1989-й год
Странное ощущение, будто бы сейчас, вот буквально через минуту или около того, всё разом закончится. Её бесконечные приходы сюда, попытки слиться с искристым снегом за спиной, который примяли десятки кед и кроссовок совсем не по погоде, робкий оклик парня, вечно корчащего недовольную мину, когда она стояла возле незамысловатой постройки со звучной надписью «Слава КПСС». Вот только сейчас она поймает его взгляд, покажет глазами, мол, подойди на пару слов, и всё закончится. Правда, девушка так думала каждую среду, приходя около четырёх часов дня к коробке за девятнадцатым домом уже второй год. А это «всё» никак не заканчивалось. Хруст под подошвой её относительно новеньких сапог заглушали выкрики парней, толпившихся чуть поодаль в кругу, как если бы им резко приспичило водить хоровод. Инга поёжилась, вспоминая свой первый приход сюда. Как стояла ровно на этом же самом месте, надеясь одновременно быть достаточно видимой, чтобы нужный ей парень смог разглядеть жмущуюся к кирпичной кладке девушку, и вместе с тем не привлекать лишнего внимания. Поразительно: тогда, два года назад, её одежда выделялась куда сильнее, хотя бы из-за контраста белого полотна на земле и чёрной дублёнки, однако именно стоя в сливающейся со снегом белой норке, Нагимова становилась кляксой, пятном, мимо которого пройти невозможно. Сказать по правде, не было в ней ничего особенного. В Инге, разумеется, шуба-то, пожалуй, на всю Казань являлась единственной в своём роде. По тротуарам, спеша на учёбу или работу, сновали сотни подобных ей девушек, перепрыгивали через подтаявшие комья смешанного с грязью снега, превратившегося в месиво, удобнее перехватывали конспекты. Сними с Нагимовой белую норковую шубу, шапку из того же зверька, избавь от помпезной оболочки, и всё. Но ей повезло — едва ли кто-то бы решился стаскивать мех с дочери члена Президиума Верховного Совета ТАССР. — Марат, — чуть хрипло, стесняясь, прикрикнула Инга, собрав всю волю в кулак. Ей достанется за этот вскрик, Суворов однозначно шипяще напомнит, сколько раз он просил смиренно дожидаться его, вот только она никогда не умела долго топтаться на одном месте. В голове раздался щелчок, а после всё заполнилось вакуумом, словно разом лопнули все до единой извилины, создавая субдуральную гематому, после образования которой только в гроб. Глаза застлала странная пелена. Не слёзы, вовсе нет, скорее нечто, напоминающее бельмо. Обхватив пальцами запястья, Инга отшатнулась, встретившись глазами с тем, вокруг кого столпились парни, стоило ему повернуться на оклик. Его армейский бушлат был на размер больше, чем стоило, над верхней губой — усы, появившиеся, видимо, в Афганистане, ибо уходил он без них. Громадный рюкзак за спиной имел все шансы свалить Нагимову с ног, решись она примерить аксессуар. Знакомая широкая улыбка, обещающая обязательно счастливое будущее, прямо как раньше плясала на его лице, однако медленно исчезала с каждой секундой игры в гляделки. Он изменился. Она, впрочем, тоже. Когда Вова уходил в армию, на его плечах болталась телогрейка, а Инга прятала заледеневшие пальцы в карманах купленной отцом в Москве дублёнки. Теперь же парень нервно поправил ворот казённой форменной куртки, тогда как девушка, в свою очередь, с заметной дрожью стряхнула с рукава белоснежной шубы несколько упавших снежинок, совсем невидимых глазу. Все эти два года Нагимова жила от среды до среды, лишь тихонько надеясь, что Суворов-младший не сообщит ей ужасную весть о похоронке, бездушно брошенной в почтовый ящик. На её месте стоило бы радоваться: тот, о ком она рыдала ночами, умоляя Бога забрать всё, лишь бы Вова вернулся живым, стоял в паре метров от неё. Только отчего-то Инге совсем не хотелось улыбаться. Резко развернувшись, девушка со всех ног понеслась к своему дому, концентрируясь на звуке хрустящего снега под своими ногами и умоляя гематому достаточно сильно надавить на мозг. Говорят, с такими увечьями долго не живут. Нагимова рассчитывала на быструю смерть.1986-й год
Нервно елозя на стуле, Инга чувствовала дрожь в коленях, взявшуюся из ниоткуда, появившуюся настолько внезапно, что застала девушку врасплох. Пальцы правой руки соскальзывали с небольшой бумажки, зажатой в ладони, отчего Нагимовой пришлось удобнее перехватить клочок с выведенными маминым почерком фразами, отпрашивающими дочь с последнего урока. Труды запросто можно пропустить, особенно учитывая весомый повод. — Габида Ильнуровна, — несмело приподнимая свободную от записки руку, натурально пропищала Инга, — можно подойти? — Нагимова, дождись окончания урока! — Классный руководитель насупилась, бросив быстрый взгляд на свои наручные часы, показывающие ещё целые десять минут законного времени для обучения малолетних олухов важнейшей науке — алгебре. — Мне просто очень надо, — девушка вскинула в воздух ладонь, вновь перехватив сложенную пополам бумажку, и услышала перешёптывания за своей спиной. Даже школьники любили посудачить на тему того, почему именно Инге позволялось больше, чем другим. — Что там у тебя? — нехотя поправив дужки очков, Габида Ильнуровна махнула рукой, разрешая подойти к себе. В принципе, никакой надобности улепётывать раньше шестого урока у Нагимовой не было, она вполне бы успела собраться, даже отсидев последние сорок пять минут, однако мама утром настаивала: лучше перебдеть. День рождения отца случался не слишком часто, какой-то раз в год, а опаздывать на столь важное событие — всё равно, что прилюдно плюнуть в лицо родителю. Вряд ли отец планировал сегодня вечером вытираться от вязкой мутной жидкости. Плавно положив записку на стол так, чтобы Габиде Ильнуровне не составило труда прочесть содержимое, Инга отступила на шаг назад, от греха подальше. А то бывали случаи, когда классная свирепела до неузнаваемости, начинала кричать, дёргать нерадивых учеников ближе. Поговаривали, будто пару раз саданула длинной деревянной указкой, но Нагимова своими глазами никогда подобного не замечала. Может, наплели, кто знал? — Прям-таки необходимо уйти? — Сузив глаза, ставшие почти щёлками в желании добраться взглядом до нутра ученицы, Габида Ильнуровна посмотрела на Ингу, впрочем, параллельно ставя свою размашистую подпись в самом низу бумажки. Эту витиеватую закорючку пытались повторить все без исключения, правда, получалось лишь у единиц. — Да, — девушка, оставаясь на расстоянии, потянулась вперёд, подхватила билет в свободную жизнь и отметила абсолютно сухие ладони. За то время, что классная раздумывала, отпускать ли Нагимову с последнего урока, у девушки остановилось потоотделение, попросту перестали работать сальные железы, забившись страхом возможных вопросов. В самом деле, не рассказывать же ей, почему в действительности она не могла сегодня учиться пеленать игрушечного ребёнка. — Сафин, Хасанов! — прикрикнула Габида Ильнуровна, подняв своё тучное тело на отёкшие, с виднеющимися через штопаный капрон варикозными отростками по голеням ноги. — К себе в тетради смотрим! Поймав метнувшийся к своей парте взгляд классной, Инга спешно вернулась на место, мысленно радуясь: сегодня, в отличие от остальных одноклассниц, её никто не заставит по три раза перекручивать засаленный платок, который стал тренировочной распашонкой. Как правило, на трудах все парни стругали то скворечники, то табуретки, недавно вон