Мятное мороженое с шоколадом

Карандаш мягко скользит по акварельной бумаге, оставляя едва заметные рельефные следы для очередного эскиза будущей картины, но те не задерживались надолго и заменялись новыми, так что, казалось, скоро вместо них в холсте образуется дырка. Художник уже не знал, как извернуться, ëрзал на стуле и поворачивался к зеркалу, с каждым разом мрачнея всё больше, ведь линии совсем не хотели складываться в единый набросок, и создавалось впечатление, что каждую писали разные люди. –Федь! –Да? Названный не отвлекается от чтения и даже не поворачивает голову в сторону творца, будто говорил с кем-то по телефону или комментировал вслух какой-то момент в книге, как он часто делал, иногда даже слишком часто, из-за чего сосед иной раз аж просыпался от настойчивого бубнëжа под ухом. –Повернись ко мне хоть на секундочку! И рукав закатай до локтя ещё! –Коль.. –Последний разик! –Последний раз был пять минут назад. Достоевский слегка хмыкает, переводя взгляд на стушевавшегося художника, который не знал, куда себя деть, но весь его вид так и говорил, что в одиночку ему ну вообще никак совсем не справиться, настолько дела плохи, даже подготовленная кисть выпала из волос, благо, была поймана около пола и возвращена на место, ибо так очень удобно, оказывается, закалывать волосы, а во время рисования важно, чтобы ничего не мешало, а то были уже бои с гуашью и акрилом, когда краска напрочь не хотела сходить с волос. –Ну пожалуйста! –Ладно, хорошо, как мне сесть? Гоголь уже готов зацеловать своего порядком задолбавшегося от позирования натурщика, даже вскакивает, чтобы сделать это, но успевает лишь оставить прикосновение на чужих губах и щеке, как его отталкивают. –У меня очень интересный момент в книге. Чем быстрее ты закончишь, тем лучше~ Фёдор улыбается и вкладывает во взгляд прищуренных глаз явный намёк, что с тем сделает, ежели условие не будет выполнено, потому и сам старается не шевелиться лишний раз, когда его уже усадили, как нужно. Наблюдать за Николаем в процессе рисования невероятно забавно: он комично хмурится, фыркает, словно вот-вот чихнет, и часто что-то бормочет себе под нос, обращаясь в основном или к карандашу, который напрочь отказывается рисовать плавную линию, или к самому себе, чтобы похвалить либо напомнить о чём-то совершенно постороннем, как-то купить рис вечером или подумать, что же такое можно подарить сестре, которая должна приехать на следующей неделе отпраздновать свой день рождения. Когда что-то получалось очень хорошо и с первого раза, Гоголь мог громко воскликнуть об этом, а потом уронить карандаш и начать чертыхаться на своём родном о том, что у него всё как всегда через одно место. От старания оный даже высовывал язык и мог незаметно для себя прикусить его, а потом с озадаченным лицом сидеть и пытаться понять, откуда во рту кровь, так что над головой ему не хватало только значка загрузки и надписи "Идёт проверка обновлений". Фёдор невероятно любил подмечать необычно яркую мимику творца, его жесты, особенности говора в моменты, когда тот вдруг словно забывал русский, и никогда, наверно, не признается, что каждый Божий день видит и разговаривает с своим единственным источником вдохновения. Достоевский не показывал никому свои стихи и писал их только от руки, боялся в заметки, ибо иногда светловолосая бестия брала его телефон позвонить, если его собственная мобила лежала где-то далеко и черт знает где, или поиграть, ибо на своём «памяти немає» , и не то чтобы он рыскал по чужим заметкам, но иногда совершенно случайно мог промахнуться пальцем и зайти не туда, а там уж понесёт, ежели увидит что – с бумагами, в которые сосед никогда не лезет, боясь кары небесной, было намного проще. //..