***
Дракону надо сказать огромное спасибо, конечно, за все, что он делает по старой памяти. Откопал где-то этот дом в хуево-кукуево, так еще и с подвалом. Вокруг них нет примерно ничего, а ближайший населенный пункт в трех часах езды. Но дом при этом с водопроводом и электричеством. Правда, от генератора, но Олега после военных палаток не пугает почти ничего. Ему привозят еду наемники, работающие на Дракона (у них одинаковые лица, Олег их не различает совсем). Лекарства тоже. Вообще они привозят все, что Олег попросит. Но он не просит ничего такого — лишь один раз к нему привозят какого-то врача, который смотрит на его не зажившие зашитые ранения и вручает таблетки с мазями. Олег не знает, на кого там сейчас работает Вадик, но это кто-то явно богатый и влиятельный. Он не жалуется. И вообще отказывается что-либо Дракону объяснять. Лишь качает головой на все вопросы, которые задает ему самая широкая ухмылка на его памяти, и молчит. Мазать необходимо трижды в день. До раны на спине он не дотягивается, рука так далеко не тянется, а плечо взрывается болью, стоит его как-то не так потянуть. Он старается не думать о боли, ныряя с головой в готовку и пробежки вокруг дома. В середине второй недели Сережа впервые встречает его не спиной. Олег чуть не роняет еду из рук, когда вместо спины натыкается взглядом на осунувшееся лицо. Сережа ничего не говорит, но смотрит. Пристально, с совершенно непонятными эмоциями в глазах. Олега всего словно бы ошпаривает изнутри. Он ставит еду на пол и закрывает за собой дверь быстрее, чем успевает понять. Панически дышит на первой ступени, жмурит глаза. За закрытыми веками вспыхивает чужое лицо. — Блять, — выдыхает он шепотом в тишину дома, сжимает руки в кулаки. За тяжелой дверью слышатся шаги, шебуршание пакетами с едой. Олег еле слышит это за своим громко стучащим сердцем. Оно так громко бьется в грудную клетку, что он готов поставить свою жизнь (ха! второй раз?) на то, что и Сережа слышит этот набат. Лестница кажется бесконечной. Дом — слишком тихим. Еда не лезет в горло, а сон не идет всю ночь. Олег бегает в предрассветной дымке, ноги мокрые насквозь от росы на траве, июньское солнце не убивает только в эти ранние часы. Бегает, пока больше не может. Пока и так травмированное легкое не сдается. Отключается на матрасе прямо так, в потной одежде и с все еще рыжей макушкой под закрытыми веками. Когда просыпается, на часах уже ближе к вечеру. Все тело ломит, от одежды неприятно пахнет, а сам он ощущает себя настоящей тряпкой. Эмоциональные всплески — это не про него. Контроль. Сдержанность. Хладнокровность. Куда все девается, стоит только приблизиться к Сереже? Олег нервно умывается, готовит ужин. За две недели он еще ни разу не пропускал график, а тут оставил Сережу без еды на полдня. Странно чувствовать себя виноватым за это, когда в тебя этот человек выстрелил пять раз. Убил, получается. Почти. Олег не всегда уверен, что рад тому, что не умер. Руки не трясутся в этот раз, когда он открывает дверь и пихает ключ в карман штанов. Олег не трясется тоже, когда его встречает не спина, а лицо. Лишь один раз запинается на вдохе, но это ерунда. Ставит пакет с едой слева от двери. Тянется к ведру справа. Сережа все смотрит. Олег не смотрит в ответ, потому что боится увидеть желтые глаза. Или потому что боится того, что они будут не желтыми. А привычными голубыми. Как в детстве. Он не знает, чего боится больше. Поэтому лишь мажет взглядом по знакомому телу в совершенно изношенных и грязных вещах (хотя он кладет чистую одежду раз в пару дней тоже, но Сережа почему-то не переодевается и сидит в этой уже далеко не яркой робе) и устремляет взгляд обратно в пол. Тянется за ведром, а чужой взгляд буквально ощущает лопатками. Не думать и не смотреть. Только не смотреть в ответ. — Прости, что не принес еду в первой половине дня, — говорит он зачем-то. Слова вырываются сами. Это первые слова за все две недели здесь. Это первые слова с Венеции. Сережа пугается его слов также сильно, как и сам Олег. Дышит часто-часто. — Кто угодно, но не Олег, — говорит хрипло Сережа, голос полон тихого отчаяния и мольбы. — Рубинштейн, Гром, Гречкин, кто угодно. Пожалуйста. Но не он. — Что? — спрашивает Олег, поднимает взгляд. Сережа сидит на матрасе, упершись лицом в ладони. Он выглядит болезненно худым. Олег списывает боль в районе груди на ранение. — Ты убила его! — вдруг надрывно кричит Сережа, хватает себя за волосы. — Я знаю, что ты убила его! Я помню! Зачем ты мучаешь меня?! Олег делает шаг вперед, ставит ведро на свое место. Он не понимает ничего, ему снова страшно. — Я не понимаю… — говорит он вслух, не в силах оторвать взгляда от знакомых рыжих волос. Сережа вскидывает голову, смотрит прямо на Олега своими (не желтыми) глазами с какой-то совершенно неописуемой яростью и вскакивает на ноги. Олег не успевает ничего понять, от неожиданности отшагивает назад, а Сережа тем времени вцепляется в пакет с едой и рвет его, превращая в… пластмассовую веревку?.. — Я убью нас и все это закончится! — говорит он хрипло, в глазах стоят слезы, а руки уже обвивают импровизированную веревку вокруг шеи. Олег дергается моментально, даже не думая. Он возле Сережи спустя мгновение, на полу, вцепляется в пластмассу, тянет от шеи, костяшками касаясь чужой кожи и чувствуя дрожащий кадык. Сережа смотрит на него совершенно сумасшедшим взглядом, плачет, у него грязное лицо и дорожки слез так отчетливо выделяются на нем, оставляя за собой светлую чистую кожу. Он держит самодельную веревку крепко, тянет за концы, сдавливая глотку самому себе. И смотрит глаза в глаза. — Пожалуйста, дай мне умереть, — просит он, тянет сильнее, откуда только силы взялись? — Молю тебя! Я больше не могу! Олег старается не думать о том, что эти слова делают с ним. Он просто старается разорвать пластмассовую хрень нахер. — Что ты, блять, несешь?! — рычит он, паника захлестывает с головой, когда он понимает, что его сил почти не хватает, чтобы побороть чужую попытку в самоубийство. — Почему он?! Почему он?! — продолжает хрипеть Сережа, он злой, такой злой, каким Олег его давно не видел. — Я больше не верю! Он умер! Ты убила его! Я убил его из-за тебя! Когда веревка все же рвется, параллельно разрезая ладони и Олегу, и Сереже (сука, из чего блять эти пакеты только делают сейчас?), Сережа отползает обратно к матрасу, тут же закрываясь. Олег лишь дышит тяжко, сжимая разорванный пакет и пытаясь понять, что, блять, вообще произошло? — Объясняй, — требует он, паника становится гневом. — Серый, объясняй сейчас же. — Кем бы ты ни была, пернатая мразь, я клянусь, что найду как убить тебя. Где бы ты меня не держала сейчас. Слышишь? Клянусь, — сквозь зубы цедит он, руки его дрожат и кровоточат. Олег со вздохом прикрывает глаза. Он не понимает вообще ничего. Подползает еще немного, Сережа теперь от него на расстоянии вытянутой руки. — Сережа, — начинает он, свой голос все еще кажется ужасным после ранения. — Это я. — Олег, — смеется он, но это не приятный смех, а совершенно сумасшедший. — Ты умер. Ты. Умер. Она убила тебя. Мы убили тебя. Он тыкает пальцем в грудь, лишь один раз попадая по ране, и это больно, но Олег терпит еще пару тычков. А потом перехватывает чужое запястье. — Хватит, — говорит он, сжимая теплую кожу. — Я больше не поверю в это, — качает Сережа головой, его всего трясет, как от холода. — Я выжил. Иногда он сам в это не верит. — Это еще хуже, чем заставить меня смотреть, как ты его убиваешь, — тихо отвечает Сережа на это. — Оставь его хоть после смерти, тварь. — Я выжил, Серый, — повторяет Олег чуть громче (на деле все так же шепчет, конечно, чертово легкое). На губах у Сережи появляется такая горькая улыбка, что Олег почти готов взять разорванный пакет обратно в руки и удавить уже себя. Он вновь смотрит на него. Словно бы проходится глазами по лицу. — Я сделаю все, что ты хочешь, — говорит он, его голос больше не дрожит. — Убью кого угодно. Обещаю не убивать себя. Только прошу — хватит притворяться Олегом. Он отворачивается к стене, ложится в привычную позу и больше ничего не говорит. Олег в эту ночь не спит вообще.***
Сережа прекращает есть. Олег носит еду теперь в бумажных пакетах, но она стоит нетронутой уже второй день после произошедшего. Олег ничего не говорит. Ему вообще нечего сказать. Дни после чужой истерики смазываются в одно пятно. Он отвлекает себя всем, чем только можно. Читает книги, завалявшиеся в старом домике. Разгадывает сканворды столетней давности, слушает Дракона часами в телефоне и… не помогает. Кажется, что Сережин крик стоит в ушах все время. А его заплаканное лицо не уходит из головы. Он боится засыпать в эти дни, но ему, слава богу, ничего не снится. Он думает о том, чтобы уйти. Сразу после произошедшего вновь собирает сумку. Но разбирает в который раз спустя час. Никчемный дурак он, конечно. Дракон говорит ему то же самое. На четвертый день молчать не получается. Ладно сутки голодать — показать характер. Сережа любил таким заниматься. Но четыре дня? Нет, это перебор. — Ты должен поесть, — говорит Олег в чужую спину, еду на этот раз не кладет возле двери. Сережа ему не отвечает. Не новости, впрочем. — Серый, — повторяет он. — Ешь. Подходит ближе. Царапина на ладони зудит, покрывшись корочкой. На звук шагов тот все же поворачивается. Выглядит еще хуже. Олег давится воздухом. Сжимает бумажный (теперь только так) пакет в руках крепче. — Я не стану, — говорит тот, голос стальной и решительный, подбородок даже поднимает наверх. — Это не предложение было. — Нет. Упертый. До нервного тика упертый рыжий козел. Что-то никогда не меняется. — Я насильно тебя буду кормить, — угрожает он. Сережа лишь жмет плечами и складывает руки на груди. — Тогда тебе придется сидеть со мной двадцать четыре на семь, потому что я просто засуну пальцы в рот и… — Поверь мне, у меня есть время, — отрезает Олег, нервы сдают достаточно быстро. — Ты не подходил ко мне неделями, ты боишься на меня смотреть, — фыркает Сережа, зная, что прав. — То, что ты притворяешься Олегом, тебе не поможет. Я лучше сдохну от голода, раз ты продолжаешь меня мучить. — Как драматично и героично. Олег открывает пакет, достает ломтик хлеба, открывает бутылку воды. Ему все еще страшно, но он не может не признаться самому себе, что говорить с Сережей приятно. Что знать, что он все еще пытается что-то сделать, сопротивляется — тоже. — Держи. Он тянет хлеб и открытую воду, но Сережа лишь раздраженно