целую лавку сколотили. Разве что отшкурить забыли, из-за чего половина девчонок класса потом занозы из ладоней доставала, ну так это не страшно. Во всяком случае, мальчики рассудили именно так. Женской же половине изредка разрешали готовить, единственное, продукты они приносили из дома сами, покупали также за свой счёт, а достать нечто стоящее — всё равно, что в лотерею выиграть. Вот и выходило, что лавки с заусенцами, а блюда размером с воробушка. — Тебя проводить? — стоило Инге присесть, спросил сосед по парте Никита. Хороший парень, надо заметить, пусть и со своими тараканами. У кого их нет? — Да не надо, — девушка отмахнулась, принявшись сразу выводить решение уравнения, над которым трудилась добрую половину урока. Вторую половину она заняла куда более важными делами: попыткой поднять руку и отпроситься, показав записку. — Ну ты смотри, а то я мо… — стандартную пластинку о возможностях Никиты прервала Габида Ильнуровна. — Нагимова, Решетов! — Её крик, казалось, пошатнул всё здание, таким громким слышался. Лежащий на парте учебник аж подпрыгнул, видимо, не ожидая разрезающего воздух ора. Ничего не ответив, Инга только склонилась сильнее над тетрадью да ручкой стала активнее выводить цифры, совершенно не понимая, откуда решение бралось внутри её черепной коробки. Видел Бог, девушка не знала, каким образом ей решить это уравнение с двумя переменными, будучи до мозга костей гуманитарием. С превеликим удовольствием Нагимова бы сейчас читала Пушкина, осторожно переписывая особенно понравившиеся четверостишья, старательно бы отвечала на вопрос «Что хотел сказать автор?», однако почему-то её заставляли сидеть в душном кабинете, пугливо отводить взгляд от окна, за которым раскидистый клён лысел всё сильнее с каждой минутой, и ждать заветного звонка, разрешающего закрыть ненавистную тетрадь по не менее ненавистной алгебре. Время тянулось непозволительно медленно, как если бы кто-то постоянно переворачивал песочные часы, не давая одной половине окончательно опустеть. Такая необходимая трель раздалась, по ощущениям Нагимовой, спустя пару веков, но даже после этого никто не давал ученикам десятого класса лингвистического лицея номер шесть уйти. У Габиды Ильнуровны была поразительная особенность: она умела молниеносно писать на доске примеры, однако домашнее задание нацарапывала аж половину перемены. Разумеется, до той поры, пока все до единого ученики не запишут в дневники, чем им придётся мордовать себя вечером дома, выйти не разрешалось. — До свидания, — наспех бросила Инга, пробираясь сквозь неспешно шагающих к выходу одноклассников, обняв свой новенький ранец с золотистой застёжкой. — Тебя точно проводить не надо? — Никита настиг девушку на лестнице с третьего этажа, отставая буквально на шаг. — У тебя труды, — хихикнула она, быстро посмотрев себе за плечо. — Да я… — Нагимова не слышала, что конкретно мог ещё предложить одноклассник, перепрыгнув через последнюю ступень. Честно говоря, вопреки мнению львиной доли учеников десятого «А», Инга редко пользовалась своим положением, или вернее сказать, положением отца. Учителя не закрывали глаза на пропуски уроков, хотя могли бы, не пропускали ошибки, проверяя контрольные, не теряли плохо написанные лабораторные работы. Девушка была как все: получала двойки, приносила записки от мамы, таскала справки из поликлиники, исправно посещала собрания комсомола, сдавала зачёты по знанию истории партии. Да, Нагимову привозила в школу ведомственная машина с личным водителем, но стоит заметить, что сама девушка просила останавливаться за целый квартал, чтобы после идти пешком. Это выглядело забавно: все знали, каким образом Инга добиралась со своего района, однако она упрямо изображала эдакую простецкую девчушку без папы, восседающего в Президиуме ТАССР. Набросив на плечи привезённую отцом из недавней командировки в Москву чёрную дубленку, Нагимова быстро переобулась, сменив купленные в капиталистической Франции, опять же папой, туфли без каблука на резиновые сапоги. Ночью прошёл лихой дождь, смывший с улиц скопившийся за прошедший день слой пожелтевших листьев, а промочить ноги Инга точно не планировала. Ей нравилась осень своей плотно сбитой свежестью, что даровали ливни. Примерно так же старалась пахнуть весна, пыталась протиснуть в остатки морозного воздуха тепло, однако у осени имелся козырь в рукаве — ей было невдомёк про зимнюю стужу, она могла окутывать остаточным сиропом летней теплоты и вместе с тем разбавлять нотами прохлады. Прямо как в детстве, спустившись по ступеням лестницы у входа в школу, Инга топнула ногой и проследила за каплями брызг из лужи, разлетевшимися во все стороны. Вышагивая вдоль забора, девушка прислушалась, улыбнувшись в тот момент, когда там, в здании храма знаний, раздался звонок, приглашающий на урок. Нечто подобное, скорее всего, ощущают люди, вышедшие по условно-досрочному: их планировали держать взаперти, а они взяли, вышли и теперь шагали по планете с чистой совестью. Нагимова надеялась никогда не сравнить эти два ощущения. Ведомственный автомобиль не встречал Ингу после учёбы, только отвозил на неё, к тому же, безуспешно. Вообще, папа девушки — Ильяс Каримович, регулярно заводил разговор о необходимости контролировать дочь всякий раз, если та оказывалась на улице, однако маме хватало и сил, и дара убеждения отговаривать его делать из дочки личного заключённого с усиленным режимом охраны. Из них двоих именно мама — Ольга Владимировна, являлась человеком более простым, смотрящим на мир без опаски, тогда как отец практически трясся, боясь, что с его чадом приключится что-нибудь страшное. Время такое — лучше перестраховаться. Они познакомились давно, целых двадцать пять лет назад, и их история в глазах Инги представлялась самой романтичной из возможных. В далёком шестьдесят первом году папу призвали в армию, отправив служить и учиться в Чкаловское лётное училище, к слову, туда же, где в своё время, буквально за пару лет до того, получал образование самая широкая улыбка Советского Союза, позже покорившая космос. Так вот, Ильяс Каримович, в те времена его называли просто Илей, пошёл на танцы, куда стекались все девушки города. Первые разы он стоял без дела, может, пару раз пригласил кого-то на медляк, но сегодня любил рассказывать, будто нет. А раз на третий в зал зашла она — Оля. Невысокая, в лёгком ситцевом платье, с забранными в косу русыми волосами. Если верить словам Нагимова, он забыл, каким образом впускать в лёгкие кислород, мигом распрямился и двинулся уверенным шагом к девушке, на которой уже тогда решил жениться. Всего один вечер, пара танцев, незамысловатый разговор обо всём и ни о чём сразу. Ольга Владимировна уверяла: будущий супруг ей не понравился. Слишком скованный, зажатый, всё время смотрел себе под ноги, ковырял носком плотно уложенные доски на полу, говорил вдвое тише музыки. Зато на следующий день тот робкий паренёк из лётки нашёл её домашний адрес, чёрт знает каким образом, пришёл домой с букетом сирени, попросил позвать отца понравившейся девушки и попросил руки. Надо заметить, отчаянный поступок по тем временам, ведь будущим лётчикам строго-настрого запрещали жениться до окончания учёбы, мол, отвлекать от полётов будет. Но Нагимова скорее отвлекали мысли, что эта обладательница длинной косы могла найти себе