Он любит, окрылен, И в счастье бьётся сердце, Как прежде задавая тон, Его порой уютной бездне.. И мыслит живо, В тот же час С цепи сорваться бес готов, Забрать к себе, всë побуждать Дерзить, любить, рубить с плеча, И чтоб наверняка.. // Строчки сами ползут в голову, складываясь в единый текст, услужливо позволяя Фёдору запомнить их и захотеть скорее записать в свою толстую тетрадочку, которая прежде служила простым черновиком, а теперь при большом желании и везении среди сочинений в колледж можно отыскать и стихи, посвящённые самому дорогому человеку в его унылой жизни, враз наполнившейся яркими событиями и весельем, стоило почти восемь лет назад встретить Гоголя за одной партой в старшей школе и выслушать его рассказ о том, как он в прошлом году сбежал с урока истории в парк развлечений, потому что там в середине дня действовала акция на дополнительный шарик мороженого. Стоит ли говорить, кто на следующий же день после школы ходил с больным горлом, потому что полакомился мороженым на свежем воздухе во время последнего урока? От этого воспоминания на языке призрачно почувствовался вкус мяты и шоколада, что Фёдор даже облизнулся, немного вздыхая. –Коль.. –А? –Купишь мне мороженое? Николай почти падает с своего стула, хлопая глазами и стирая с щеки откуда-то появившуюся краску, хотя в руке он всё ещё держал карандаш и даже не набрал воду в баночку для акварели. –А.. Да, конечно! Какое тебе? –Мятное с шоколадом. Гоголь улыбнулся шире, хихикая, кажется, тоже вспоминая о том, кто и когда именно привил любовь к этому даже немного странноватому вкусу, хотя, будь они знакомы не так долго, Достоевский мог бы предположить, что в этой ветреной голове никакие воспоминания не задерживаются дольше пяти минут. –Только, - Фёдор успевает прервать попытку художника уйти сразу в магазин, так что тот вновь опускается на стул, - Сначала закончи. Потом сходишь. –Ладушки! ~ Натурщик лишь немного улыбается в ответ на лучезарную улыбку творца, расслабленно прикрывая глаза и позволяя помучить себя ещё немного в обмен на холодную сладость посреди осени. • ~ • ~ • Улицы города встретили Гоголя слякотью и сыростью, так и норовя уронить незадачливого творца в первую попавшуюся лужу, когда он совсем не смотрит под ноги, а только знай себе по бортикам бегает и прыгает через грязь, будто соревнуясь с невидимым соперником, кто сможет добраться до магазина, не запачкавшись. Николай словно был не от мира сего и совершенно не вписывался в серую унылую толпу своей лучезарной улыбкой и весёлым смехом, стоило ему забавно накрениться в сторону лужи, но чудом устоять на одной ноге, комично размахивая подобно птице руками. Ему было совершенно всё равно, задел ли он своим настроением какого-то прохожего, у которого день не задался с самого начала и к обеду совсем испортился, ведь у него важная задача: купить мороженое для Дос-куна! Фёдор не изъявил желания пойти вместе, сколько его ни стаскивали за ноги с кровати, ни уносили в коридор на руках, прежде замотав, как гусеницу, в одеяло, ни рассказывали о том, что вдвоём намного лучше - ничего не помогало, и уже спустя десять минут Гоголь, весело смеясь, скатывался вниз по перилам, как школьник, ибо идти по лестнице слишком долго, а так - с ветерком! Даже если иногда он был близок к тому, чтобы вляпаться в окно или батарею, сбив все горшки с цветами, которые так бережно поливает какая-то бабушка с первого этажа. Вообще, стоит отметить, что такую грязь и слякоть светловолосый не любил. Он вполне любил дожди, так как под шум воды хорошо рисовать, всë кажется умеренным и стабильным, внушая спокойствие и добавляя усидчивости; любил пасмурную погоду, потому что от солнца тоже нужно иногда отдыхать; а ещё, что самое главное, он любил осень за её красоту и яркость. Пока в сентябре ты ещё чувствуешь отголоски лета, постепенно переходя от шорт к штанам, а от футболок - к рубашкам с длинными рукавами, начинаешь учиться, если школьник или студент, работать, если есть над чем, складываешь лёгкую одежду в самые дальние углы шкафов, уже готовя свитера и кофты; пока наслаждаешься последними тёплыми деньками; октябрь дарит разные краски, начиная от желтеющих кленов и берёз и заканчивая красными листьями лип и тополей. От разных оттенков зелёного природа меняется на коричневый и серый, жёстко контрастирующими с золотым и багряным. Гоголь ещё с возраста детсадовца делает гербарии: находит самые красивые, ещё не затоптанные листья и