выдыхает. Олег видит, как от слабости у него чуть трясутся руки, как опущены его плечи сейчас. Какие большие синяки под его глазами. — Сережа, я же правда запихну тебе это в глотку, если сам не возьмешь. Олег это говорит, но почти сам в это не верит. Он Сережу обещал в далеком детстве не обижать и не причинять боли. Сережа ему такого в ответ не обещал. Сережа расстрелял его много лет спустя. — Более эффективен был бы образ моей воспиталки Марьи Ивановны из детского дома, если ты хочешь меня насильно кормить. Она была еще той мандой. Олег решает это не комментировать. Садится еще ближе. Тыкает хлебом в чужие потрескавшиеся губы. — Ешь. Сережа же сжимает губы. Смотрит куда-то в потолок. Усталый и замученный, но все еще гордый, как лев. Олег тыкает с большей силой, хватается пальцами за чужой подбородок и тянет вниз. Старается не причинить боли. Сережа мотает головой, его рыжие спутавшиеся волосы бьют Олега по лицу. Это злит, но он себя успокаивает. Сжимает сильнее, повторяет про себя, что это во благо. Сережа сопротивляется еще пару секунд, но нажим уже сильный. Ему наверняка больно. Он ойкает, открывает рот, и Олег проталкивает хлеб вперед, но не резко. Пальцы жжет от чужой кожи. Жжет от стыда. Он не хочет делать ему больно. Боже, как же он не хочет. Второй укус приходится проделать также — давить и ловить момент. Олег не уверен, что он больше хочет сделать со своими пальцами, когда это закончится. Отмыть или отрубить? После третьего раза Сережа не сопротивляется. Покорно открывает рот. И плачет. Олег замечает это лишь когда на его ладонь падает слеза и это… это слишком. Он заставляет себя стиснуть зубы и продолжать кормить. И с каждой секундой все больше и больше ненавидит себя. Сережа съедает все уже давно остывшие макароны, весь хлеб. Выпивает бутылку почти залпом. Сдается. Слишком быстро для Сергея Разумовского. Опускает голову, закрывает лицо руками. Его плечи мелко трясутся и Олег почти трогает чужое плечо. Одергивает руку за несколько мгновений до. — Я принесу еще вечером, — говорит Олег, вставая с пола. В тихом подвале теперь слышно чужое тяжелое дыхание, еле различимое шмыганье носом. — Сжалься и приди кем-то другим, — говорит Сережа тихо-тихо, но Олег слышит все равно. — Я больше не могу на него смотреть. Олег не приходит тем вечером, потому что боится. Потому что трусит. Ему снятся в ту ночь воспоминания из детства. Ему снится счастливый молодой Сережа. Ему снится выпускной из школы, первый поцелуй в школьном туалете под громко орущую из актового зала музыку. Ему снится, как Сережа все же душит себя в подвале до смерти.***
Под конец третьей недели Олег уже не может смотреть на чужие спутавшиеся волосы и грязную кожу. Сережа ест теперь сам, но Олег сидит все это время недалеко, контролируя. И полчаса сверху этого, чтобы было поздно выблевывать еду обратно. Он не решается ничего спросить, а Сережа ничего и не говорит. Он выглядит сломленным и ужасно уставшим. Олег не видел его таким никогда. Вообще. Даже в самую тяжелую сессию. Даже в самый ужасный год в детском доме, когда Сережу тыкал каждый, кому было не лень. А в детском доме заняться особо нечем, поэтому всем было далеко не лень. — Тебе надо помыться, — говорит Олег, пока Сережа медленно ест суп и не смотрит никуда, кроме своей ложки. — Кто ты? Олег хмурится против воли, смотрит в голубые глаза напротив. — Серый, хватит. Это я. — Сказал бы в рифму, но не буду, — фыркает он, убирая отросшие волосы от лица, заправляя пряди за ухо. — Я знаю, что ты какое-то древнее божество. Олег усмехается, приваливаясь к стене спиной. — Ну, если тридцать лет — это древнее… — Зачем ты держишь меня здесь? — перебивает он. Хороший вопрос, на самом деле. Олег понятия не имеет. Поэтому говорит очевидное. — Мы друзья с детства, я обещал тебя беречь. — О боже, этот спектакль никогда не закончится, да? — недовольно взмахивает Сережа руками, в его глазах настоящие молнии. Олег, честно говоря, не знает, как ему доказать, что это он. И сомнения Сережи насчет правдивости происходящего настораживают и бесят одновременно. Олег про диагноз знает мало — Рубинштейн что-то говорил, но это было пять пуль назад и забылось к чертям. — Тебя надо помыть, — вместо этого повторяет он. Сережа недовольно фырчит и опускает взгляд в тарелку. — И как ты это будешь делать? Выпустишь меня из подвала или из шланга как пса помоешь прямо здесь? — Ты не животное, конечно выпущу. — А потом вернешь обратно, — жмет он плечами. Олег сглатывает комок в горле и поджимает губы. Он так и планировал, да. — Ты в меня стрелял, — говорит он спокойно, следит за реакцией напротив. — Это был не я, и ты не Олег. — Сука, Серый! — не выдерживает он, от резкой смены тона Сережа дергается, как от пощечины. — На свете лишь один такой долбоеб, который не бросит тебя подыхать, даже когда ты в него стрелял, и это я! Он видит, как дрожит пластмассовая ложка в руках у Сережи, видит, как он запинается на вдохе, как расширяются его глаза. — Это не можешь быть ты… — шепчет он, пластмасса в руке хрустит от сильного сжатия. Олег качает головой и не отрывает своего взгляда от испуганных голубых глаз. — Пойдем мыться? — вместо этого устало говорит он. Сережа нервно сглатывает, явно пытаясь понять, верит он в это или нет. Опускает ложку и почти пустую тарелку на пол. Встает медленно и неуклюже. Олег зачем-то пытается помочь, хватает мягко за предплечье, но Сережа от прикосновения дергается, закрывается руками, как от удара. Олег отступает назад. Смотрит на ладонь перед собой. Царапина на ней ярко-красная, очевидно в нее попала грязь. Олег хочет стукнуть себя по голове за то, что забыл о ней. Они неловко смотрят друг на друга, как тогда, в детстве, когда только познакомились и не знали, как себя вести рядом друг с другом. Олег кивает головой в сторону двери, пропускает Сережу вперед. Тот плетется медленно, лестница занимает куда больше времени, чем у здорового человека. Едкий голос внутри Олега напоминает ему, что если держать человека в подвале (даже с окном и даже постелив туда матрас) несколько недель, то он ослабеет. Что вот так вообще держать дорогого тебе человека — по-скотски. Убивая людей на войне, Олегу было все равно. Смотря на сгорбленную спину еле поднимающегося по лестницы Сережи, ему хочется выть. Старая ванная, похожая на те, что стояли еще в детском доме, встречает Сережу ржавым боком. Он стоит в своей оранжевой робе (грязной, свалявшейся) и просто смотрит на нее. — Где мы? — В ванной, — хмыкает Олег. Сережа оборачивается и посылает ему гневный взгляд. — Я все больше начинаю верить в то, что ты реально Олег. Это звучит как сказанная сквозь зубы едкая ремарка, а Олег сбивается с дыхания, словно ему сказали самый лучший комплимент на свете. — Это я. В комнате повисает тишина. Она хоть и просторная, но гораздо меньше подвала. Олег забыл каково это — быть так близко к Сереже. — Снимай давай, — говорит он, кивая на оранжевые тряпки и впервые за сотню лет ловит смущенный взгляд. Последний раз такое было еще до первого отъезда в армию. — Выйди, — говорит Сережа, обнимая себя нервно руками. Смешок сдержать не получается. Олег поднимает брови вопросительно, удивляясь. — Серьезно? Во-первых — ты чуть себя пакетом не убил, я не оставлю тебя одного здесь. Во-вторых — мы спали все студенчество, не поздновато стесняться? Розовый на щеках Сережи лишь расползается еще больше. — Я не уверен, что ты реален, а не вновь прикинувшаяся Птица. — Вновь? Эта информация новая. И совершенно сбивающая с толку. — Отвернись хотя бы, — вместо ответа просит Сережа, хватаясь за края робы. Олег покорно отворачивается, впериваясь взглядом в дверь. Он слышит, как Сережа снимает одежду, как начинает течь вода, как задергивается штора. Олег не думает о тех моментах, когда они принимали ванную вместе примерно вечность назад. Не думает. — Можно? — Я умею мыться, — фыркает недовольно Сережа из-за шторы. Но Олег поворачивается все равно. Сережа прикрывает себя шторой так, что видна только голова и одно тонкое и худое плечо. Он выглядит слишком беззащитным и слишком… не собой. Не тем уверенным в себе парнем, не язвительным юношей, не упорным молодым человеком. На это смотреть сложно. На это смотреть больно. Особенно осознавая, что он сам частично в этом виноват. Олег сглатывает вину и старается не показывать на лице все свои переживания. — У тебя волосы спутаны, ты сам не справишься, — говорит он, стараясь смотреть только в злые глаза напротив. — Справлюсь, — чеканят ему в ответ. — Сереж, нет. Тот мнется, очевидно понимая, что Олег не собирается ему потакать и его уговорить не выйдет. Вода продолжает набираться в ванную, достигнув уже бедра Сережи. Олег не хочет давить, не хочет ругаться и заставлять через силу. Он хочет, чтобы Сережа просто доверился ему как раньше. Правда сам Олег довериться Сереже не может. — Если обещаешь не смотреть, — говорит он тихо, обнимая себя руками за плечи и подтягивая колени к груди. Олег кивает, снимая душ со стены и переключая поток воды. Сережа старается сжаться сильнее, закрыться еще больше. Олег стоически не смотрит никуда, кроме лица. Льет воду осторожно сначала на плечи, потом на затылок. Сережа вжимает голову, словно черепаха, и Олег тут же перепроверяет температуру, боясь, что ошпарил. Но дело не в ней, и это становится быстро понятно. Олег вспоминает сумасшедшие глаза Рубенштейна и вопрос встает в горле настоящей костью. Что они с ним там делали? Он заставляет себя не думать об этом, не представлять. Волосы грязные, в колтунах, невозможно жирные. Олег осторожно направляет воду на чужую голову, Сережа вздрагивает, но молчит. Он вновь переключает воду, откладывая душ в сторону, и садится на бортик. Волосы придется пытаться распутать вручную. — Я постараюсь осторожно, — говорит Олег, стараясь звучать спокойно и уверенно. Ему не отвечают, и он принимает это за знак согласия. Вплетает пальцы в волосы медленно и осторожно. Распутывать волосы оказывается достаточно сложным занятием. И долгим. Затекает спина, плечо сводит судорогой от напряжения, пальцы болят. Но он продолжает. Сережа не расслабляется от слова совсем. Сидит все так же в закрытой позе, позвоночник выпирает из-под бледной кожи. Олег не видит привычных веснушек на спине, которые так любил пересчитывать в прошлой, кажется, жизни. Он знает, что обещал не смотреть. Но не может. Это же не просто кто-то. Это Сережа. Его Сережа. Возможно не сейчас его, конечно. Но