кого получше, так что действовать стоило решительно. Будущий тесть, заметив на пороге решительного курсанта лётного училища, не то чтобы остался в восторге. Сами посудите: Ольга — юная, неиспорченная девочка, изредка заглядывающая на танцы в местном клубе только лишь потому, что дома старенький трофейный проигрыватель работал через раз. И тут в дом заявляется парень, говорит, будто бы твёрдо решил женится, а уточнить мнение отца невесты решил исключительно из вежливости. Финальным аккордом стало категорическое заявление: после окончания учёбы жить они вместе с молодой супругой отчалят поближе к родному городу сватающегося — Казань. Нет, конечно, Оля в тот момент пребывала в не меньшем шоке, чем отец. Она ведь сама этого юношу с карими глазами и армейской выправкой видела всего-то второй раз в жизни! Однако через каких-то три месяца сердце Оренбургской девчушки с косой наперевес растаяло, разрешив красивой истории любви закрутить обоих вихрем. То украдкой сбегая через палисадник на свидания, Оля обещала Ильясу однажды стать его женой, то сам парень, ободрав несчастную сирень, клялся ей в любви до гроба. И ведь не соврали: по сей день Ольга Владимировна была примером для многих, отличаясь своей кротостью, но вместе с тем уверенным голосом, когда дело касалось вопросов семьи. Ильяс Каримович же совершил, на первый взгляд, невозможное: выбился в люди, что называется, обеспечив супруге не только прекрасное чувство до последнего вздоха, но и нехилый достаток, которому позавидовали бы многие. Будучи идейным коммунистом, что редкость по нынешним временам, он быстро сориентировался, приехав в Казань после окончания учёбы. Эх, кто бы запечатлел лицо его матери при встрече с сыном и невесткой. Уезжал совершенно зелёным пацаном, стеснялся лишний раз глаза поднять, мальчиком, зато вернулся мужем. Довольно скоро карьерная лестница подхватила Нагимова под руки и потащила вверх, минуя любые препятствия. Быть может, из-за желания урвать себе кусок побольше, вопрос с детьми решился крайне поздно по меркам тех лет. Единственная дочь родилась на свет аккурат к двадцать четвёртому дню рождению Ольги Владимировны, испачкав медицинскую карту практически непристойным клеймом «старородящей первородки». Инга встряхнула плечами, сбрасывая с дублёнки капли моросящего дождя, что успели украсить искусственную замшу россыпью прозрачных небесных жемчужин. Поднимаясь в квартиру на третьем этаже, девушка вдыхала запах свежих пирогов и сырости, заскочившей в закрывающуюся дверь подъезда. В отличие от многих других домов, у них никогда не водились пьяницы или тунеядцы, не ошивались мальчишки-беспризорники, грея руки над батареями, не захаживали участковые. Дом для ведомственных работников мог смело называть себя образцовым. Наверное, рядом с другими ходил бы гоголем, имей такую возможность в действительности. — Мам, я дома, — крикнула Инга, заходя в квартиру. Изо всех сил она старалась удерживать в одной руке мокрый портфель и не ронять скользящие меж пальцев ключи с брелоком, купленным в Югославии прошедшим летом. — Я в зале, — мама постаралась перекричать работающий телевизор. Смутно знакомая пара женской обуви на половой тряпке у порога, стоящий во всей квартире запах чего-то между ацетоном и краской означали только одно — к маме опять пришла её маникюрша во второй раз за месяц. Иногда у Нагимовой появлялось чувство, что даже в самые голодные времена мама скорее перестанет есть, чем лишится презентабельного вида. Правда, самой Инге родительница настрого запретила кому-либо рассказывать и про парикмахершу, регулярно заглядывающую к ним в гости на чай, и про маникюршу, и про личную портную, и про регулярные заказы из универсама. Того глядишь, пойдут слухи, будто бы Нагимовы живут лучше остальных, а в стране победившего социализма, где больше половины надеялись выхватить по талону толком не ощипанную курицу, настолько очевидной разности социальных слоёв быть не могло. — Здравствуйте, — заглянув в комнату, кивнула головой Инга, встретившись с женщиной, наносящей маме на ногти алый цвет лака. — Я там косметику свою на столе у тебя разложила, — мама поглядывала в пол-оборота, не без гордости уточнив, — которую папа во Франции достал. Ты хоть глазки подкрась. — А это, — замявшись, девушка постаралась сделать свой голос мягче минимум на тон, — ты ещё серёжки обещала. — Мы со Светой закончим, и будут тебе серёжки! — хохотнула мама. Их благосостояние заметил бы и слепой. Расставленные на тумбе у входа в квартиру пятак разномастных духов мамы, столько же одеколонов отца, помпезная люстра с хрустальными каплями в центре зала, несколько фарфоровых ваз, видеомагнитофон, однако самое главное — холодильник. Забитый до отказа бужениной, копчёным салом, парой видов сыров, свежей говяжьей вырезкой. О таком их соседи из дома напротив, пожалуй, едва ли посмели бы мечтать даже в своих самых смелых грёзах. Нагимовы же относились к бумажным кулькам, которые притаскивала знакомая заведующая из универсама, как к норме, обязательному условию существования. Что-то на уровне маникюрши пару раз в месяц. То, без чего нет никакого смысла открывать глаза поутру. Стараясь не шаркать ногами, ибо маму раздражал этот звук едва ли не сильнее свиста закипающего ранним утром чайника, Инга юркнула к себе в комнату, опять же, редкость по нынешним меркам — четырёхкомнатная квартира, соединённая из пары двухкомнатных, тогда как большинство ютилось впятером в комнате прокуренной коммуналки. На столе взаправду была разложена мамина косметика, за исключением помады с особенно ярким цветом и тенями. Размалёванных кукол нынче хватало на улицах, а хорошие девочки обязаны были выглядеть прилично, подобающе статусу родителей, словно внешний вид — одна из характеристик в личном деле папы. Честно говоря, Нагимова не имела тяги тырить косметику родительницы или нечто подобное, возможно, по причине того, что ей никогда не запрещали подкрасить глаза. Это как с любой зависимостью: чем сильнее нельзя, тем больше хочется. Несколько, максимум два раза, Инга, брызнув пару капель тёплой воды в купленную специально для неё «Ленинградскую», щедро сдобрила ресницы плотным слоем чёрной туши и пошла в школу. На первый раз классная сделала вид, будто локально ослепла, не замечая никаких изменений в ученице, однако решившая на следующий день повторить эксперимент Нагимова растравила и без того взбешённого зверя. Габида Ильнуровна самолично приволокла её, цепко обхватив запястье девушки сарделевидными пальцами, в туалет, вручила хозяйственное мыло, чтобы уже через секунду заставить умываться ледяной, больше похожей на растаявший айсберг, водой. Неизвестно, отчего конкретно так щипало глаза: тушь, мыло, вода, всё вместе, но больше Инга никогда не позволяла себе «малеваться, как профурсетка», если доверять классной. Девушка сделала финт ушами, последовав совету мамы, которую едва на части не разорвало от возмущения, когда она узнала историю про принудительные умывания посреди учебного дня. С того дня Нагимова каждый день проворачивала незамысловатый фокус, который тянул на Нобелевскую премию за смекалку, правда, вручить её следовало Ольге Владимировне. Собственно, Инга красилась аккурат перед выходом из дома, смывала тушь, проходилась мылом по нижнему веку и на этом всё. Ведь придраться невозможно — ни