прячет в книжки, засушивая, а потом, если не забывает, кладёт их в альбом, который завёл в втором классе. В нем была специальная клейкая пленка, её можно было снимать и клеить обратно множество раз, а сам альбом был с разными наклейками и рисунками самого Николая, подписями дат, чтобы знать, когда тот или иной лист был добавлен в его небольшую коллекцию. Сейчас было ещё рано для буйства красок, но Гоголь все равно не удержался и подобрал возле детской площадки опавший жёлтый кленовый лист, дальше продолжая путь уже с ним в руке. В магазине было намного теплее, даже с тем фактом, что двери каждый раз нужно было придерживать, чтобы не сломать их, ибо они открывались нараспашку слишком легко, да и уже хватило опыта врезать какому-то мужчине дверью прямо по лицу, когда он просто решил обойти лужу через ступеньки продуктового. Найти среди всех разных красочных упаковок и ведерок нечто менее яркое не составило труда, так что Николай достал сразу две баночки с мятно-шоколадным мороженым и направился к кассе под недоуменный взгляд какого-то пятиклассника, что, видимо, не понимал, как можно в такую погоду с таким счастливым лицом брать что-то холодное, и просто молча потянулся за куриным филе, которое попросила быстро сбегать купить мама. На кассе же, наоборот, продавец совсем не был удивлён излишней радости и выбору товара, потому что дама - а то была именно дама, ибо женщиной её язык не поворачивался назвать, настолько она выглядела собранной и будто слегка высокомерной - знала Гоголя уже давно, со времён старшей школы, когда он только перевёлся и стал чуть ли не каждый день после, да и во время уроков забегать сюда то за печеньем, то за газировкой, то за мармеладками. –Доброго денëчка! ~ –Доброго. Пакет нужен? –Не, я со своим. Оплатив мороженое, Николай поставил его в небольшой пакет и бегом-бегом поторопился обратно, бросив на ходу «До свидания, теть Даша!» и на пороге чуть снова кого-то не ударив дверью, благо, успел придержать, и девушка, видимо, студентка, отделалась лёгким испугом. Обратно светловолосый шёл быстрее: на улицах попадалось всё меньше людей, наверно, из-за того, что скоро закончится обеденный перерыв и выходить куда-то ещё в магазин совершенно нет смысла, если, конечно, не хочешь опоздать на пару с очень вредным преподавателем. По пути Гоголь подобрал на всё той же детской площадке ещё пару красивых листов, что чудом не упали в грязь, а приземлились на качель, которая была разве что мокрой. Напевая резко всплывшую в голове песню «Шанс» одной из его любимых групп, творец аккуратно, как акробат, шагал по тонкому бордюру, стараясь не упасть и не ступить случайно в грязь или лужу по обе стороны от него, и с возгласом «Але.. Оп!» спрыгнул с него на тротуар, перелетев через буйный ручеек и слегка забрызгав обувь, но то было совсем не страшно, ведь сейчас чистые ботинки только у тех, кто сидит дома. В коридоре его встретил Фёдор, который, судя по беспорядку на голове и более мятой, чем обычно, кофте, умудрился уснуть, стоило тому самому интересному моменту в книге завершиться. –Ты что, только проснулся? –Мгм.. Достоевский в подобные моменты словно забывал о своей гордости и позволял немного больше, сам тянулся за обнимашками, даже не спрашивая, и утыкался носом куда-то в шею, и пусть такое бывало в последнее время довольно часто, ибо в этой квартире, особенно когда на улице температура стремительно падала, а отопление ещё не включили (мрази!), единственным источником приятного тепла был именно сосед, который в общем-то не то чтобы был против. –Куртка холодная.. –Ещё бы, я же с улицы! Мороженое будешь? ~ Гоголь, казалось, издевается над ним, но Фёдор тут же вспомнил о своём недавнем желании и отстранился, забирая пакет с холодной сладостью и негромко буркнув «Буду..», после чего скрылся в спальне, даже не собираясь дожидаться того, кто уже и так без приглашения спустя пару минут залез к нему под одеяло и обнял, позволяя Достоевскому разнежиться и расслабиться, потихоньку кушая мороженое, иной раз делясь им с Николаем. Вот бы все дни можно было проводить именно так..