Любовь сильным.
Кара слабакам.
Смерть глупцам.
Кровь марала серое крошево подплавленного бетона, заполняла темнеющие щели-пустоты дорогих деревянных полов и рваным багрянцем частых брызг подсыхала на искусно расписанных в стилистике суми-э фусума. Прекрасные монохромные журавли, исполняющие ежегодный весенний танец у широкого подножия заснеженной горы Фудзи, оказались бесповоротно испорчены. Стены тоже не избежали увечий. Бурые кляксы и змеящиеся разломы мелких трещинок украсили те из них, которым не посчастливилось находиться ближе всего к месту недавно прогремевшего сражения между незваным гостем и охраняющими его покой последователями. Хотя, вернее будет сказать, к месту жестокого убийства десяти человек. Их тела изломанными куклами валялись перед ступенями лестницы, ведущей на подмостки сцены, где располагался дзабутон Сугуру, на котором тот обычно восседал, принимая неиссякаемые потоки страждущих чудодейственного спасения душ. Искорёженные, окоченевшие, безжизненные. С застывшими гримасами неверия и боли на хорошо знакомых лицах. Открытые переломы, обломки желтоватых костей, зияющие влажным блеском раны, комки бесформенного фарша внутренностей в безжалостно вспоротых и вывернутых наружу животах. Запах. Тяжёлый, густой, пробирающий колким ознобом отвращения вдоль спинных позвонков. В нём мешалась свежесть криптомерии и смрад опорожнённого напоследок кишечника. Гари и стойкого аромата железа. Нечистот, человеческого дерьма и мочи. Сугуру хорошо знал этот запах. В отличие от хрустящих страниц бульварных романов и аккуратных томиков популярной манги, настоящая смерть никогда не пахнет цветущими розами. Она уродливая и пугающая. Про-ти-во-е-сте-стве-нн-ая для здорового рассудка, нетронутого атомным распадом деструкции. Почти такая же, как проклятые духи, — с привкусом старой половой тряпки и едкой горечи рвоты на корне языка. — Ты ужасен, — собственный голос рассекает тишину, словно горячий нож масло. — Сатору. Пронзительное сияние люминесцирующей лазури единственных в своём роде радужек заставляет глупое сердце на секунду сбиться с привычного размеренного ритма, а слюну во рту мгновенно пересохнуть. Стянутые с головы бинты медленно оплывают белыми лентами вниз. Всё ещё впечатляют. А ведь он был готов их увидеть. Да и видел сотни десятков раз до этого. Когда-то давно. Раньше. В совершенно другой жизни, кажущейся теперь не более чем подзабытым фантастическим сном. Но… Наверное, к чувству, будто по каждой клеточке организма проходятся тоненькими усиками-ножками сотни микроскопических насекомых, снующих вглубь сканируемой хозяином сущности, попросту невозможно привыкнуть. Не самое приятное ощущение из тех, что ему приходилось испытывать на себе. — Сугуру, я пришёл за тобой, — с этими словами Годжо делает широкий шаг вперёд. Под подошвой кожаной и наверняка до жути дорогущей чёрной туфли отчётливо хлюпает. — Мы справимся со всем. Вместе. — Ох, неужели? — Гето радушно улыбается и щурится, отчего в уголках его узких фиолетовых глаз собирается сетка неглубоких смешливых морщинок. — А мне вот показалось, что ты пришёл сюда, чтобы убить всех этих ни в чём не повинных людей, — он обвёл рукой безмолвно внимающие развернувшейся картине трупы. — Впрочем, не мне тебя судить, верно? Посыл достиг цели. Не мог не достигнуть. Палитра эмоций на красивом лице была до нелепого блеклой, неяркой, скрытой. Не такой, как обычно. Раздражающей. Но Сугуру знал, что это всего лишь хорошо спланированная игра. Кто-то другой бы не заметил разницы, купился, поверил, но только не он. Потому что, когда становишься целью монстра, тебе приходится думать, как монстр. Приходится стать монстром. Сейчас его бывший однокурсник носил маску рассудительного взрослого, разговаривающего с непослушным шкодливым мальчишкой, совершившим серьёзный проступок. Одна, другая, третья. Гето запомнил их все. Личины, которые надевает Сатору Годжо, чтобы казаться человеком. Нормальным, понятным окружающим, предсказуемым. И они работают. Многие обманываются. Считают его инфантильным клоуном, везунчиком, ленивой, но всесторонне одарённой бестолочью с синдромом дефицита внимания. Своевольным гордецом и махровым эгоистом, не без веских причин мнящим себя богом. Подконтрольным и чётко выполняющим поставленные задачи. Неопасным, если не переходить очерченную красными чернилами границу. И все они по-своему правы. Только вот… Это напускная, показушная, расшитая ослепляющими сапфирами ширма. За ярким фасадом кроется беспросветная бездна, глубиной во много раз превосходящая