажимался.— Олеж, — так сладко и тягуче разрезал минутное молчание Сережа. Его пальцы нащупали чужую щеку и умильно погладили. — Открой глаза.
И Волков открыл, сталкиваясь с пронзительным взглядом друга. Им не требовались слова, чтобы слышать друг друга. Чувствовать. Олег накрыл дрожащие пальцы своими, легонько поглаживая и растирая. Парень поднес руку к чужому лицу, заправив за ухо выбившуюся прядь. — Красивый…— Да ты-ж не видишь нихера. В темноте-то.
— Не порть атмосферу, Разум, — беззлобно ответил на подкол Олег. Сережа как-то резко оказался совсем близко. Так маняще близко. И Волкова ведёт от этой близости; чувство будто через эти касания сливаются воедино их души. Он, вообще-то, тот еще романтик и всю эту бурду не сильно понимает, но рядом с Разумовским все становилось иначе. Понятно как-то. По-родному легко. И парень готов был поклясться, что душу бы отдал, чтобы задержаться в этому моменте. Теперь он становился одно сердце. Бьющееся быстро и по-юношески пылко. А в груди саднило тепло. Рядом с этой рыжей бестией все приобретало новые краски и смыслы. И дышать становилось приятнее и слаще. Будто повинуясь каким-то силам, неизвестному третьему лицу, которое повело их за собой, они слились в поцелуе. Их губы встретились сначала робко, затем смелее, позволяя себе все больше и больше. Все резко померкло, а затем, будто взрыв сверхновой, разлетелось на мелкие осколки. Олег обвил талию Сергея руками, сокращая миллиметры между ними. Лавина из новых чувств и ощущений накрыла их с головой. С причмокивающим звуком Разумовский отстранился от Волкова, чувственно выдыхая. Он немного поерзал, спускаясь к многозначительно выступающему бугорку, чем вызвал тихий стон у Олега. — Сереж, не надо…— А я может хочу? Тебя. В себе.
— Разум.— Сейчас! Я-я готовился вообще-то, чтобы, если что, ну, это… — тараторил парень.
Сергей намеренно плотнее прижался к Олегу, чем вызвал уже болезненный вздох. Но кто Волков такой, чтобы с ним спорить? Его руки сами собой накрыли чужие бедра. А в голове только одна мысль: «ближе, ближе, ближе»! И пусть никогда не отдаляется. Сережа одним движением стянул с себя футболку, и тут же полез к Олегу. Им пришлось отдалится, чтобы затем, представ перед друг другом в неглиже, воссоединиться. — С-сереж, а у меня…— У меня все есть, — не слова – скулеж. Голос дрожал толи от смущения, толи от желания. Олег будучи сам весь в бреду, разобрать не мог.
А сердце стучит как бешеное, горло жжет и колотит всего. Пальцы сжимаются и разжимаются на чужой бархатной коже. Словно у него судорога. Он как помешенный тянется ближе, целуя нос, щеки, подбородок, шею, ключицы — все, до чего может дотянуться. Еще, еще, еще! Ему все мало. Сережи так мало. Спину и плечи обжигает чужая страсть, следами от ногтей оставаясь на теле. Разум жмется ближе, нетерпеливо ерзает сверху. Сам тянется к искусанным губам, оставлять свои отметины. Неумолимо впивается в уста, будто душу хочет высосать. Все смешивается в неразборчивую и мокрую картину. Ближе, быстрее, прямо сейчас и навсегда… У Олега стоит уже колом, просится, чтобы обласкали. И Сергей тянется, на сухую натягивая кожу. Волков шипит, кусает и зализывает вожделенно шею, выбивая довольный стон. Разум обхватывает сразу два члена, надрачивая им обоим. Но пара движений, и парня прерывают. — Сереж, остановись, или я закончу раньше, чем в тебе окажусь. А мы же этого не хотим, м-м-м? — хрипит, по-хищному улыбаясь. И Серый его улыбку чувствует, с большой охотой впитывая в себя чужое желание. Ему хватает пары секунд, чтобы соскочить с Олега и вернуться в фольгой и кремом в руках. Разумовский быстро натягивает латекс на член Волкова. Стоим ему это сделать, как парень их переворачивает, оказываясь сверху. Он вытягивает тюбик, выдавливает то, что предназначается исключительно для рук, себе на пальцы и растирает массу. — Ты меня направляй, а то я совсем не смыслю ничего.— Я тоже. Но я тебе доверяю, Волч.