раньше точно. Сейчас Олег ничей. Как бездомный пес. Еще бы — лишь такие таскаются за теми, кто пинает их на серых и холодных улицах городов, словно это самая большая милость на свете. — Это бесполезно, — говорит он, смотря на волосы перед собой. — Придется стричь. В ответ его встречает лишь тишина, разбавляемая звуками ударяющейся о дно ванны воды. Олег тяжко выдыхает, прикрывает глаза. — Сереж, ты меня слышишь? Все случается за секунды. Сережа резко разворачивается, вцепляется мокрыми пальцами в ткань штанов Олега на бедрах и впечатывается губами в губы Олега так резво, что вместо этого они стукаются носами. Вспышка белого тут же взрывается перед глазами, Олег на автомате прижимает руку к носу и шипит от боли. Не сломан, конечно, но больно. — Чего творишь?! — рычит он, хватая перепуганного Сережу за предплечье и чуть приподнимая. Тот осоловело моргает, молчит пару секунд, а потом тянется вновь также быстро, как и до этого, жмется почти отчаянно своими губами к губам Олега. Совсем по-детски. Происходящее сбивает с толку, а Сережа отстраняется спустя лишь пару секунд. Прикосновение чужих губ горит огнем на своих. — Это правда ты? — спрашивает Сережа тихо, его мокрые руки все еще на ногах Олега. Знакомые голубые глаза смотрят снизу вверх с шоком, с осознанием. — Как я уже сто раз тебе сказал — да. Сережа выдыхает, кажется, весь воздух из своих легких, падает головой прямо на ноги, на бедра, вжимается лбом. Словно просит прощения. Он никогда не просил у Олега прощения. — Прости меня, — говорит дрожащий голос в ткань штанов, его не стриженные ногти до боли впиваются в кожу даже через нее. Олег не знает куда себя деть. Не знает, как себя повести. Поэтому просто кладет руку на чужую голову и мягко проводит по волосам. — Все хорошо, ты не виноват в этом. — Херня, — отзывается глухо тот. — Давай обсудим это потом, хорошо? Пока вода не остыла. — Ты такой идиот, зачем ты вытащил меня оттуда? — смеется Сережа, но это больше похоже на нервный смех. — Ты смеешься или плачешь? — настороженно спрашивает Олег, продолжая гладить спутанные волосы. Сережа жмет плечами, поднимает голову. Смотрит прямо в глаза. — Я не знаю, — говорит он. — И прости за… это. Мне нужно было проверить, правда ли это ты. — И это проверяется так? — усмехается Олег. Сережа не смеется вместе с ним, лишь смотрит серьезно. — Птица не давал себя целовать, когда был тобой. Вопрос вылетает до того, как Олег обдумывает его. Ему не так интересно, что за птица и о каком времени Сережа говорит. Он спрашивает другое. — А ты пытался? Теперь усмехается Сережа, знакомо так, что становится спокойнее в разы. — Конечно.***
Длинные волосы приходится состричь под самые уши — Сережа нервно проводит ладонью сквозь оставшиеся пряди и пожимает губы. Никаких больше хвостиков. Олег ножницы тут же убирает за пояс штанов, под ремень, и все не может прекратить чувствовать чужие губы на своих. Они никогда официально и не встречались, в любви друг другу не признавались. Все было как-то почти на условном уровне, по привычке. Жили вместе во время студенчества — спали вместе. Олег всегда был уверен в том, что это просто развлечение для Сережи, попытки выпустить пар, скрасить время. Он тоже так думал. Пока не уехал на первый год в армию. И понял, что скучает по Сереже как-то слишком сильно. Не по-дружески. Осознавать свою влюбленность в казармах — смешно и нелепо. Впрочем, Сережа на него за отчисление и службу обиделся сильно, те пару месяцев между тем, как он вернулся из армии и подписал контракт они вместе не жили. Виделись-то пару раз, но они были запредельно неловкими и такими… неправильными. Олег никогда не рассчитывал на светлую и долгую любовь в своей жизни. Особенно перестал, когда уехал в Сирию. Забыть о ком-то на войне легче, чем когда живешь с этим кем-то в одном городе. Однако когда Сережа нанял его еще до Венеции, вызволять из того злосчастного СИЗО, Олег понял про себя еще кое-что. Что влюбился так прочно в самого неподходящего на свете человека. В буквально сумасшедшего злодея с проблемами с головой. Сейчас это не имело никакого значения. Все их взаимоотношения сейчас — не о любви. Скорее о преданности. О больной, не взаимной, токсичной. Олег знает, что он дурак. Дракон сказал ему, что из него так себе злой похититель. А потом хохотнул в трубку и добавил, что «влюбленный волк уже не хищник» и сбросил звонок. Сначала Олег на это лишь закатил глаза, но, конечно, сразу понял, что Дракон как всегда прав. А он как всегда — дурак. Потому что двадцать минут спустя все еще думает о чужом «конечно». Конечно? Что это, нахуй, значит? Шутка? Прикол? Подъеб? — Олег? — спрашивает Сережа, смотря на него через грязное зеркало. Ему идет такая длина, красиво обрамляет его лицо. Он нервно поправляет волосы, проводит пальцами сквозь них. — Да? — Я могу… выйти на улицу? — спрашивает Сережа осторожно, поджимает нервно сухие губы. — Просто… на секунду? Олег хмурится, не зная, что ответить. Ему страшно, что Сережа до сих пор не совсем Сережа, а это что-то просто хорошо его играет, хорошо его выучило. Сережа его реакцию замечает тут же, становится меньше будто на несколько размеров, опускает голову. — Прости, забудь, — тараторит он, словно слова не хотят жить в его глотке и вырываются наружу со скоростью света. Олег знает, что не должен соглашаться. Знает, что это опасно. Ничего вообще еще не ясно, он сам еле живой все еще, не восстановился, а банальная процедура нанесения крема все еще отнимает все имеющиеся силы. Он не сможет его остановить от побега в случае чего. Или отбиться. Но еще больше он не может смотреть в отражение сейчас. Но ему нужно. Насколько бы Сережа не засел в нем, насколько глубоко он не был в нем в любом из смыслов этого — его пули тоже были в нем. Выпущенные этими руками. Которые сто лет назад так сладко скользили по коже, крепко сжимали руку Олега, трепали волосы. Олег прекрасно знает, как работает этот мир. Особенно в отношении него. Как только он расслабляется, решает, что все дальше будет как минимум лучше — происходит пиздец. Там, в Венеции, в этом огромном дворце, все, казалось, начало налаживаться. Они вновь были вместе, Олег вновь мог быть рядом и быть другом, напарником. Сейчас он даже не уверен, был ли настоящий Сережа тогда в этой проклятой Венеции. Иногда ему страшно верить в то, что его не было. Неужели вторая эта личность настолько хорошо могла его пародировать? Настолько хорошо играла роль Сергея Разумовского, что он, Олег Волков, его лучший друг еще с далекого детства, этого не увидел? Не почувствовал? Но верить в то, что это все же был сам Сережа еще хуже — стрелял в Олега, значит именно тот, с кем он разделил свое детство, юношество, молодость и сердце. Ему нельзя расслабляться никогда. И надо прекратить верить в какой-то счастливый финал. Удача не на его стороне всю жизнь. А то, что пять пуль не задели жизненные важные органы и он выжил — разве это удача? Шептать до конца жизни, чувствовать спазмы в плече, боль в ключице, в сердце? Это — удача? Умереть было бы проще. Олег жить любит и в суицидники, в отличие от некоторых, не записывался. Но что его ждет впереди теперь? На службу не возьмут. Да он и сам не пойдет. Жизнь на гражданке? Что он там забыл? Из него никакой гражданский уже. Не столько забранных жизней спустя. Не столько выпущенных пуль. Он знает, что есть огромный шанс, что стоит расслабиться, как шестая пуля прилетит в него. И Олег надеется, что она попадет куда надо. — Безопасности ради не могу, — говорит он, в груди что-то туго закручивается. — Я все понимаю, глупость спросил, — отмахивается Сережа, неловко улыбаясь. — Серый… — вырывается само по себе, как по рефлексу, давно забытое завуалированное извинение. — Я правда понимаю, Олег, — становится он куда серьезнее, смотрит вновь через отражение. — На твоем месте я бы застрелил меня еще десятки дней назад. Олег хочет сказать что-то вроде «я бы в тебя никогда не выстрелил, знаешь? я бы не смог, как ты мог это сделать со мной?», но молчит. Это ядовитые слова, жалящие. Сережа же не может вернуться назад во времени и изменить все? Олег не может тоже. — Не говори так, — просит он вместо этого и тут же хмурится от того, как жалко это звучит. — Ты мог начать новую жизнь. Что-то нервное поднимается вверх от самых ног. Этот разговор ему не нравится от слова совсем. — Сережа… — Я серьезно, Олег! — говорит он чуть спеша, и это такая до боли знакомая интонация, сильно из прошлого, из далекого студенчества, полного ссор по пустякам, что Олег сжимает челюсть до боли. — Ты мог уехать куда угодно и быть кем угодно! Ты мог бы избавиться от всех ужасных вещей в своей жизни! Сережа поворачивается на низкой табуретке, теперь смотрит прямо на стоящего над ним Олега, не через отражения. Снизу вверх смотрит, своими этими голубыми глазами, от которых Олег раньше не мог оторваться совсем. Не уверен, что может и сейчас. — Мы не будем это… — Я должен был умереть, понести хоть какое-то наказание! Олег, эта тварь убила столько людей! Я убил столько людей! — в этих самых голубых глазах стоят слезы. — Я тебя убил, Олег. Он говорит последнюю фразу тише, но она самая громкая в голове Олега. Он помнит. Ему не надо повторять. Он телом чувствует это каждую секунду бодрствования, а когда спит, то видит сны об этом. Эти сны чаще счастливые — в них он умирает после первой пули. — Хватит, — отрезает он чуть грубее, чем планировал. — Мы не обсуждаем это, ясно? Сережа лишь продолжает молча смотреть, словно разрезает кожу взглядом и лезет куда-то в самую душу, куда-то под ребра. — Ты не можешь же сидеть здесь со мной вечность… — Хватит! — переходит на крик, и Сережа дергается, как от удара. Олегу приходится собрать все свои силы, чтобы не начать извиняться перед ним на коленях тут же. Он сжимает зубы, вдыхает воздух, прикрывает глаза на пару секунд. — Могу предложить чай, — говорит он, потому что больше нечего. Сережа хлопает глазами осоловело, подбирается весь. И кивает. Кратко так, почти незаметно. Нервно поправляет волосы вновь. — Давай. Голос его тихий и совсем не похожий на Сережу. Сдавшийся. Испуганный. Олег кивает и ведет его на кухню. Лезвия ножниц упираются в спину, чуть царапают при ходьбе. Он их не убирает.***