Марианскую впадину. И сколько ты в неё ни вливай, сколько ни корми, сколько ни старайся принять и свыкнуться, той всегда будет мало. Её голод не утолить, не уменьшить, не убрать — он всепоглощающий, безмерный, и бездонно-ненасытный. Вечный. Присущий ребёнку, лишённому детства. Ребёнку, на которого обрушилось бремя завышенных ожиданий целой нации. — Они не были простыми людьми. Ещё один шаг. Поломанные доски нещадно скрипят под чужим весом, истерично предупреждая об опасности. Почти как соловьиные полы в замке Нидзё. — Да, ты как всегда прав, Сатору, — Сугуру перестаёт улыбаться. — Они не были обезьянами. Они были магами, а ты их убил. Как собираешься с этим жить? — Вздох, наполненный сожалением. — Слушай, как тебе идея? Может, расскажешь своим маленьким ученикам, чем занимаешься в перерывах между занятиями? Вот так сюрприз получится! Снова шаг. — Ставлю зуб, что они не обрадуются. Как же, любимый Годжо-сенсей, а тут такое вопиющее нарушение закона! Форменный кошмар! Сатору останавливается прямо у основания лестницы и молчит. Каких-то три с половиной метра - и он сможет коснуться длинных краёв буддистского кашая. — Ты бы мог их спасти, — он смотрит. Долго. Внимательно. Пристально. Жадно. От этого взгляда Сугуру становится не по себе. Так смотрит лев перед тем, как разорвать на куски беспечную зебру посреди выжженных солнцем степей жаркой саванны. Животное бежит, вздымает копытами пыль и топчет пожухлый сухостой, стремится скрыться, кричит, зовёт стадо на помощь, но рано или поздно его настигают острые клыки и загнутые крюки когтей изголодавшегося по истекающей живительными соками плоти хищника. Правда, зебры тоже умеют лягаться. — Скажешь тоже! Ну куда мне тягаться с сильнейшим магом современности? — Гето пожимает плечами. Слева от него материализуется маленькое пузатое проклятие с помятыми ангельскими крылышками. Его белоснежные перья неряшливо топорщатся дыбом, а морщинистая розовая кожа сально мерцает в свете единственной уцелевшей лампы под секционным потолком. Создание протестующе бормочет, беспомощно машет в воздухе пухлыми младенческими ручонками, но продолжает стремиться в пугающую сторону, не в силах противостоять технике манипуляции проклятий Гето. Щелчок тонких пальцев. Тварь отчаянно верещит, переходя на режущий чуткий слух ультразвук, — безобразное тело распухает, словно передутый воздушный шарик, а затем с мокрым хлопком взрывается, ещё сильнее пачкая комнату смердящими ошметками, дробно застучавшими при падении. — Ты шутишь? Я же знаю, что у тебя есть особый уровень. Нога ступает на первую ступеньку. Узкие штанины униформы облепляют напрягшуюся икру, и Сугуру думает, что врождённая техника наверняка помогла Сатору избежать въедливых пятен телесных жидкостей, наличие которых было бы сложно объяснить кому-то настолько же дотошному до казённого имущества, как Масамити Яга. — Конечно же есть, просто захотелось ещё раз посмотреть, каким именно образом ты прикончил Кохэку. Кстати, вот, посмотри, лежит около окна. Знаешь, парень мечтал выслужиться и стать моим приближённым, — Сугуру вызывает ещё девять проклятий, практически полностью идентичных первому. Хлопок. — Хидео. Хлопок. — Сеиджи. Хлопок. — Дзюн. Хлопок. — Мицуо. Хлопок. — Горо. Хлопок. — Акихико. Хлопок. — Дайске. Хлопок. — Наоки. Хлопок. — Сора. Когда проклятия были уничтожены, Сатору оказался непозволительно близко. Отступать некуда. — Закончил? — он наклоняется к лицу Сугуру и бережно стирает большими пальцами темнеющие на светлой коже капли, ловя ошарашенное выражение до невозможности расширившихся зрачков. — Я в курсе, что ты отослал прочь всех важных для себя приспешников, оставив одну лишь незначительную массовку. Сам остался. Задерживаешь меня? Гето чувствует тепло чуть шершавых подушечек, невесомо порхающих у него по лицу, и не может произнести ни слова. Ему кажется, что он парализован, отравлен ботулотоксином и обколот транквилизаторами, голос не слушается, только пульс частит у сонной артерии, выдавая внутренний ураган, бередящий давно затянувшиеся раны. Последняя их встреча состоялась два года назад и была мимолётной, как сезон цветения сакуры. За это время Сугуру сделал многое из того, за что магический мир никогда не даст ему амнистию. Он ожидал, что убить его отправят именно Сатору, потому что стариканы знают об их связи, и знают, что тот - единственный, кто в силах провернуть подобное. Сугуру ожидал всего. Но не этого. Разве так должна проводиться казнь? — Ты в порядке? — рука перемещается на скулу, нежно массируя кожу. — Почему