Олег вдруг пугается, делается мягким и нежным. Он аккуратно прислонил один палец ко входу, замерев, а потом медленно войдя. Как завороженный, он наблюдал за сменой эмоций на лице Сережи. Да, его ставка сыграла. Его глаза были закрыты, а губы плотно сжаты, так, что образовывали собой ровную линию. Он был напряжен, сводил брови, от чего на лбу и переносице образовывались морщины. Прямо так, как когда играет на скрипке. Только теперь он сам стал инструментом, и Олег надеялся дать лучший в его жизни концерт. Услышать симфонию стонов и создать мелодию наслаждения. Осознав, что можно добавлять второй палец, Волков не теряя ни минуты, начал активно растягивать Сережу. Тот чуть ли не кричал, закусывал руку, чтобы не было слышно, извивался. Олег свободной рукой принялся за член Разумовского, чем удвоил наслаждение нижнего.— О-олеж, уже можно…
— Уверен?— Да!
Волков отстранился, осматривая плоды своих трудов. Удовлетворенный увиденным, он сначала бережно сжал в объятиях Сережу, обволакивая своим запахом и ласковыми словами. Он нес всякую слащавую околесицу, отвлекая от действий снизу.— Не тяни.
Олег тут же исполнил чужую просьбу, войдя в парня сразу наполовину. Его мгновенно сжали, и тогда комнату наполнило два горячих стона. — Нормально?— Ага… — на выдохе сказал Разум, страстно всхлипывая.
Волков начал двигаться. Сначала медленно, тягуче и горячо, потом увеличил темп, когда ему стали активно подпахивать узкие бедра. Олег разгонялся, в меру своих возможностей из-за растяжения икры, однако Сергею явно нравилось. Они двигались в исступлении, до скрипа кровати под ними. Теперь оба были довольны, оба — достаточно близко. Олегу еще никогда не было так красиво. Он голодно обводил взглядом очерченные луной изгибы скул, шеи и плеч. Поясницей чувствовал, ка его обхватывают длинные и худые ноги. Боялся, что тот вдруг исчезнуть может, выскользнуть из его рук, правда, как по волшебству. Ведь тот явно не обычный человек. Люди такими не бывают. И ни одна девчонка еще никогда так не заводила Волкова. Ни одна не задерживалась так надолго в голове, словно вирус, болезнь какая-то. А Сережа поселился там надолго. И сейчас Олег завидовал сам себе, что может так откровенно его касаться везде, пробовать на вкус. Он знал, что теперь будет каждую секунду голодать по Разуму. По принимающему его нутру. По виду, как он проникает внутрь податливого только для него тела.— Волч, я-я сейчас…
— Я тоже; скоро. Вздохи участились, в комнате будто стало еще жарче. Их бедра стали сталкиваться с характерным звуком, чаще и ярее, с каким-то животным фанатизмом. Волков утробно застонал, когда почувствовал, как на пике блаженства его сжимает в себе Сергей. Разумовский позволил себе несдержанно громко простонать имя парня, который продолжал безудержно втрахивать его в матрац.— Да, да, да, — как в бреду повторял Сережа.
Через минуту Олег сделал последний толчок, задрожав, после, обессилено упал рядом. У него фейерверки перед глазами и черти танцуют, а в голове белый шум. И он снова одно только сердце; тук-тук, тук-тук, где-то загнано бьется в груди. Он постепенно начал различать свое дыхание, а после почувствовал копошение рядом. Волков нашел в себе силы подняться и зайти в туалет, благо тот был в каждой комнате. Он намочил свое полотенце и, подойдя к обессиленному Сереже, бережно обтер его от остатков их пылкой ночи.— Олеж… так хорошо.
— И мне, — ответил Волков, прижимая к себе теперь чуть больше чем друга. — Мне с тобой всегда будет хорошо. Сегодня он в третий раз открыл для себя Сергея Разумовского. Но для него, просто Сережу.***
— И как это вы так быстро нашли общий язык? — удивился приехавший из лагеря Вадим. — Раньше по разным углам, а теперь чуть ли не за ручки ходите. Колитесь.
— Музыка.
— Что музыка?
— Всему виной музыка.