Следующая неделя становится самой спокойной. Переносить происходящее становится легче. Сережа больше не игнорирует его, что-то спрашивает даже иногда. Олег приносит ему книги. Приносит альбом и какой-то почти сточенный карандаш. Игнорирует то, как начинает стучать сердце в груди, когда Сережа улыбается ему благодарно и чуть смущенно. Он ест всю еду, меняет одежду, но напрочь отказывается ночевать не в подвале. Заставляет Олега запирать дверь. Подниматься иногда соглашается, они неловко пьют в тишине чай всю неделю перед сном, после чего Сережа упорно возвращается вниз. Сам, без требований и напоминаний. Скорее даже вопреки ним. Олег спрашивает у Вадика про стокгольмский синдром, а тот усмехается в трубку и говорит ему, что «все куда проще, Волков». Пояснить отказывается. Олег бросает трубку и не звонит ему пару дней. Тоже блять, нашелся умник. С этой своей кандидатской по истории, или что там у него. Они не говорят ни о чем важном. По-настоящему важном. О прошлом не говорят тоже. Сережа просто просит рассказывать ему новости, делится сюжетом книги, которую читает и… больше ничего не происходит. Сережа про улицу больше не спрашивает вообще. Олег ощущает себя так, словно он сидит на пороховой бочке и играется с зажигалкой. Ему страшно сделать какой-то шаг вперед, но стадия, на который они застряли сейчас, настолько противоестественна. Настолько не про них. Он все еще боится, что его просто филигранно наебывают. Что как только он поверит окончательно, что в Сереже только Сережа, как все станет хуже. Как он потеряет его вновь. Или он Сережу никогда и не обретал? Мысли в голове роятся, словно пчелы, и Олег просто надеется, что все станет лучше само собой. Ход труса. Ну, а он кто, впрочем? В отражении в зеркале на него смотрит именно трус, Олег это прекрасно понимает. Он сжимает зубы и тянется рукой к лопатке. Это почти самая худшая часть его дня, почти самая болезненная. Пока что на первом месте поворот ключа в замочной скважине на ночь. Дотягивается лишь правая рука, но правое плечо прожигает болью каждый раз. Это всегда унизительная процедура. Потому что он битых полчаса тянется и тянется, слезы стоят в глазах от резких спазмов, через грязное отражение зеркала он видит еще не зажившие шрамы от пуль. Да, на обложках журналов ему больше не светит появиться. Олег устало выдыхает, набирает крем на пальцы, поджимает губы. Вновь тянется, плечо простреливает болью, но он продолжает тянуться через нее. Пальцам удается нанести крем лишь на небольшую часть ранения, задев лишь немного. Он прикрывает глаза, склоняет голову. Немного передохнуть и начать сначала. Перетерпеть боль. — Олег? — доносится крик. Сережа спрашивает его каждый раз, когда хочет подняться. Они договорились убрать ненавистное ведро, чтобы тот мог как человек пользоваться туалетом. На это Сережа согласился без споров. Крикнуть в ответ он не может, поэтому приходится встать с табурета, размазать крем по уже смазанным ранам на груди и выйти из комнаты. Спустившись по лестнице Олег понимает, что без футболки, да только все равно ее не надеть. Крем не впитался еще. Он прикусывает губу от неловкости на автомате, но открывает дверь все равно. Сережа видел его голым много раз, хоть и было это давно. Но свою ошибку он осознает, когда голубые глаза сначала встречают его радостными, а потом опускаются на грудь. Они тут же округляются, а Сережа тут же словно бы становится меньше в размерах. Подшагивает, взгляда не отрывая. Олегу хочется закрыться, но это что-то совсем на уровне средней школы. — Да? — хрипит он, стараясь придать голосу невозмутимость. Сережа поднимает взгляд не сразу, его глаза все еще впиваются в ярко-красные раны, кожа вокруг них все еще чуть воспалена. Олег чувствует его взгляд кожей слишком отчетливо, слишком ярко. — Я могу… — начинает Сережа и тут же запинается, обхватывает себя руками за плечи. — Воспользоваться туалетом? Слышно, что он хочет спросить что-то еще, но не спрашивает. Олег не уверен, что он бы ответил. Поэтому он кивает, пропуская Сережу вперед себя и они поднимаются по лестнице. Туалетная комната и ванная рядом с друг другом. Олег кивает ему и заходит в соседнюю комнату, не закрывая двери. Он вновь смотрит на свою грудь в отражении. Шрамы не такие большие, да и их всего пять. Три выше к шее, два ниже к поясу. Ему, в целом, все равно. Это не единственные шрамы на его теле, их много. Он перестал быть красивым еще на первый год службы. Это не заботит уже от слова совсем. Однако эти заживают долго. За почти месяц они не особо и покрылись коркой, неделю назад приехал доктор и наложил вторичные швы. Сказал не волноваться из-за гноения. И не чесать их. А щедро мазать кремом раз в сутки как минимум. Олег пытается это делать всеми правдами и неправдами. Он замечает рыжую макушку, заглядывающую из-за угла, когда вновь пытается дотянутся до спины. Плечо сводит судорогой, рука затекает. Он переводит взгляд на Сережу. Тот смотрит с такими большими и испуганными глазами, что хочется тут же сказать что-то, чтобы успокоить. Олег молчит. Лишь вопросительно поднимает бровь. Сережа тушуется, вышагивает из-за угла, заходит в ванную комнату. — Это мои? — спрашивает он тихо и как-то почти бесцветно. — Ну, они на мне, значит мои, — вместо ответа пытается пошутить Олег, но никто не смеется. Сережа лишь сжимает руки в замок, вдыхает как-то через раз. И смотрит. — Это от меня? — поправляет он формулировку. Олег лишь кивает. Продолжает пытаться намазать спину. Попросить Сережу страшно. Не потому что подпустить боится. А потому что чужие касания все еще снятся во снах. Плечо простреливает болью в который раз и Олег опускает руку вниз и пытается размять мышцу. Шипит сквозь зубы. Сережа мнется позади, брови буквально домиком, как в песне из юношества. Олег откладывает крем. Больше невозможно. — Я могу помочь, если хочешь, — говорит Сережа тихо, смотрит на Олега через отражение, пытается улыбнуться поддерживающе. Олег молча передает крем. Опускает взгляд на свои чуть трясущиеся руки. — Сколько нужно? — спрашивает Сережа, уже набирая крем. — Щедро по всему рубцу. Прохладный крем заставляет покрыться мурашками. Чужие пальцы максимально осторожно проходятся по коже, словно Олег фарфоровый, а не стрелянный. Это как раньше. Как в детском доме, когда они вдвоем после очередной стычки клеили друг другу пластыри и мазали стыренной из медицинского кабинета зеленкой, потому что приходить туда нельзя. Будешь крысой, получишь еще сильнее потом. Олег лет в пятнадцать всегда лез на рожон, чтобы потом Сережа аккуратно обрабатывал ему царапины и синяки, и причитал все это время. Тогда он не понимал, почему ему так нравилось видеть на чужом лице обеспокоенность за него. Почему так нравилось, когда Сережа дул ему на обработанную рану. Он понял позже. И сейчас тот самый подросток Олег в нем ликует, конечно. Радуется. От него, правда, мало чего осталось уже. Не после жарких песков, не после стольких приказов. Не после стольких ранений и разочарований. Но он где-то там есть, хоть и глубоко очень. — Вроде все, — говорит Сережа тихо, тянет баночку крема обратно. — Спасибо, Серый, — кивает Олег, закрывая крышку и отставляя крем на полку. Сережа пытается улыбнуться, но улыбка ломаная. Совсем уж фальшивая, оседающая чем-то горьким на зубах. Чужая рука касается его спины вновь, возле раны. Пальцы гладят кожу как-то уж совсем нежно, слишком нежно для настоящего. Олег дергается. Сережа дергается в ответ, сует руки в карманы и отшагивает, словно бы оставляя Олегу пространство. — Прости, — качает он головой. — Я не подумал, и… Олег поворачивается, смотрит теперь снизу вверх. — Все хорошо, — говорит он, голос чуть тише обычного. — Просто… неожиданно. — Ты поэтому шепчешь? — спрашивает Сережа и его голос вдруг неожиданно чуть дрожит. Олег хмурится, пытаясь понять, как ответить, чтобы не травмировать его еще больше. «Самый большой еблан на свете», сказал бы Вадик о человеке, который боится травмировать своего неудавшегося убийцу. Но его тут нет. — Неудачная интубация, связки повредили. — Это надолго? Олег хочет рассмеяться, потому что вопрос глупый. Как это может быть не надолго? Но он не смеется. Потому что Сережа выглядит так, словно прямо сейчас грохнется на пол. — Ненадолго, всего лишь навсегда. — Хватит, — тут же отрезает Сережа, качает головой нервно. — Прости, — говорит Олег на автомате. Сережа прикрывает лицо руками, выдыхает тяжко-тяжко. Говорит сквозь ладони. — Пообещай больше никогда передо мной не извиняться. — Серый, что за бред… — Пообещай! — дергается он, отнимая руки и сжимая ими плечи Олега, но спустя секунду отнимает их, словно ошпарившись. — Олег. Пообещай. Олег качает головой. Игнорирует тепло, что на секунду почувствовал от чужих рук. Игнорирует все еще фантомное ощущение пальцев на спине. Губ на своих губах. — Я не стану. Сережа лишь смотрит на него с чем-то таким большим и тяжелым, что слово подобрать не выходит. От слез голубые глаза словно бы ярче. Словно бы светятся. Олег боится, что они станут желтыми. Потому что он все равно не уйдет из этого дома. Потому что он реально глупая псина, привязанная к кому-то намертво. И даже, видимо, не просто «намертво», а что еще похуже. Потому что даже почти умерев, он все еще здесь. Все еще с ним. Вадик бы точно посмеялся. И был бы прав. — Пойдем пить чай, — хрипит он вместо всего, что в его голове. Сережа ничего не отвечает и чай не пьет. Просто сидит над остывающей кружкой и смотрит пристально. В этот раз закрыть дверь перед сном на ключ становится в разы сложнее.***