ты убрал Бесконечность? Непонимающая улыбка. Да, теперь перед ним была маска Сатору времён их совместной учёбы в техникуме. — Я её не использую рядом с теми, кому могу доверять. Сугуру прошибает холодным ознобом. Ему плохо, ему смешно. До ужаса, до хрипа, до колик, до тягостной и необъяснимой боли в груди. Хочется презрительно расхохотаться, растоптать это никому не нужное доверие, трёхтонным камнем прикованное к его поясу. Оно тянет ко дну, туда, откуда не выбираются. Туда, где царствует белёсая пустота и отсутствуют желания. Испепелить, превратить в прах, уничтожить и сломать. Стереть идиотское слово с полотна мироздания их судеб. До-ве-ри-е. Звучит, как насмешка. И горше лишь то, что ею не является. А ведь было бы куда проще, окажись прозвучавшие слова ложью. — Как опрометчиво. Рука движется быстро, хлёстко, выстреливает, как сжатая пружина. Тренированные мышцы хорошо выполняют свою функцию. Скорость высока, но Сугуру прекрасно осознаёт, что техника шести глаз способна на гораздо большее. Пальцы впиваются в нежную шею, ногти продавливают в ней лунки-полумесяцы, а под ладонью чувствуется уязвимая хрупкость гортани. Сожми. Продави. Разрушь. Одно лёгкое движение, усилие, и… Сатору сглатывает. Кадык дёргается вверх-вниз, с трудом прогоняя слюну по сжатой глотке к пищеводу. От его кожи веет обжигающим горячечным жаром. — Ты больной ублюдок, — Сугуру крепче сжимает пальцы, напрочь перекрывая дыхание. Фарфоровая кожа совсем скоро покрывается алеющими даже в гнетущем полумраке пятнами, а небесные глаза, обрамлённые пушистыми полупрозрачными ресницами, постепенно стекленеют. Годжо не делает ни единой попытки освободиться. Хотя для него это сущие пустяки. Мелочи. Небольшое, ничего не стоящее движение, и Гето останется без руки, а то и без двух. — Конченый идиот, ты же сейчас сдохнешь, — голос предаёт, фальшивит, срывается. Сугуру ждёт, наблюдая, как остатки воздуха со свистом выходят из приоткрытого рта его некогда лучшего друга. Ещё несколько секунд ожидания тянутся мучительно долго, но так ни к чему и не приводят, кроме отвращения. — Мудак. Он разжимает хват, и Сатору кашляет, с трудом втягивая долгожданный кислород. На его холёной шее темнеют наливающиеся густым цветом отметины. Не будь обратной техники, те бы превратились в позорные гематомы-обручи, не сходящие со светлого полотна неделями. Шумное дыхание наполняет разрушенную комнату, вызывая у Сугуру острый прилив бесконтрольной злобы. — С-сугуру… Я рад, что ты… — слова даются Годжо с трудом. Его связки повреждены и всё ещё находятся в процессе активного заживления. — Заткнись. Я ухожу. Он поднимается, многослойное одеяние шелестит, когда Гето отряхивает пыль и сокрушённо смотрит на загрязнённые участки ткани своего верхнего хаори. Ему больше нечего сказать этому человеку, наблюдающему за ним с очевидным ожиданием чего-то другого. Чего-то. Другого. — А что, если я не дам тебе уйти, — голос пришёл в норму. Шустро. Раньше требовалось гораздо больше времени. — Ты правда думаешь, что я бы остался здесь просто так? Напрягшаяся линия саторовой челюсти приковывает взгляд. Борясь с внезапно нахлынувшим желанием её коснуться, Сугуру подчёркнуто заинтересованно осматривает изуродованный зал для приёмов. — Что ты сделал? — О, тебе интересно? Если я не выйду отсюда через три минуты, то несколько симпатичных проклятий первого и предпервого уровня получат полный карт-бланш на свободу действий. — Маги с ними справятся. — Никто не спорит, но будет обидно, если несчастные обезьяны больше никогда не увидят своих драгоценных обезьяньих чад, так опрометчиво отправленных в школу сегодняшним утром. Знаешь, детские похороны такие унылые… Бррр. — Ты не посмеешь. — Хочешь проверить? Видно, что Сатору собирается что-то сказать, поспорить, но все звуки тонут в оглушительном грохоте, с которым огромный радужный дракон сносит раму и так на соплях державшихся входных сёдзи. Рисовая бумага рвётся и сминается под неуклюжей тушей. Широкая пасть раскрывается с шипящим клокотанием, показывая ровные ряды кинжалообразных зубов. Длинный хвост нервно стучит по жемчужным бокам, изредка задевая обломки и выбивая из них фонтанчики щепок. Зверю не нравится близость Годжо. Он чует угрозу и злобно скалится, стараясь удержать дистанцию. Сугуру привычно вскакивает на его холку и старается не смотреть назад. В этом нет нужды. Проклятие взмывает ввысь. Игривый ветер свистит в ушах, развевает нити длинных волос, а запоздалое сожаление разливается виной по венам, срываясь тихим шёпотом с губ: — Прости, Сатору.