грамма макияжа, а глаза выделялись благодаря затесавшейся меж густых ресниц чёрной краске. Габида Ильнуровна могла потратить весь запас «Хозяйственного» в Союзе, имела шансы вытравить естественный пигмент из кожи девушки, зато тушь бы осталась на месте. — До свидания, — донеслось из-за двери тихим голосом маникюрши. — Всего доброго, — тональность мамы явно давила, подобно прессу, желая спровадить гостью как можно скорее. Посторонние люди в доме слишком часто глазели по сторонам, что всегда вызывало странное желание Ольги Владимировны прикрыться. Она искренне считала, будто бы сегодня эта женщина красила ей ногти, а завтра могла навести воришек, решив разделить нажитое непосильным трудом меж нуждающихся. — Инга, папа скоро приедет, одевайся! — Хорошо, — девушка ответила монотонно, сосредотачиваясь на втором слое туши по верхним ресницам. Нельзя сказать, что шкаф девушки ломился разномастными одеждами, непременно из дорогих магазинов мировых столиц — вовсе нет. Её жизнь мало чем отличалась от существования подобных дочурок партийных чиновников. Всем отцы привозили из заграницы шмотки, абсолютно всем шили на заказ платья прикормленные портные, всем разрешали надевать наряды только по важным поводам, пытаясь заглушить яркое свечение привилегированности. Наверное, единственное место, где Нагимовой разрешалось выряжаться — дача, предоставленная отцу по долгу службы. Туда приезжали на чёрных «Волгах», по-барски сбрасывали с плеч норковые шубы, швыряли золотые кольца на стол, которые бились о хрустальные бокалы, наполненные шампанским из Франции. На тех дачах за чертой города кончался Союз, неловко переминался с ноги на ногу, отступая в тень, и пропускал настоящий буржуазный мир. Со своими правилами, законами, порядками. На тех ведомственных дачах обычное платье виделось оскорблением столу из дорогого дерева, натянутые на валенки калоши притаскивали на себе нищету, распластавшуюся по всей стране. Туда, где отец ставил забугорные пластинки Элвиса на новёхоньком проигрывателе, обсуждая планы по достижении капитализма в ближайшие пару лет, стекались сливки сливок. Вне всяких сомнений, семья Нагимовых занимала особенное место на этом Олимпе и не собиралась с него спускаться. Столько ещё не надетых нарядов, не выпитых бутылок бренди, не прослушанной музыки. — Ты готова? — Мама просунула голову в приоткрытую дверь, заглянув без стука. Обычно она не позволяла себе подобного, считая, что ребёнку непременно необходимо давать личное пространство. Необычная черта для стандартного советского родителя объяснялась довольно просто: Ольга Владимировна регулярно сама отправлялась с мужем в заграничные командировки, неплохо поднатаскавшись в том, как воспитывали детей в других странах. К слову, Ингу всегда веселили рассуждения папы, да и мамы тоже, о её будущем. Они взаправду продумали всё до мелочей, словно выстраивали пазл из жизни дочери, не считая мнение самой девушки хоть сколько-то релевантным. Для начала отец, путём уговоров, отдал дочурку учиться в лучший лицей города, заверив директора, будто другого варианта попросту не существовало. Ну не могла же дочь Ильяса Каримовича учиться с сыном какого-нибудь литейщика, правда? После папа планировал подключить все возможные связи, отправив Ингу в МГУ. Не царское это дело — оставаться в Казани, откуда выбраться почти невозможно, если не имеется особенных целей, а сама девушка ничем подобным не грешила. Она плыла по течению, подстраиваясь под русло, как если бы была тем самым опавшим с клёна пожелтевшим листом. Последней отчётливо известной частью пазла можно считать намерение отца сбагрить дочь в ту же Францию после окончания МГУ, чтобы жизнь посмотрела, так сказать. Нет, разумеется, на словах папа был уверен: к тому моменту, когда Инга закончит институт, Союз станет самой прогрессивной страной на планете, перегонит Америку во всех возможных областях, но полагаться на целое государство Нагимов не собирался. Лучше всегда иметь запасной аэродром, чем садиться на разбитую посадочную полосу неизвестности. Уж ему ли, полковнику, лётчику истребителя этого не знать! — Я прошу те… — не успев договорить, мама резко обернулась на звук проворачивающегося ключа в замочной скважине. — Отец уже приехал, а ты голая до сих пор! — Пять минут, — Инга всеми силами старалась открывать рот как можно меньше, боясь, что губная помада светло-коричневого оттенка с переливом перламутра размажется, сделав из девушки циркача. — Домашним бомжур! — крикнул папа, захлопнув за собой входную дверь. — Бон-жур, — поправила мама, на что девушка только ухмыльнулась. Их попытки заговорить по-французски заканчивались вот такими незамысловатыми приветствиями. — Скажи ей, у меня сил никаких нет заставлять её одеваться. — Пап, я через пять минут буду уже одетая, вот увидишь! — Довольно улыбнувшись отражению в зеркальце маминой пудреницы, Нагимова поправила волосы, убирая светлую прядь за ухо. Сегодняшним вечером она рассчитывала делать это частенько, демонстрируя выданные жемчужные серьги. Того и глядишь, собственными разживётся. — Отстань ты от ребёнка, — масляный, тягучий голос отца заставил девушку поёжиться. Как правило, следом появлялись звуки поцелуев, от которых Нагимову коробило. В её сознании родители целовались единожды — на своей свадьбе, дальше живя без касаний губ. — О-ой, — Инга подскочила со стула, натурально подлетев к двери, и сморщилась, заметив носы родителей неприлично близко друг к другу. Не свезло в этот раз, решили-таки на бис устроить свадебный поцелуй прямо посреди прихожей. Лучшего способа заставить чадо быстрее собираться найти сложно. Всё равно, что пустить по её следу стаю раззадоренных гончих, с тем лишь отличием, что эти подобрались к Инге спереди, а не кусали за пятки слюнявыми пастями. За один взмах щедро накрашенных «Ленинградской» ресниц девушка подхватила аккуратно положенное мамой на кровать платье, стянула с себя школьную форму, сложив так, чтобы минимизировать возможность появления заломов, и втиснулась в чёрное платье по фигуре, сшитое портной специально для празднования дня рождения отца. Несколько взмахов руки, приглаживающие движения ладони по волосам, убирающие непослушные локоны у лица за уши. Нагимова специально громко ступала к комоду, надеясь звуками шагов заглушить мамин смех из-за двери. Среднестатистическая советская девчонка душу бы продала за то, на что Инга посмотрела вполне буднично, выдвинув средний ящик. Стопка новеньких, нераспечатанных упаковок с капроновыми чулками лежали рядом с выглаженным нижним бельём и отдельной гордостью — бюстгальтером, на котором девушка побоялась снимать бирку. Ей пока что рано было такой носить, к тому же некуда, но вот иногда рассматривать завитки кружева она обожала, не без гордости поправляя ценник с указанной во франках суммой. Несмотря на то, что в их доме колготки никогда не штопали, сразу бросая для репчатого лука в пакет под раковиной на кухне, натягивала тонкую ткань Нагимова всё равно аккуратно, боясь порвать. Спустя пару минут из комнаты вышла девушка, подтверждающая высокий пост отца. Такая, которую не стыдно людям показать, чтобы полюбовались. Эдакий экспонат работы лучших лиц государства на благо родины, откуда её планировали сбагрить при первой возможности. — Ну наконец-то! — шутливо проворчала мама, поправляя