— Не хочешь прогуляться? — спрашивает Олег через пару дней после разговора про прощение. Сережа смотрит на него из-за кружки с чаем чуть ли не с идеально круглыми глазами. Теперь Сережа мажет раны на его спине. Каждый вечер, перед чаем. Делают они это в тишине. Олег делает вид, что не замечает, как дрожат чужие пальцы. И сжимает свои, тоже дрожащие. Есть что-то в этом успокаивающее. Что не один он боится до усрачки. В конце июня становится душно и лишь под вечер можно выйти на освежающий воздух и просто смотреть на тихую природу вокруг, при этом не потея, как в бане. Олег не представляет, как Сережа еще не сошел с ума сидеть в этом подвале. Впрочем, у него нет выбора и насчет «не сошел с ума» тоже можно поспорить. Они ходят вокруг друг друга на цыпочках, прячут взгляды. Олег не может найти смелости спросить хоть что-то. Спросить про это. Спросить — за что? Самый страшный вопрос в голове — «это был ты?». Потому что не ясно, какой ответ на этот вопрос будет хуже. Но он старается сделать шаг вперед. Вслепую, почти что. С Сережей только так. — Ты серьезно? — спрашивает он осторожно, ставит кружку со сколом на покачивающийся от старости стол. Его волосы чуть отросли и теперь вообще выглядят как супер модная стрижка. — Там хоть прохладно, ветерок какой-никакой есть. Тебе в доме не душно? — Мне кажется, я не был на улице вечность, — признается Сережа, в его глазах появляется какой-то блеск. Олег сдерживает улыбку и встает из-за стола. Поворачивает замок на входной двери. Смотрит на медленно подходящего к нему Сережу. Июньская вечерняя прохлада и правда обволакивает потное тело и словно бы дает нормально вдохнуть впервые за день. Олег перешагивает порог и кивает, подбадривая. Возле самого входа на улице стоит плохо сколоченная лавочка. Сережа садится на нее и прикрывает глаза. Делает глубокий вдох, его грудная клетка медленно поднимается и опускается. На губах улыбка. Олег стоит рядом. Просто смотрит и старается не корить себя за то, что держал все это время его взаперти. Это было безопасности ради. Хотя что поменялось за это время? Впрочем, ему не перед кем оправдываться. Он рад видеть счастье на чужом лице. — Спасибо, — шепчет ему Сережа, в глазах наконец-то что-то живое, что-то радостное. — За домом есть куст малины. Хочешь? Сережа словно бы улыбается еще сильнее и кивает. — Мечтаю. Сережа ест неспелую еще малину за обе щеки, колется о стебли кустов, но выглядит самым счастливым человеком на свете. Олег лишь смотрит, прислонившись спиной к стене дома, и думает о том, что возможно это и есть второй шанс от Вселенной. Возможно это и есть его счастливый поворот? Может быть Вселенная решила, что он достаточно страдал, чтобы дать ему хоть что-то за это? Сережа тянет ему горсть малины в ладони, улыбается и выглядит таким молодым, словно им не тридцать, а вновь восемнадцать. Словно они только обрели свободу после детского дома и теперь наслаждаются ею все лето. Словно они вновь доверяют друг другу, потому что только они друг у друга и есть. Олег берет лишь одну, потому что ему все равно на эту малину. Закидывает ее в рот, она чуть кислит на языке, но это все фигня. — Олег? — спрашивает Сережа и на его губах теплая улыбка. — Да? И становится так сахарно во рту, словно он съел самую сладкую ягоду на свете, потому что Сережа говорит ему: — Я скучал по тебе. Тихо так, оно почти теряется среди звуков вечерней природы, но Олег слышит. Он только это и слышит, кажется. Сердце начинает стучать где-то в горле, словно бы останавливая от ответа. Но сейчас Олега не остановило бы ничего. — И я, Серый. И они смотрят друг на друга, все еще не находя смелости прикоснуться, но Олег спит в эту ночь самым спокойным сном. Ему не снится ни Венеция, ни Сирия, ни детский дом. Ему не снится вообще ничего, и впервые за долгое время он просыпается отдохнувшим. Но спокойное утро, конечно же, портит надоедливый голос. — Волков! Твоя персональная доставка! Утро, начинающееся с Вадика, ничего хорошего не сулит. Олег поднимается с матраса, накидывая футболку спешно, и вместе с ярким солнцем, открыв дверь, он видит знакомую довольную морду. — А че не в шесть утра, а в семь? — ворчит он, принимая пакет из чужих рук. Вадик хлопает его по плечу (левому, спасибо и на том) и плюхается на стул возле обеденного стола. Светящийся, как пять начищенных рублей. Олег ставит чайник и начинает разбирать пакет с продуктами. — Как твоя принцесса? — хмыкает Вадик, пожевывая эту свою зубочистку. Вот уж у кого точно неизлечимая оральная фиксация. — Это ты мне расскажи, Дракон. Как там твой золотой цветочек? — отвечает Олег, ставя молоко в старый советский холодильник, видавший виды. — Сплетница какая ты, однако, Волков. Космополитан читаешь на досуге? — Он еще существует? — фыркает Олег. Еды привез хоть навалом — макарон тут словно на роту, а не на двоих. Мяса тоже. Олег пихает его в морозильник, пытаясь придумать, что можно приготовить интересного. Надо спросить у Сережи, чего бы он хотел. — Твой тебя еще не пристрелил во сне? — Вадик, завязывай, — отрезает Олег, продолжая разбирать продукты. Тот поднимает руки над головой и усмехается. — Ладно-ладно. Даже спросить уже нельзя. Я, вообще-то, твой друг и могу интересоваться личной жизнью. — Многого хочешь. — Какой недовольный волк, — фыркает Дракон и переводит взгляд куда-то за спину Олега. — Ты что, вообще его за ушком не чешешь? Олег оборачивается тут же, натыкаясь на озадаченное и немного напуганное лицо Сережи. Он стоит на верхней ступени лестницы и выглядывает из-за угла. — Ухохочешься, Вад, — цокает Олег и чуть улыбается Сереже. — Рано встал? — Услышал чужой голос, — отвечает он ему, проходит медленно на кухню. Он, видимо, только проснулся. На щеке все еще можно разглядеть еле видный отпечаток от подушки. Сережа садится напротив Дракона и рассматривает его, словно готовый вскочить в любой момент. — И кто ты? — спрашивает он, в голосе никакой паники и страха. Олег делает вид, что не чувствует себя самым гордым на свете другом, нет. — Поварешкин не рассказывал обо мне? — деланно возмущается Вадим и складывает руки на груди. — А мы такое с ним делали в годы службы… И играет бровями. Типичный Дракон и его совершенно подростковое либидо с любовью к тупым пошлым шуткам. Сережа округляет глаза и переводит взгляд на Олега. Почему-то хочется, чтобы Сережа даже не думал о чем-то таком, на что намекает Вадик. — Да, убивали людей, — сухо отрезает Олег и кидает недовольный взгляд в блондинистую голову. — И взрывали здания. — Это ты уже без меня делал, не выдумывай. Олег только с помощью силы воли не кидает в довольную морду пачку яиц. И потому что Сережа любит яичницу, по крайней мере любил, когда они еще жили вместе. — Мы служили вместе в одном отряде, я был его условным поверенным, — поясняет он Сереже, снимая свистящий чайник с конфорки. — А то эта кукушка вечно всех кидала. — Ну как я мог кинуть такую симпатичную и упругую задницу, как у тебя, Волчок? — Вы спали? — вдруг спрашивает Сережа и Олег чуть не опрокидывает на себя кружку с кипятком. Вадик усмехается, крутит языком эту свою зубочистку во рту и вальяжно откидывается на спинку стула. — В целом по жизни? Конечно. Сережа выглядит недовольным и его сучливый взгляд так и травит Вадима через стол. — Я спрашиваю, трахались ли вы. — А вы? — наклоняется Дракон, резко подаваясь вперед и упираясь локтями в стол, взгляд его полон смешинок. Ну конечно он развлекается. А Сережа ведется. Олег закатывает глаза и ставит готовые кружки чая на стол, вытаскивая и из холодильника еду. — Все, завтракаем, — отрезает он, усаживаясь на табуретку. Две пары недовольных глаз смотрят на него, но ничего не говорят. Ну конечно он крайний. Как же. Олег пьет чай и наблюдает за этой битвой взглядов напротив. Даже немного смешно. Ревнивого Сережу он не наблюдал давно, да и реакция его на Вадика разливается чем-то теплым в животе. Так было и в детстве, когда кто-нибудь пытался подружиться с Олегом или, не дай бог, позвать погулять из девчонок. Сережа тут же становился самой противной версией себя и придумывал сто пятьдесят дел, чтобы занять его. Справедливости ради, Олег никуда и не хотел идти ни с кем. Его все устраивало — он и Серый против всего мира. Сейчас же ощущение, что весь мир, скорее, против них. — Тебе нужен крем? Не заканчивается еще? — спрашивает Вадик с набитым ртом бутербродов. Олег качает головой, переводит взгляд на насупившегося Сережу. — Так это ты наш курьер? — булькает он в кружку. — Личный, — кивает Вадик и закидывает руку Олегу на плечо, расплываясь в довольной улыбке. Это он просто не знает, что с Сережей лучше вообще никак не шутить. Но Олег не будет ему мешать получать это знание на практике. Вадик же ученый, в самом деле. — Тогда купи мне книг про искусство и карандашей для рисования. — А может еще в жопу поцеловать? Олег кидает недовольный взгляд на Вадика и стряхивает его руку со своего плеча. — Этим занимается другой человек, не переживай, — скалится Сережа и продолжает пить чай так, словно у них самый обычный разговор на свете. Дракон лишь смеется, отставляя кружу в сторону и вставая с места. Уходит. Хороший ли Олег друг, если рад этому? Лишь у самой двери тот машет рукой беззаботно и кидает вслед: — Не зря ставил на то, что вы вместе.***
Они спорят всерьез пару дней спустя. Это происходит как-то совсем неожиданно, то, что должно было быть хорошим и правильным шагом вперед становится поводом раздора. — Я не буду тебя больше запирать, Серый, — качает головой Олег, смотря в злые глаза напротив. Сережа вскидывает руками, они стоят посреди кухни и спорят. — Ты не понимаешь! — шипит он, подшагивает и наклоняет голову. — Ты должен! — Я ничего тебе не должен. Сережа тут же прикрывает глаза, жмурится так, словно его ударили. — Я знаю, Олег, — говорит он. — Я не это имел ввиду. Просто… так нужно, хорошо? Так будет правильно. — Я не буду запирать тебя, как дикое животное. Ты вообще больше не должен спать там. Потому что Олег больше не может проворачивать этот долбанный ключ. Не может. Не после того, как они снова нашли к друг другу подход. Не после нежных прикосновений к спине, не после ежевечерних посиделок на лавке, не после всего этого. Олег перестал бояться. Даже если он неправ и его так хорошо водят за нос, то он проиграл этому чему-то еще тогда, когда украл вертолет и Сережу вместе с ним. Он чувствует себя чудовищем каждый раз перед сном. И он больше не намерен этого делать. — Ты не понимаешь!.. — Так объясни! — рявкает он в ответ, потому что закипает изнутри. Сережа мотает головой, у него красные глаза, стоят на мокром месте. Он дышит загнанно. Олег хочет кричать. Благо, что физически не может. — Олег, прошу тебя, давай не будем сейчас… — А когда? Когда, Серый? Мы когда-то вообще обсудим произошедшее? Венецию? Что кто-то мной притворялся? Какую-то птицу, о которой ты говоришь? Я и знаю, что это не о Марго речь. — Почему ты просто не хочешь сделать так, как я прошу? — злится Сережа, но Олег прекрасно различает за этой мнимой злостью страх. Олег тоже трус, но сейчас им нужно быть смелыми. Он делает шаг навстречу, осторожно берет чужую руку в свои дрожащие. Делает вид, что не замечает то, как дергается от прикосновения Сережа. Делает вид, что сам не дрожит всем телом от этого. Чужие пальцы холодные, тонкие, знакомые до боли. Олег сжимает их в своих, греет словно. Как тогда, в почти прошлой жизни. Когда у них из проблем была лишь плата за аренду и что поесть, чтобы это не было лапшой быстрого приготовления. Когда Олег думал, что так будет всегда. Что они вырастут вместе, состарятся тоже. Они этого друг другу не обещали, но это почему-то словно подразумевалось. А потом он уехал в армию, потом на контракт, а там уже якобы умер и все стало совсем странно и не так. — Потому что я не могу больше закрывать эту чертову дверь. — Ты не поверишь мне… — шепчет Сережа, склоняет голову, но руку не отнимает. Это словно бы дает понять, что шанс есть. Олег держится за это, как за спасательный круг. Крепко. Когтями. Метафорическими, естественно. — Сереж, — наклоняет Олег голову, заглядывая в опущенное лицо. — Я уже тебе верю. Сережа молчит, явно собираясь с силами. Олег молчит тоже. Он просто хочет уже все понять. Он просто хочет помочь. — Когда я делал «Вместе», ты был моим начальником охраны. После контракта ты вернулся через год и я начал делать сеть. Олег хмурится, но не перебивает. Его никогда там не было. Он был в Сирии. Его контракт был на три года минимум. — Потом произошла авария с Гречкиным и его жестоко убили. Ты признался мне, что это был ты. И убийство на свалке. И именно ты был Чумным Доктором. Сережа крепче сжимает его руки, словно пытаясь напомнить себе, что Олег правда есть. — Гром мне потом показал твою похоронку. К тому моменту ты был год как мертв. Я запаниковал, потому что понял, что это был я. Все эти убийства — это был я. Каждый раз когда я думал, что засыпал, это был я. Не совсем я, но ведь по-сути… — Птица? — перебивает его Олег и Сережа кивает, все еще смотрит в пол. — Я не знаю, что это. Может это всего лишь я. Может нет. Она была со мной до детского дома, когда появился ты — ее почти не было. Но потом ты уехал, и я был так зол, потому что вновь был один. И она обманула меня. Притворилась тобой. А потом смогла стать и мной, контролировать мое тело. — Это то, о чем говорил Рубинштейн? Сережа жмет плечами, тяжко вздыхает. — Наверное? Я не помню этого времени почти. Я был в камере и она была рядом. Сводила с ума. Придумывала план побега. Потом меня стали пичкать таблетками и я окончательно проиграл. Я мог лишь смотреть. — Звонок из СИЗО? — Не я, — кивает он. — Птица. Но я все видел. Словно фильм смотрел. Олег хмурится, стараясь обработать все, что ему говорят. Он поглаживает руку, стараясь дать хоть немного комфорта. — Венеция тоже? Сережа словно перестает дышать на какое-то время. Застывает статуей, а потом говорит, но таким бесцветным голосом, что хочется оглохнуть. — Птица не дала мне ни секунды свободы там. Даже в те дни, когда ничего не было. Даже в итальянской тюрьме. Олег спрашивает до того, как успевает обдумать. Потому что ему надо это знать. — И застрелила меня тоже птица? Сережа сжимает его руки до боли, словно от спазма. — Моими руками. Дрожащий выдох все же срывается с губ. Олег не знает, что чувствует. Он чувствует все сразу. Он не чувствует ничего. — Потом был странный обряд. Потом меня арестовал Игорь. И потом я очнулся здесь. — Птица? — Я не знаю, — поднимает Сережа голову и смотрит так виновато, что все органы внутри скручиваются в узел. — Олег, я не знаю. Я все еще не всегда верю, что ты жив. Смешок вырывается сам собой. — Я тоже. Но Сережу это не смешит, а он начинает тихо плакать. Олег на это смотреть не мог никогда. Ни в детстве, ни в молодости, ни сейчас. Он притягивает его к себе одним слитным движением, обхватывая руками чужую трясущуюся спину. — Пожалуйста, пусть это будет правда, — шепчет, плача, Сережа ему в плечо, вжимаясь лицом в кожу. — Пожалуйста, только будь живым, Олег, пожалуйста, скажи, что это ты, скажи, что ты мне не просто видишься. — Это я, Сереж, клянусь, — шепчет он в чужую макушку, притягивая еще ближе. Это немного больно, раны все еще болят. Но физическая боль — это фигня. Сейчас он лечит себе душу, если она у него осталась, конечно. — Я боюсь, что Птица все еще во мне. Я боюсь спать, — шепчет, каждое слово бьет Олега наотмашь. — Ты не можешь бояться вечно. — Мы не будем проверять, есть ли она еще во мне. Не тогда, когда это опасно для тебя, Олег, — говорит он тут же куда серьезнее, словно учитель, отчитывающий ученика. Олег усмехается смене тона, гладит по волосам осторожно. — Я не буду запирать тебя там. И если это будет стоить мне чего-то, то хорошо. Но ты не думаешь, что если бы она еще была здесь, то убила бы меня, или убежала еще давно? — Нет, я ничего не думаю и проверять ничего не намерен. Олег знает этот тон. И переубедить не получится. Но он знает, что будет делать. — Хорошо, Сереж. Я все понимаю. И в каком-то смысле он ему врет, конечно. Потому что хоть и перед сном он закрывает дверь, но он делает оборот вправо, а потом влево. Сережа ничего не замечает. Олег приходит под раннее утро. Он прекрасно знает, что ему предъявят за это, но как еще узнать? Почему-то внутри себя он уверен, что нет никакой Птицы больше. И может это лишь потому что он дурак влюбленный, но это не так важно. Эти пару часов перед утром кажутся самыми тихими и спокойными. Сережа спит крепко, даже не ворочается во сне. Его лицо расслабленно, умиротворенно. Олег просто сидит рядом, слушая чужое сопение и тишину. И надеется на то, что в следующую ночь в этом подвале никто не будет спать. Но усталость берет свое и он не замечает, как задремывает, облокотивший спиной об стену. Это приятное состояние между сном и бодрствованием разрушает чей-то неприятный щипок. Олег распахивает глаза, тут же потирая предплечье, а на него возмущенно и гневно смотрят голубые глаза напротив. — Ты говнюк, Олег, — раздраженно говорит ему Сережа, сидя на корточках перед ним. — Ты соврал. — Чисто технически… — Ты сказал, что веришь! И в голосе обида. Настоящая, не в шутку. Олег тут же отбрасывает приколы и смотрит серьезно в ответ. — Я верю. И я понимаю, почему ты боишься. Но я правда больше не могу тебя запирать здесь. И, как видишь, все отлично. Все живы. — Какой ты придурок, — разочарованно качает головой Сережа, усаживаясь на пол. — А если бы… — Эй, но ничего не случилось, — перебивает его Олег. — Я дверь не запирал даже. Нет никого больше. Только мы. Сережа устало вздыхает, его рука тянется к предплечью и поглаживает место, за которое он ущипнул Олега. — Может, она выжидает… Олег кладет свою руку поверх. Смотрит прямо в глаза. — Только мы, Серый. Как всегда.***
Первая ночь самая ужасная. День до нее нервный, хоть Сережа и пытается сделать вид, что все хорошо. Олег знает, что он давит. Что это немного нечестно и грубо, но иначе не выйдет. Иначе они навсегда будут разделены этой ужасной лестницей. Олег еле справляется с желанием расколотить ее к чертям собачьим. Прогулка вечером проходит в тишине. Чай — тоже. Олег пытается начать хоть один разговор, но не знает о чем. Сережа упорно читает книгу внизу, говоря о том, что ему в подвале просто спокойнее. Олег делает вид, что верит. Он перетаскивает чужой матрас наверх перед самым сном, укладывает его на каркас деревянной кровати. Сам же он предпочитает спать на матрасе на полу. Сережа мнется у входа в спальню, выглядит так, словно готов убежать вниз и спать на бетоне просто вот так. Олег знает, что он может. Но надеется, что этого не будет. Он оттягивает время до последнего. Говорит, что «такая интересная глава, Олег, ложись, не жди меня, я позже приду». Но это обманка. Такая примитивная, к тому же. Словно бы Олег не жил с ним. Словно бы Олег его не знает. Поэтому он ждет его, сидя на матрасе и смотря в стену, а когда проходит час, то сам идет за ним. Сережа книгу не читает, конечно же. Лишь сидит за столом в тишине, нервно теребит чуть трясущимися пальцами край ворота футболки. Словно вот-вот надо заходить в аудиторию и сдавать экзамен. — Серый, — хрипит Олег, подходя к нему. — Пошли. Сережа вздыхает тяжко, смотрит с просьбой в глазах. Но сегодня Олег ему не намерен потакать. Он качает головой. — Давай еще одну ночь посмотрим… — Серый, — перебивает он его вновь, тянет руку вперед открытой ладонью. — Я устал. Пойдем спать. Сережа хватается за руку крепко. Поджимает губы. Все его движения кричат о дискомфорте. Олег знает, что это надо просто перебороть. Они не желают друг другу спокойной ночи. Вообще ничего не говорят. Олег лишь укладывается на свое место, Сережа — на свое. Шебуршит простынями, одеялом. Дышит часто и громко. Старается успокоится. Олег знает, что ему тяжело. Поэтому молчит. Старается заснуть. Он больше не боится. Давно уже. Ему не страшно засыпать, в отличие от Сережи. Ему лишь страшно за Сережу самого. Он надеется, что тому хватит сил. Олег засыпает первым, а просыпается резко и неприятно от громкого копошения в комнате. От звука расстегивающегося замка. Паника тут же захлестывает с головой. Он вскакивает с матраса, в темноте видно мало чего, но трясущегося Сережу видно. Сережу, рыскающего в его сумке. Сережу, выуживающего из нее пистолет. Все тело вмиг напрягается. Он подходит осторожно. Слышно тихий плач, слышно всхлипы. В темноте, освещаемой лишь ночным светом из окна, можно различить испуганное выражение лица в общих чертах. — Сережа, — говорит мягко Олег, поднимает руки. Тот дергается, прижимает пистолет к себе. Его трясет еще сильнее. Он выглядит так же, как в первую неделю. — Не подходи, — шепчет он жалобно, отшагивает назад, дальше от Олега. — Что ты делаешь? — продолжает мягко расспрашивать его Олег, шагает вперед почти незаметно. Сережа истерично мотает головой, трясущимися руками сжимает пистолет еще крепче. — Я не могу, Олег, — говорит он. — Это должно закончится здесь и сейчас. Так не должно было быть. — Не вздумай, Серый. Но тот лишь в очередной раз качает головой, отходит еще сильнее назад, упирается спиной в стену. Теперь свет из окна падает на его лицо и видно больше. Видно, как сильно он заплакан. Как бледен. Как испуган. И решителен. Олег не понимает, разочарован он или счастлив тому, что возможно это его последние минуты. Что все же это его последний вид перед глазами. — Шестой пули я могу и не пережить, — говорит он и Сережа лишь как-то горько всхлипывает. И приставляет дуло пистолета к нижней части своего подбородка. Под ногами, кажется, осыпается земля. — Я никогда не выстрелю в тебя больше, — заверяет он, улыбнуться пытается, но это скорее пугающий оскал. Его руки все еще дрожат, а Олег, кажется, прирос к месту. Волна страха и холода окутывает его с ног до головы. — Все мое — твое. Все твое — мое. Шестая пуля в любого из нас, Серый. Уверяю тебя, она убьет нас обоих. — Не говори так, — просит Сережа, прижимает дуло еще сильнее, до кашля. Олег почти видит напротив себя Сережу