помаду напротив зеркала в прихожей. — А серёжки? — Инга опустила глаза в пол, видимо, заранее готовясь отыгрывать роль обделённой. Не самое удачное амплуа, надо заметить. — А вот и серёжки! — Торжественно вытащив из кармана чёрного пиджака небольшую бархатную коробочку, папа протянул дочери презент, от которого у неё остановилась подача кислорода в лёгкие. Ткань сумела невозможное: раствориться в атомах кислорода на мельчайшие частицы, преодолеть расстояние и забить тёмно-синими тромбами все до единого сосуды. — Нечего у мамы просить, скажи? Лучше уж свои иметь. Протянутые в благоговении пальцы девушки подрагивали, словно после тридцатиградусного мороза, перешедшая в ладонь коробка вырисовывала в воздухе зигзаги, пока родители не без гордости смотрели на дочь, осторожно приоткрывающую крышку. И вправду жемчужные серьги. Свои собственные. Первые. Казалось бы, день рождения у папы, зато главный подарок точно достался десятикласснице, отпросившейся с последнего урока по семейным обстоятельствам. — Это честно мне? — голос вышел с хрипотцой, совершенно изменил привычную интонацию Инги. — Ну я когда-нибудь тебя обманывал? — Папа улыбался с прищуром и рассматривал смесь целого букета эмоций на лице девушки. Там присутствовало всё от неверия до благодарности. — Давай, я помогу, — заботливо вытянув из дрожащей ладони дочери коробочку, мама лихо достала пару жемчужин и вкрутила в уши той, что улыбалась ярче майского солнца. Её счастье могло работать дополнительным источником света для целого города, освещая улицы после захода солнца вместо фонарных столбов. Нагимова не могла поверить в происходящее. В общем-то, будучи девушкой, привыкшей к дорогим подаркам, она запросто имела шансы отнестись и к этому презенту равнодушно. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь, однако именно серьги стали показательным жестом для Инги. Что-то по типу паспорта, благодаря которому ей гарантировали успешное будущее. Может, глупо, конечно, вот только до этого вечера девушка не была уверена, насколько всерьёз папа клятвенно заверял её, будто бы дальнейшая жизнь сложится прекрасно, а теперь убедилась собственными глазами. Даже пощупать смогла, несмело прикасаясь кончиками пальцев к двум круглым перламутровым жемчужинам. И она продолжала не верить по пути в ресторан, трясясь на заднем сидении чёрной «Волги». Более того, когда вошла в зал, где по центру стоял огромный стол буквой П, всё ещё продолжала щупать мочки ушей до красноты. Где это видано, чтобы не имениннику дарили подарки, а совсем наоборот? Редкая удача жизни подарила Нагимовой и прекрасных по всем меркам родителей, и блестящее будущее, и украшение. Тот бюстгальтер резко опустился во внутреннем рейтинге Инги. — Вот там языка нет, — девушка обернулась на пропитанный недовольством голос мамы, обращающейся к услужливому администратору зала, который следовал за всем семейством по пятам, начиная от входных дверей в ресторан. — Сейчас добавим, — кивал мужчина и параллельно записывал в блокнот претензии, щёлкая пальцами вставшим вдоль стены трём официантам. — Горячее когда подавать? — Ильяс, когда горячее? — Брови мамы почти сходились на переносице, когда она обернулась к виновнику торжества. — А сразу после холодного! — Отец хохотнул, приобняв дочь за плечи. — Оль, в самом деле, сами не разберутся, что ли? — Кому из нас это нужно? — едва не взвизгнув, женщина бросила уничтожающий взгляд на супруга, видимо, собираясь напомнить, кого конкретно сегодня будут чествовать. Однако, не стала. Перед посторонними следовало строить из себя семью с победившим патриархатом, хотя на деле всё обстояло совершенно иначе. Будь они дома за закрытыми дверьми без посторонних глаз и ушей, мама непременно высказала бы, до какой степени ей осточертело безразличие супруга в подобных бытовых вопросах, вроде необходимости выбирать, когда конкретно попадут горячее. Ингу порой саму раздражало равнодушие отца в вот таких ситуациях. Он был скорее про идеи, как заработать денег, где завести нужное знакомство, кого стоило позвать на день рождения из выгоды, в то время как маму несоизмеримо сильнее волновало количество отварного говяжьего языка на общей тарелке ближе к левому краю стола. Спасло папу от мелкого скандала не только сборище сотрудников ресторана, но и вошедшие первые гости. Впрочем, сразу за ними ринулся настоящий табун, вытоптав разгорающиеся угли ссоры. Напоминая скульптуру на входе с зацементированной улыбкой, Инга без продыху протягивала хрупкую ладонь да кивала всякий раз, когда пришедшие на праздник отца люди отмечали, до чего хорошенькой она выросла. Многие знали девушку натурально с пелёнок, помнили её первые слова, шаги, по-детски важные успехи. Другие, кому не посчастливилось узнать Нагимову в период распашонок, замечали, насколько она похожа на маму, как бы подчёркивая тем самым: девчонка вышла что надо. К тому моменту, когда Инга села за стол по левую руку от отца, её пальцы будто бы припухли, налились кровью, пульсировали. Девушка старалась лишний раз ими не двигать — того и гляди лопнут. Первые минут пятнадцать застолье проходило относительно спокойно: гости пробовали закуски, просили официантов наполнить бокалы и рюмки, негромко переговаривались между собой, обсуждая всё подряд от политики до кинематографа. Даже Инге бокал шампанского в честь праздника перепал! Однако спустя те счастливые пятнадцать минут началась самая утомительная, протокольная, если угодно, часть вечера — тосты. Здесь собрались все: однопартийцы отца, члены Верховного Президиума ТАССР, несколько чиновников из Москвы, директора фабрик и заводов, главные инженеры, заведующие больниц, сотрудники прокуратуры и милиции с погонами не ниже генеральских. Ни одна ведомственная дача не видела такой россыпи бриллиантов общества за раз, сколько смог вместить зал лучшего ресторана Казани. Разумеется, почти все с жёнами, исключение — вдовцы. Было бы странно, притащись они в обнимку с трупами. Несколько гостей пришли с детьми, но не с маленькими, ближе к Инге по возрасту. Собирались под шумок, наверное, состряпать выгодные семейные союзы. Чего добру пропадать? Нагимова испытывала невыносимую скуку, в очередной раз поковырявшись вилкой в перемешанном с пюре бефстроганове, который успел остыть за всё то время, пока папу поздравляли стандартными пожеланиями долгой жизни, крепкого здоровья и процветающего капитализма. Удивительно, каким образом линия партии могла встроиться в любой разговор. — Я сейчас, — нагнувшись к отцу, прошептала девушка, выловив необходимую секунду воцарившейся за столом тишины. Лишь дождавшись короткого кивка головы, Нагимова разрешила себе осторожно встать из-за стола и с неизменно вежливой улыбкой выйти из дверей душного зала, заполненного однотипными поздравлениями, словно все они резко испарили кислород. Вопреки здравому смыслу, Инга не поспешила в уборную, а привалилась спиной к стене рядом с дверью, глубоко набирая чуть прохладный воздух коридора ресторана. Даже привычная роль показательной куклы, не требующая особенных ухищрений, утомляла девушку. Прикрыв глаза, она дотрагивалась подушечками пальцев до штукатурки позади себя, очерчивала острые пики и прислушивалась к звукам очередного тоста. Вряд ли Нагимова пропустит экспромт. — Ай! — прошипела Инга, отшатнувшись от резко открывшейся