из дальнего прошлого. Длинноволосого, нервного, вечно уставшего. Любящего. Светящегося. Мечтающего. А теперь он собирается убить себя. Выстрелить себе в голову. Олега тошнит. — Я обещал тебе, что вернусь. Я вернулся, Сереж. С того света вернулся. Не бросай меня. Чужие слезы градом бегут по щекам, плач вырывается из-за плотно стиснутых дрожащих губ. — Только так я буду уверен, что Птица не убьет тебя! — Птицу я пережил и переживу еще раз, если надо будет. А вот это — нет. До Сережи всего шаг. Один шаг. И Олег молится всем богам, в которых не верит, что пистолет на предохранителе. — Дай мне шанс стать героем хоть на секунду, — молит он, пальцы опасно дрожат над курком. — Смерть не окупает ничего, Серый. Если хочешь стать героем, нужно жить дальше. Он вновь прикрывает глаза и мотает головой, и в этот момент Олег вытягивает руку резко, хватаясь за пистолет и дергая его в сторону. Все происходит быстро, никакой выстрел не разрезает воздух. Пистолет с металлическим лязгом падает на пол. Сережа почти падает тоже. Олег отпинывает пистолет в другой угол и падает на пол рядом, неприятно ударяясь коленями. Обхватывает трясущегося Сережу двумя руками. Тот цепляется за плечи мгновенно. Олег ничего не говорит про боль в правом плече, потому что это не имеет никакого значения. Он сам трясется мелко, пытаясь осознать произошедшее. Сережа глухо плачет ему в грудь, а Олег благодарит всех на свете богов за милость. Или себя за хорошие навыки переговоров и быструю реакцию. — Я не переживу твою попытку в самовыпил в третий раз, — шепчет Олег в чужое плечо, хватается пальцами за худую спину. — Прости-прости-прости, — тараторит Сережа сквозь слезы, его все еще бьет крупная дрожь. — Пойдем спать. Они встают на ватных ногах, Олег все еще слышит свое гулко стучащее сердце. Он сжимает руки на чужом теле крепче. Дает себе понять, что Сережа здесь. Живой. Рядом с ним. Он укладывает его осторожно, мягко приглаживает волосы. Все совсем как раньше. Сережа дергает его за руку. — Ляг со мной? Как раньше?.. Олега дважды просить не надо. Он тут же укладывается за чужой спиной, обхватывает собой чужое тело. Привычная поза для сна. Слишком привычная, даже спустя столько времени. Сережа продолжает тихо плакать, прижиматься спиной к широкой груди позади себя, и Олег чувствует себя вновь нужным. Важным. Чьим-то. Он гладит рукой предплечье успокаивающе, вжимается носом в шею, прижимается губами. Сережа засыпает спустя долгий час, уже начинает светать. Олег заснуть не может. Он всю ночь лишь прижимается к теплому телу своим и пытается поверить в то, что произошедшее закончилось не смертью и не выстрелом. Олег делает вид, что им снова по двадцать и что они снова в той комнатке в коммуналке. Что они снова счастливы и что они снова вместе. Он пытается поверить в то, что не все кончено для них. Что они еще могут жить так, как мечтали. Со спящим Сережей перед ним поверить почти получается.***
Олег не говорит этого вслух, потому что боится спугнуть удачу, но последние пару дней он чувствует себя по-настоящему счастливым. Ключ от подвала забытым лежит в ящике в спальне последние пару дней, а Сережа с каждым разом засыпает все менее беспокойно. И выглядит куда более здоровым. Чуть менее грустным и разбитым. Конечно им нужно обсудить… две попытки в суицид и то, как Сережа дергается на каждый громкий звук. Им нужно обсудить и то, как иногда в повисшей тишине между ними чувствуются недосказанным слова. Обсудить то, что тонкие пальцы Сережи все еще так сильно дрожат, когда он наносит крем на спину, и что после этой процедуры он некоторое время выглядит так, словно прямо сейчас упадет в обморок. Олег знает, что его тело теперь выглядит ужасно. Он бы и сам не смотрел, ему все еще немного стыдно и неловко что приходится это делать Сереже. Но он боится нарушить то хрупкое состояние спокойствия, в котором они находятся уже пару дней. Поэтому молчит. Поэтому они обсуждают лишь то, как жарко на улице и что стоит приготовить на ужин завтра. В один вечер привозят новый крем, книги и кучу карандашей с продуктами. Наемник с одинаковым лицом просто отдает пакет в руки и ретируется. Олег усмехается с карандашей в коробке с радужным дизайном, потому что слово «радуга» зачеркнуто и почерком Вадима вместо этого написано «геи». Вадик был бы самым смешным парнем параллели в восьмом классе. Олега тогда такие шутки не смешили, Сережу и подавно. Тот фыркает, заметив оставленную шутку, и поднимает недовольно брови. — Ну и друзья у тебя, — говорит он, но тут же становится счастливее, выуживая из пакета книги. Толстые такие, явно дорогие. Вадим это точно потом припомнит, он деньги считает по копейке, ни одну не упускает. Впрочем за улыбку напротив Олег готов ответить на все вопросы. — Беру свои слова назад, блондинчик лапочка. — Так тебя можно купить книжками, — усмехается Олег, пытаясь сделать вид что чужая реплика не дернула неприятно что-то внутри. Сережа садится на продавленное кресло, раскрывает одну из книг и кивает. — За толстые массивные книги я на многое готов, — говорит он томно и играет бровями. Олег думает только об ужине. Он не думает ни о чем другом. Не. Думает. — Я учту, — бросает он, продолжая разбирать пакет и открывая крем. Пытается прочитать этикетку, способ использования, когда Сережа подходит к нему, оставляя эту свою книгу на кресле, и мягко касается плеча. Улыбается чуть заметно, достает еду из пакета дальше. — Не ревнуй, Волчок, — шепчет он насмешливо, чуть щипая пальцами свободной руки Олега за щеку. Как же сильно ему подняли настроение всего лишь какие-то книжки. — Было бы к кому, — бурчит он, откручивая крышку у крема и принюхиваясь. Этот пахнет ничем, в отличие от прошлого. Чуть гуще словно. Олег успел прочитать, что он помогает делать шрамы менее заметными. В его случае бесполезная функция, конечно, но раз доктор прописал, то ладно. — Как там Вадим говорил? Почесать за ушком? — продолжает веселиться Сережа, ставит молоко в холодильник. — Вадим, значит? Как быстро ты вспомнил его имя. Сережа все продолжает улыбаться. Олег говорит это с интонацией шутки, но глубоко внутри чувствует знакомые ростки ревности. Возможно и Сережа видит это в чужих глазах. Всматривается пристально, чуть наклоняет голову. Взъерошивает волосы мягко, а на щеках еле видный румянец. Они обычно друг друга просто так не касаются. Олег возникать не собирается. — Ты правда ревнуешь? — спрашивает он, на губах все еще улыбка. — Олег? Олег жмет плечами, отворачивает голову, словно ему прямо сейчас очень нужно перечитать, как пользоваться кремом. — Правда что ли? — усмехается как-то по-доброму Сережа и его рука соскальзывает на больное плечо, мягко гладит пальцами. Олег делает вид, что его ноги не становятся ватными от этого. Он все же серьезный мужчина, на секундочку. Бывший наемник. Солдат. — Меня больше настораживает твоя нездоровая любовь к книгам, — отшучивается он, не в силах смотреть в лицо напротив. — Намажешь? Перевести тему куда проще. Потому что Сереже не нужен правдивый ответ на его вопрос. Тот лишь вновь усмехается и берет крем в руки. Кивает. Олег стаскивает с себя футболку по пути в ванную, хватает табуретку возле стола одной рукой. Он подумает о диалоге ночью, потом, не сейчас. Или вообще никогда. Потому что… а какая разница? Ну какая разница? Сережа встает позади, Олег усаживается на низкую табуретку. Нужно намазать лишь немного, все остальное Олег делает сам. И тогда получится немного выдохнуть, когда Сережа уйдет и погрузится в свою книгу. — Держи, — говорит ему Сережа тихо, протягивает открытый крем, набирает его пальцами. Олег держит его крепко, удивительно как пластмассовая баночка не хрустит под напором. Осторожные пальцы касаются точки боли, прохладным кремом успокаивая кожу. Медленно, мягко, как-то уж сильно заботливо. Олег чувствует, как задерживает дыхание ненароком. Как живот напрягается. Как встают волосы на загривке. Как шумно он выдыхает, стоит пальцам надавить случайно. — Прости, — шепчет Сережа, смотрит через отражение прямо в глаза. — Все нормально, — качает Олег головой и пытается сделать невозмутимый вид. Чужие прикосновения никогда больше не станут чем-то привычным, наверное. Он каждый раз будет вздрагивать. И каждый раз будет застывать. — Спасибо, — говорит он глухо Сереже, когда тот заканчивает с раной на спине. Но Сережа не выходит после этого, как делает обычно. Все смотрит на Олега, что-то в его взгляде даже через мутное зеркало можно заметить. — Я могу и другие помазать, — предлагает он почти шепотом, как-то собирается весь, словно волнуется. Олег почти говорит «не надо», почти качает головой, но Сережа осторожно берет его за плечи и разворачивает. Олег зачем-то повинуется, поворачивается лицом. Продолжает держать открытый крем в руках. Сережа садится на колени перед ним. Медленно так опускается, все смотрит на ранения на груди. У Олега же сердце, кажется, останавливается, а в голове теперь только белый шум. — Серый, — хрипит он, сглатывает шумно. Но Сережа его словно не слышит. Касается пальцами солнечного сплетения, поднимается вверх к ранению под ключицей. Обводит подушечкой пальца, невесомо почти. Олегу кажется, что он сходит с ума. Сережина голова на уровне как раз ключиц, он привстает на коленях, приближается и мягко касается губами кожи возле раны. Олег уверен, что одним нервным выдохом он выпускает из легких весь воздух. Мягкие губы ощущаются почти раскаленной печатью на коже, на сердце. Он поднимает руки, пытается мягко оттолкнуть Сережу за плечи, потому что это слишком. Но Сережа лишь прижимается лбом к груди Олега, дышит горячим воздухом, целует кожу у другого ранения, которое ниже, буквально над пупком. Олег уверен, что тот чувствует, как дрожит его живот. Как дрожит он сам. Пытается оттолкнуть вновь, но в этот раз еще слабее. Он знает, что нужно. Так будет правильно. Но и чужие губы на себе ощущаются правильно тоже. И он чуть не воет волком, когда Сережа добирается до ранения на правом боку, над тазовой косточкой. Оно прямо над резинкой домашних штанов, заживает уродливым ромбом. Сережа целует его так, словно это не противно. Словно это красиво. Словно это не было больно. Олег почти забывает, как больно на самом деле было. Вот сейчас забывает, в этот момент. А потом Сережа поднимает свои глаза полные слез, смотрит с чем-то таким большим, неподъемным, приподнимается обратно. Теперь их лица на одном уровне и Олег уверен, что они дышат сейчас