двери. — Ударил? — Казалось, этот парень взаправду испугался. По крайней мере, он осматривал округлившиеся глаза девушки с неподдельной внимательностью. — Нет, всё нормально, — Нагимова помотала головой и нацепила ту самую улыбку, от которой уже начали болеть мышцы лица. — Тебя же Инга зовут? — продолжая вглядываться в её голубые радужки, он аккуратно прикрыл дверь. — Ага, — в подтверждении слов Инга кивнула для убедительности. — А тебя? — Вова, — театрально поклонившись, парень протянул раскрытую ладонь. — Я сын Кирилла Владимировича Суворова. — А-а, точно! — Нагимова по-деловому пожала руку, припоминая этого парня на прошлом дне рождения папы. Не зная наверняка, Инга могла только догадываться, какого чёрта жена Кирилла Владимировича вполне могла сойти за ровесницу старшего сына. О младшем девушка тоже моментально вспомнила, восстановив в памяти, как в прошлом году Суворов хвастался двумя наследниками, изрядно подпив на даче. Вроде бы того, что помладше, звали Марат, вот только больше никакой информации Нагимова достать из архивных папок памяти не сумела. — Надоело тосты слушать? — хмыкнул Суворов, отпустив ладонь девушки из пальцев. — Душно как-то там, — она убрала за уши волосы и демонстративно набрала побольше воздуха в лёгкие, объясняя причину своих пряток в коридоре. — А ты чего? — Я тоже задохнуться не хочу, — хохотнув, Вова обогнул Ингу, привалившись спиной рядом на стену. Наиглупейшая ситуация: они оба прекрасно понимали, какого чёрта ноги сами тянули на выход, почему здесь, вдали от напыщенных, выжженных от искренности речей дышалось легче, при этом упрямо изображали необходимость вдоволь насытиться свободным кислородом. Девушка пару раз приоткрывала рот, чтобы задать какой-нибудь дурацкий вопрос, не имеющий смысла, но сразу же смыкала губы, так и не найдя достаточно веского повода заговорить. Болтовни хватало там, за дверью. — Ты же в школе учишься? — спросил Суворов, нарушая тишину, что сопровождалась лишь бряцанием посуды где-то вдалеке. — Ага, в лицее, — Нагимова скосила взгляд, рассматривая парня вблизи. — А ты? — Первый курс химико-технологического, — со странной горделивостью ответил Вова. Судя по приподнятому уголку губы, его забавляло место учёбы, правда, Инга понятия не имела, почему. — Понятно, — не найдя другого ответа, выдохнула она. Парень этот был привлекательным на вкус Нагимовой. Его лицо не отдавало туповатым оскалом, какой стал привычным среди их поколения, взгляд виделся осознанным, пускай и лукавым, только зацепило её другое. Пожалуй, то, что должно было поймать совсем юную, неискушённую барышню на крючок. Внешне Суворов напоминал украшавшего недавний выпуск «Советского экрана» Олега Янковского, разве что не такой статный. Впрочем, вопрос времени, ибо Вову с известным актёром разделяла пара десятков лет. — Красивые серёжки, — спустя пару минут молчания заметил парень. — Спасибо, — Нагимова дотронулась до жемчужины, прокрутив её в подушечках пальцев. — Это мне папа подарил. — Мировой он у тебя мужик, — хмыкнул Суворов и опёрся на локоть, разворачиваясь к девушке так, будто они не прятались от всех на свете в слабо освещённом коридоре, а вышли погулять. — Помог мне в институт поступить, если мой правду сказал. — Ясно, — не найдя, что сказать, вздохнула Инга. Её опыт общения с молодыми людьми заканчивался на одноклассниках, да и всё, пожалуй. По обыкновению, на тех самых ведомственных дачах девочки кучковались с девочками, тогда как парни предпочитали чисто мужскую компанию. Разговоры были соответствующие. У женской половины про привезённые духи, у мужской же крутились вокруг футбола. Быть может, при других обстоятельствах, имей Нагимова хоть сколько-то понимания, каким образом развить диалог, она бы ответила нечто более состоятельное, однако конкретно здесь и сейчас ничего, кроме «ясно» выдавить из себя девушка не сумела. — Ты чем занимаешься? — Вова слегка склонил вперёд голову, делая взгляд более допытывающимся. Таким, от которого у Инги побежали мурашки. Нет, всё-таки помимо физической привлекательности было в этом парне что-то… Чёрт, что-то такое, отчего у девушки перехватило дыхание на секунду, стоило им встретиться глазами. — Стою, — пожав плечами, на вдохе произнесла она. — Это я заметил. — Смех Суворова, чистый, заливистый растянул губы девушки в улыбке осознания, до чего странно звучал их разговор. — А вообще, ну, по жизни? — Учусь, — Нагимова опять вздёрнула плечом и нервно убрала за ухо волосы, что успели выскочить, так не вовремя прикрыв серьгу, которую оценил парень. — И всё? — сощурившись, Вова придвинулся буквально на миллиметр, словно шутливо имитировал допрос с пристрастием. — На комсомольские собрания каждую неделю ещё прихожу, — на одном дыхании отрапортовала Инга. Потому что правильная девушка из правильной семьи, коей она являлась, была обязана посещать эти мероприятия, где не происходило ничего интересного от слова совсем. — А ты? — А я боксом занимаюсь, — усмехнулся Суворов и отступил на полшага. Как если бы часть рассказа Нагимовой его разочаровала, заставила померкнуть то, что до этого казалось драгоценностью, а теперь выглядело просто бижутерией. Спросить, почему конкретно Вова поменялся в лице, напрягся всем телом, Инга не решилась. Нет, конечно, она догадывалась, в чём дело, однако напрямую интересоваться отношением малознакомого парня к комсомолу и партии — всё равно, что купить себе один билет на плаху. Говоря откровенно, девушка могла примерно представить, в какую сторону двигались размышления её ровесников относительно коммунистического строя, ибо все они варились в одном и том же чане, доверху наполненном кулуарными разговорами о скором крахе Союза, в который никто не хотел верить. Папа в последнее время часто начал заводить беседы на эту тему, ведь совсем недавно Казахстан сотрясали выступления молодёжи против политики партии, к слову, про которые никто во всеуслышание не решался заговорить с экранов телевизоров или первых полос газет, будто за неприглядную истину разом всем дикторам и журналистам снесли бы головы. Единственное, отец предпочитал заводить эти разговоры тихим шёпотом на кухне, периодически переходя на написанный от руки текст где-нибудь на полях валяющейся газеты. Каждый такой исписанный экземпляр после обязательно сжигался. Главная причина столь серьёзной конспирации — прошлое семьи, в принципе, достаточно расхожее. На генетическом уровне советские люди впитали умение общаться эзоповым языком, если того требовали обстоятельства, понижать голос при упоминании Генерального секретаря, обрывать начатый анекдот. Несколько раз заливающуюся смехом Ингу родители умоляли не повторять шутку про товарища Сталина в школе. Ещё не хватало, чтобы Ильяса Каримовича объявили антисоветчиком. Этого добра в их роду хватало. В общем-то, страх перед тем, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, в Нагимовой взрастил папа, но и мама не отставала. Расскажи кому причину, почему критика перестройки выражалась раскрасневшимся лицом отца со вспухшими венами на висках, слушатель лишь понимающе покивал бы головой. Давно, в тридцатые годы дедушку Ильяса Каримовича расстреляли как врага народа по абсолютно дурацкой причине: он имел неосторожность во время обеденного перерыва на работе сказать, будто имя Иосиф ему не нравилось. Всё. Чёрная машина буквально той же ночью под окном, взятый у двери уже собранный чемодан, а после — ни весточки. Только через два года пришла скупая записка, так, мол, и так, нет больше вашего мужа, отца, деда. Даже места захоронения не указали. Больше всего Ильяс Каримович ненавидел вспоминать эту историю, ведь она была неразрывно связана с его вступлением в партию. Представьте, каково юноше, который всем сердцем любил деда, при десятках собравшихся громко отказываться от нерадивого родственника, клеймить его пятном на чистом имени семьи. С тех пор в доме Нагимовых предпочитали не произносить имя Сталина, не шутить во весь голос и не поднимать тему репрессий. Уж слишком глубоким оказался тот шрам потери, по сей день ныл, так и не зарубцевавшись. — Не похож ты на боксёра, — заметила Инга, когда тишина чересчур затянулась. — Почему это? — Вова усмехнулся, вновь смягчив свой взгляд. Наверное, решил, что ошибся, и всё-таки обнаружил ценный металл. — У тебя нос не сломанный, — припоминая внешний вид парней из секции по боксу напротив школы, она однозначно замечала у них перекошенные лица. — А вот так если, — задрал голову Суворов и немного отвёл в сторону, проведя указательным пальцем по переносице. — Видишь горбинку? — Ну маленькую совсем. — Бедной девушке, всячески пытающейся сохранять подобие нормального разговора, пришлось слегка присесть, иначе никакого искривления она заметить не могла. — Так вправили уже! — Опять со смехом произнёс Вова. — Не, в боксе же главное что? — Что? — Его глаза переливались в приглушённом свете потолочных ламп как-то очень честно, искренним юношеским озорством, посылали через радужки настоящие искры, которые заставляли Ингу улыбаться. — Главное — бить и уворачиваться, — со знанием дела заявил Суворов, вновь придвинувшись ближе. В следующую секунду он совершил немыслимой дерзости поступок, по мнению девушки: обхватил пальцами её запястья и поднял руки ближе к своему лицу. — Вот сожми кулаки. Хихикая над такой глупостью — уроку по боксу, когда в паре метров от них поднимали рюмку за рюмкой, расплываясь в тостах, Нагимова изо всех сил подогнула пятерню. Во всём этом действии, что разворачивалось у стены, присутствовало столько свободы, словно кто-то невидимый распахнул разом все окна, впустив чистейший воздух. Без правил, без обязательных, картинных приличий, без необходимости контролировать себя. — И вот так одну вперёд выводишь, — Вова потянул на себя правую руку девушки, левую поднимая к её лицу, — а второй закрываешься. — Вот так? — Будучи девочкой способной, если учительница по французскому не врала, Инга повторила ровно то, чему только что научил её парень, отзеркалив движение. Вряд ли Суворов ожидал слабый, но всё же удар левого кулака в переносицу. — Прости! Прости, пожалуйста, я случайно! — Да всё нормально, — расхохотался он и театрально запрокинул голову, не отпуская запястья девушки. Видимо, чтобы не саданула с правой. — Ты прям Сабиров! — Кто? — Прорывающийся смех из глубины грудной клетки Нагимовой прервался, не успев вылететь и сделать круг почёта по коридору, от резко открывшейся за её спиной двери. Инга вздрогнула всем телом, неосознанно вырвав запястья из хвата Вовы, сразу же спрятав ладони за спиной. Будто их застали за чем-то непристойным, а не уроком боксирования. — Вот ты гд… — выскочивший из дверей парень поочерёдно смотрел то на Нагимову, то на Суворова, плавно растекаясь в улыбке. — А чё это вы тут делаете? — Целуемся, не видишь? — Вова потёр подушечкой большого пальца место, куда пришёлся удар. — Там это, отец Ингу потерял, — парень переступил с ноги на ногу и мотнул головой себе за спину. Пожалуй, ей следовало ещё раз извиниться, спросить, нужна ли Суворову помощь, заранее зная ответ. К сожалению, Нагимова подумала об этом слишком поздно, уже протиснувшись мимо вышедшего на разведку парня и войдя в зал, где создавалось полное ощущение, что её никто не ждал. Папа переговаривался с отцом Вовы, мама в это же время увлечённо обсуждала нечто очень важное с женой Кирилла Владимировича, невзначай демонстрируя свежий маникюр. Здесь, в этом зале, остатки кислорода в лёгких Инги резко испарились, как если бы в атомах воздуха сидел метан. — Я заблудилась, когда из туалета вышла, — пробормотала девушка, поймав на себе короткий вопросительный взгляд мамы. — Ну вот понастроили, а? — громко возмутился отец, обращаясь к Суворову. — В наше время мы по таким ресторанам даже не мечтали ходить! — Судя по тону Кирилла Владимировича, он был готов поддержать недовольство именинника без лишних раздумий. — Да уж в наше время и ресторанов-то таких не делали! — Отец девушки подхватил запотевший графин и сразу налил прозрачное содержимое в две рюмки. Тоска, уныние, смертельная скука. Это всё разом навалилось на Нагимову, которая сидела на стуле с вышколенной осанкой, как учили, и следила за каплями конденсата, стекающего с графина на кипенно-белую накрахмаленную скатерть. Единственный раз, когда девушка улыбнулась, случился в момент возвращения Вовы с тем парнем. Кирилл Владимирович показывал на двух сыновей, благодаря чему Инга поняла, кто именно прервал её тренировку — Марат, младший брат Вовы, а сама девушка следила за красным пятном на переносице старшего наследника главного инженера завода. До самого конца вечера они не перебросились ни одним словечком, лишь обменивались взглядами, причём отличающимися. Суворов смотрел долго, испытывающе, так пристально, что прожигал невидимую глазами дырку на щеке отворачивающейся Нагимовой. Честное слово, она несколько раз потёрла кожу, чувствуя зуд в районе скулы. Сама же девушка бросала на него робкие, короткие, отрывистые взгляды, боясь выглядеть слишком заинтересованной. Всякий раз, когда Инга натыкалась на излучающий взгляд Вовы, она несмело опускала вниз голову, сдерживая улыбку. Просто потому что никогда в жизни ей не хотелось улыбаться лишь из-за двух пар карих глаз напротив. Попрощались они сухо, как и подобало двум малознакомым молодым людям. Нагимова промямлила не слишком членораздельное пожелание доброй ночи, Суворов кивнул головой, изображая, будто понимал, чего она там бубнила себе под нос. Только выходя из тех дверей, за которыми они натурально дурачились, он обернулся, подмигнув напоследок. Само собой, Инга видела, хотя заставляла себя не смотреть ему вслед. Приличным девушкам негоже пялиться на парней. Возможно, проводы остальные гостей тянулись сутки — Нагимова понятия не имела, все её мысли крутились вокруг глупых ответов там, в коридоре, и не менее глупой попытки продемонстрировать полученные навыки боксирования. Она продолжала крутить мысли, похожие на юлу из детства, вокруг Суворова, когда ехала домой на заднем сидении папиной машины, привалившись головой на плечо именинника. — Хороший вечер выдался, — зевая, полусонным голосом сказал отец. От него исходил неприятный запах алкоголя, щекотал слизистую носа Инги, оставляя после себя противное ощущение завершившейся пьянки. — Бефстроганов ужасный был! — Мама, сидя спереди, обернулась к засыпающим супругу и дочери. — Инга толком не поела даже! — Так она с кавалером гулять ходила, какое там есть? — Так странно, что папа мог смеяться, а у самой Нагимовой в горле вдруг встал шарик вакуума, который не позволял ей выдать ничего, кроме странного кашля. — Приятный парень, — то, как показательно мама стрельнула взглядом, Инга смогла рассмотреть даже в темноте салона. — Ни с кем я не ходила, — наконец-то, выдала девушка, заёрзав на месте. К своему стыду она ужасно врала, особенно родителям, однако не теряла надежды однажды овладеть таким важным умением. Вот и сейчас попыталась добавить в голос уверенности. Жаль только, что вышло паршиво. — И семья приличная, — отец намеренно делал вид, будто прослушал реплику дочери. — Кирилл вообще мужик хороший, сколько лет-то уж знакомы? — Да десять будет, — кивнула мама и отвернулась обратно. Хотелось, чтобы прямо сейчас их машина попала в трещину на дороге размером точно под габариты авто. Вроде бы, ничего не произошло, всего лишь пара брошенных родителями фраз заставила Ингу возжелать провалиться от стыда сквозь землю, сгинуть. Раньше ей никогда не доводилось разговаривать по поводу мальчиков, к слову не приходилось, да и про кого ей говорить? Про Никиту, что ли?***
Нагимова нервно теребила ручку портфеля, выглядывая из окна на плывущие мимо дома, на колышущиеся ветки деревьев, что отпускали в свободное падение яркие листья, становясь обнажёнными. Примерно пять минут назад девушка уже начала опаздывать, так что сейчас, скорее всего, неминуемо получала замечание в дневник, выведенное красной пастой. — Не заезжайте! — крикнула Инга, хотя и не собиралась повышать голос. Натянутые нервы исказили её тон, сделав практически истеричным. — Совсем опоздаешь ведь, — водитель папы Гена недовольно свёл брови, однако аккуратно притормозил на углу дома примерно за половину квартала от школы. — У меня пять по физкультуре, — девушка кряхтела и бормотала себе под нос, выбираясь с заднего сиденья. — Спасибо! — громко произнесла она, захлопывая дверь «Волги». Никогда Нагимова не доезжала до входа в школу и сегодня, естественно, не планировала нарушать привычный ритуал. Хватало того факта, что она, непохоже на себя, проспала зарядку, а добавлять дополнительные нововведения в этот день Инге не хотелось. Хоть бы успеть до звонка на первый урок, хоть бы не пришлось объясняться перед Габидой Ильнуровной о причинах опоздания. Ведь при таком раскладе девушка была бы вынуждена говорить, что те самые «семейные обстоятельства», из-за которых она ушла вчера с трудов, — вовсе не страшная болезнь мамы или чего-то в этом роде. Вряд ли классная будет счастлива, узнав про празднование дня рождения главы семьи в лучшем ресторане Казани. Капли омывавшего весь город ночь напролёт дождя осели в лужах, притаились, дожидаясь, когда кто-нибудь попадёт в их западню, обрызгает себя с ног до головы. Конечно же, тем самым везунчиком стала Инга, нёсшаяся на уроки с немыслимой скоростью, как если бы прямо за углом дома стоял учитель физкультуры с секундомером в руке. Оставалось только надеяться, что коричневые капли смешанной с грязью воды не попали на белый кружевной фартук, выглядывающий из-под шерстяного пальто. Влага залетела в резиновый сапог, Нагимова ощущала мокрые пятна на голени, однако остановиться, проверить состояние формы времени у неё не завалялось. Справедливости ради стоит заметить: Инга смотрела себе под ноги, всячески избегая очередной подлянки от луж. Пробегая привычной дорогой, где девушка обычно ходила чуть расслабленным шагом, она завернула за угол, едва не свалившись навзничь от сильного удара лбом в грудь кого-то, кто крайне не вовремя решил выйти навстречу малолетней участнице несанкционированного марафона. Приложилась Нагимова действительно сильно. Настолько, что в глазах потемнело, а голову опоясала сдавливающая боль. — Ты чё… — чьи-то пальцы схватили Ингу за плечи, держа на расстоянии вытянутых рук. — О, какие люди! — Что? — Она медленно хмурилась, постепенно приходя в себя. Ей нужно было бежать, Габида Ильнуровна обещала сегодня проверочную на первом уроке, но что-то знакомое в этом голосе заставило девушку приподнять подбородок. — Решила после вчерашнего добить? — расхохотался Суворов, слегка придвинув Нагимову ближе. Теперь между ними расстояние сократилось до неприличного — сантиметров десять. — Я в школу опаздываю! — Боль из опоясывавшей перерастала в пульсирующую, теперь отдаваясь во лбу и висках. — Прости, не заметила. — Не, ну я даже не знаю, — он продолжал смеяться, крепко стискивая свои пальцы на колючем ворсе пальто. — Второй день ты меня бьёшь, а ещё из приличной семьи, на комсомольские собрания ходишь. Через силу здравый смысл пробирался сквозь нарастающие пульсации, раздирал перед собой лианы боли наточенным лезвием мачете. Отсюда до школы, если быстрым бегом, минут семь. Урок начинался примерно через пять, что означало позорное стояние возле доски, потупившийся в пол взгляд, причитания классной о том, какой ужасной выросла дочь столь расчудесных родителей. Поразительно, конечно, как Габида Ильнуровна умудрялась в положительном ключе всегда, абсолютно всегда упоминать важных родителей особенных учеников. Кроме Инги их в классе насчитывалось ещё трое. — Прости, пожалуйста, — вздёрнув плечами, девушка попыталась сбросить пальцы Вовы со своего пальто, — но я очень тороплюсь. — Так прощение заслужить надо, — он говорил нараспев, словно издевался над ней, сговорившись с лужами и будильником, который, зараза такая, сегодня не сработал. — Чего? — Должно быть, Суворов имел ужасное чувство юмора, раз сейчас ему показалось забавным издеваться над девушкой, у которой рушилась жизнь. Возможно, чересчур драматично, однако кто не склонен сводить всё к трагедии в семнадцать лет? — Давай так: я тебя прощаю, если ты согласишься сегодня сходить со мной в кино вечером, — заявил он без тени улыбки. Нагимовой пришлось проморгаться, ибо ей почудилось приглашение. Не мог же он в самом деле воспользоваться ситуацией. — Бегу и падаю! — Инга попыталась вырваться из лап этого безумца, обогнуть его, сбежать скорее на личную голгофу. Безрезультатно. Как держал, так и продолжил, даже усилил хватку. — Ты смотри, у меня времени полно, я так час могу тебя держать, — присвистнув, Вова посмотрел в пасмурное небо, затянутое серыми тучами. — Согласишься — отпущу. — Да пойду я, пойду! — Рявкающий тон девушки отбросил пальцы Суворова в сторону, будто он обжёгся или добился своего. Тут стоило уточнить у него, но временем на столь важные детали Нагимова не располагала. Уже через пять секунд, превозмогая боль, готовясь к публичной порке, Инга неслась вперёд, одной рукой крепко сжимая портфель, а второй отбрасывая лезущие в глаза волосы. Дурацкие лужи бросались под ноги, украшая ноги и фартук, теперь-то уж точно, противными каплями цвета разбавленной глины. — Я в шесть за тобой зайду, — крикнул вслед Вова. — Ага, — она ответила громко, чтобы услышал, махнув рукой, как бы объясняя: ей не до того. Любая другая на её месте замерла бы сейчас, обязательно взглянула на парня, возможно, пропищала от счастья. Надо думать: взрослый юноша, спортсмен, ученик целого института, пускай только первого курса, позвал её в кино, пообещал зайти вечером. Да, любая другая, у кого не намечалась проверочная по алгебре, замечание в дневник за опоздание, выговор из-за грязного фартука, прилюдное распятие у зелёной доски перед партами собравшихся одноклассников. В том мире, где существовала Нагимова, приглашение в кино от Вовы Суворова едва ли могло тягаться по уровню важности с гневом Габиды Ильнуровны.