буквально одним воздухом на двоих. — Прости меня, если сможешь, — шепчет он, прижимается своим лбом ко лбу Олега. Олег жмурится, стискивает чужие плечи в своих руках. — Я уже простил, Сереж. Тот выдыхает судорожно, влажно, дышит громко. Его руки все еще на теле Олега, мягко греют и расплавляют до самых костей. — Тебе надо простить и себя тоже, — шепчет Олег, глаза открыть страшно. Они сейчас так близко к друг другу, разговаривают о чем-то важном. Разговаривают о них, наконец-то. — Никогда, — шепчет еще тише в ответ Сережа, Олег почти чувствует слова на своих губах. Он подается вперед на автомате. По привычке почти. Сережа испуганно выдыхает ему в приоткрытый рот, но все же целует в ответ. Не яростно, не отчаянно, не грубо. А с ощутимым «прости меня», с совершенно неописуемой нежностью. Олег почти уверен, что он в раю. Собаки же туда попадают? Потому что Сережа не отстраняется. Потому что Сережа прихватывает своими губами губы Олега, скользит руками по бокам. Олег уверен, что его тело прошивает током, когда он чувствует, как по его губам проходится чужой язык, совсем забытым ощущением, но таким ярким. Дрожащие выдохи Олег ловит ртом, целует глубже, руками обхватывает бледное лицо, чувствует, как под ладонями активно двигается челюсть. Они вжимаются носами, воздуха почти не хватает, но Олега от чужих губ можно оттащить сейчас только за шкирку. Он мечтал об этом с самой первой ночи в армии. Представлял, как Сережа поцелует его и это будет не просто так. А это будет что-то значить. Никакой их прошлый секс в темной коммунальной квартире под одеялом даже рядом не стоит. Потому что тогда это ничего не значило. Сейчас этот поцелуй значит вообще все. Отстраниться все же приходится, губы горят по непривычке, в голове пустота. Сережа смотрит на него так открыто, так честно, и он такой… родной. Знакомый. Свой. — Все же ревнуешь, да? — спрашивает он почти бездыханно, пытается сделать вид, что шутит, но Олег видит чужой румянец. Знает, что вопрос не в шутку. — Всегда, — кивает Олег спешно. — Ко всем. И давно. Потому что Сережа и так все понял, наверняка. Олег носит свое сердце на рукаве для него. И раньше носил. — Как давно? — спрашивает Сережа словно бы одними лишь губами, вновь приближается, прижимается ими. Словно ответ хочет почувствовать, а не услышать. — С армии. — Я ненавижу твою армию, — шипит он прямо в губы, спускается ими к щеке. Льнет, словно лис. Мягкий и податливый. Олег вплетает пальцы в чужие волосы. — И я, Серый. — Я всегда думал, что ты из жалости спал со мной, был со мной, жил со мной, — шепчет он в ухо, обхватывает руками, обнимая. — Никогда. Я думал, что ты просто скрашиваешь мной время. Сережа как-то грустно почти усмехается, целует в мочку уха. — Птица победила меня, когда ты ушел, потому что это был самый большой мой страх. Что ты уйдешь. И ты ушел. Олег прижимается к телу напротив сильнее. Ему больно слышать это. — Прости… — Нет, не надо, — перебивает его Сережа, обхватывает руками лицо Олега и отстраняется немного. Почти касаются носами. Смотрят друг другу в глаза. — Хорошо, — соглашается Олег, потому что он Сереже отказывать не умеет, да и никогда не умел. — Поцелуй меня? — спрашивает он тихо и чуть смущенно, хлопает этими своими ресницами. Олег, конечно же, целует.***
Дождь заряжает на весь день и Сережа угрюмо смотрит в окно, бурча себе что-то под нос. Время близится к ночи, а они так и не выходили сегодня на улицу. Олег усмехается, помешивая суп в какой-то невероятно старой и советской кастрюле, пока Сережа с недовольным лицом перелистывает страницы так, что вот-вот вырвет их. Словно природа заметит его недовольство и сжалится. Олег все еще пытается осознать вчерашний вечер. Все еще верит не до конца. Но они кидают смущенные взгляды друг другу весь день, словно им вновь по шестнадцать и это их первые отношения. Ну, у Олега они и вправду первые. Насчет Сережи он не уверен, да и спрашивать не хочется. Его вполне может ожидать ответ, который он слышать не хочет. Поэтому он не рискует. И не спрашивает. Да и про них конкретно не спрашивает тоже. Они теперь вместе? Как пара? Или он зря надеется? Он выключает конфорку, прикрывает готовую кастрюлю супа крышкой и садится на подлокотник кресла, на котором сидит Сережа. Листает эту свою книгу с картинами. Смотрит влюбленными глазами. — Красиво, да? — говорит он, тыкает пальцем на страницу. Олег смотрит не туда. Он смотрит на чужой профиль. За эти недели Сережа наконец-то набрал хоть какую-то массу и теперь не выглядит болезненно худым. Олег и себя чувствует лучше, сильнее. Восстановился немного. Они восстановились. — Да, — соглашается Олег, скользит рукой по острым плечам, гладит затылок. Его пьянит от знания о том, что теперь он может так сделать. Может сесть рядом, коснуться. Прижаться. — Думаешь, мы когда-то сможем вернуться в Петербург? — вдруг спрашивает он. — Скучаю по музеям. По Эрмитажу. Олег поджимает губы, чуть склоняет голову. «Мы» нежно отлаживает его душу. — Не знаю, Серый. Надеюсь. — Ты не скучаешь? — По Питеру? — спрашивает Олег и они встречаются взглядами. — Немного. Мне, в целом, все равно где быть. — Мне иногда снится наша квартира на Ваське, — признается Сережа и становится чуть грустнее будто. — Студенчество. Ты. Олег зарывается пальцами в уже отросшие огненные волосы. Мягко гладит кожу. — Я тебе снюсь? — А я тебе? — вместо ответа спрашивает Сережа и как-то судорожно выдыхает. — Венеция? Он произносит это почти шепотом, тихо очень. Словно запретное слово. Олег его понимает. — Иногда. А тебе? Сережа кивает, льнет к руке, прикрывает глаза. — И мне. Часто, на самом деле. Почти всегда, если быть честным. — Мы можем попросить купить снотворное какое… — Нет, я заслужил, — отрезает он, говорит так твердо, словно на этот конкретный вопрос уже сто раз отвечал. Олег хмурится, поглаживает кожу щеки, гладит подушечкой большого пальца под глазом мягко. — Серый… — Ты в них всегда умираешь. Я тебя в них всегда убиваю. Но теперь я просыпаюсь и ты рядом. Живой. И мне кажется, что я теперь должен Вселенной или мировому порядку какому за это. Потому что я тебя не заслужил, конечно. Вот это все — не заслужил. — Прекращай, Сереж. Но тот лишь улыбается мягко, доворачивая голову и касаясь губами ладони Олега, касаясь уже давно зажившей царапины от пакета. Олег помнит этот день прекрасно. — Мне иногда снится, как ты убиваешь себя, — шепчет в ответ на честность Олег, смотрит в распахнутые вмиг глаза напротив. — Правда? — спрашивает Сережа и в его голосе вина. Олег кивает — правда. — Как ты душишь себя пакетом. Как стреляешь в себя. Иногда мне снится, что я умираю в Венеции. Раньше это был для меня хороший сон. Сережа приподнимается с кресла, обхватывая Олега руками вокруг шеи и обнимая крепко. Олег обнимает в ответ. — Прости меня, Волче. Что-то внутри с треском ломается от такого родного слова. От этой интонации. Олег не думал, что когда-то услышит это вновь. Сережа не думал, что когда-то скажет. — Я не готов снова тебя терять. Никогда, — шепчет он Олегу, хотя так было сложно сказать вслух. — Я здесь. Мы в безопасности и это самое главное. Больше мы друг друга не потеряем. Сережа слезливо усмехается, утыкается носом в плечо. Держит почти панически крепко. Боится. Олег чувствует себя самым счастливым на свете — за него переживают. — Можно тебя поцеловать? — глухо спрашивает Сережа и Олег не сдерживает смущенной улыбки. — Ты можешь не спрашивать, — говорит он, пока Сережа отстраняется и обхватывает руками его лицо. Сережа ловит его губы, просто мягко прижимается ими, поднимается к носу, к коже под глазами, целует в лоб. Медленно, осторожно. В этом больше домашнего уюта, чем какой-то похоти, какого-то желания. В этом есть какой-то быт. Олег готов молиться, чтобы это стало обыденностью в один момент. Чтобы он каждый раз не чувствовал свои ноги ватными палками. Хотя это, наверное, никогда не пройдет. — Хочу малины, — шепчет Сережа ему в губы, недовольную моську делает. Олег усмехается, чмокает звонко и тянет наверх, поднимается вместе с собой. — Пошли, — говорит он и Сережа загорается, как елка новогодняя. — Правда? — спрашивает он, довольный, словно ребенок с конфетой. Олег кивает, плюет на хоть какую-то защиту от дождя и они босоногие и в домашнем выбегают под настоящий ливень. Теплый, шумный, совершенно летний. Сережа бежит по размытой дорожке к кусту малины позади дома, держит руку Олега крепко, тянет за собой. Они чуть не поскальзываются на грязи, но добираются успешно, и Сережа рвет мокрые ягоды и пихает их себе и Олегу в рот. Олег почти уверен, что одну съел с жуком. — Нам нужно купить дачу! — говорит Сережа ему, одежда почти уже мокрая до последней нитки. — Давай до пенсии подождем хоть, дедуля, — смеется Олег, хотя это больше похоже на хрип, но Сережа так улыбается в ответ, что эти мысли Олег выбрасывает мгновенно. Куда-то в лужу грязи, куда-то в сорняки. — Она под дождем еще вкуснее, — говорит Сережа с серьезным лицом, рыжие волосы прилипли к лицу. Олег убирает чужую челку с глаз, открывает рот, чтобы ему положили в него еще ягод, и все вокруг кажется почти нереальным. Не может быть так хорошо. — Ты теперь как мокрый пес выглядишь, — усмехается Сережа, продолжая уничтожать бедный куст ягод. Олег встряхивает волосами, бурчит недовольно, но шутки ради. — Я волк, вообще-то. Сережа с набитым ртом ягод кивает ему, встает с корточек и обхватывает руками лицо Олега. — Самый большой и страшный, я знаю, — говорит он, параллельно пережевывая ягоды. — А ты кем будешь? Сережа хитро улыбается и Олег почти хочет сказать, что правильный ответ «лис», но не успевает. — Если обещаешь съесть меня, а не бабушку, то согласен быть Красной Шапочкой. — Серый… — выдыхает Олег, потому что совсем не понимает, шутка это или намек. Сережа же сам краснеет, но делает вид, что ничего такого. — Да нет же, это ты серый волк. А я буду Красной Шапочкой. И подмигивает, но тут же закрывает лицо руками и выглядит не просто смущенным, а пристыженным. Словно Олег от одной мысли об этом не сходит с ума. — Ладно, прости, не смешная шутка вышла… — отмахивается он, опускает взгляд, делая вид, что под ногами что-то невероятно интересное есть. У Олега слов особо нет — из них двоих говорить мастак Серый, поэтому он просто подшагивает и целует. Сразу лезет языком в рот, а там все еще можно почувствовать сладкую малину. Сережа отвечает сразу, включается мгновенно, хватается руками за промокший край футболки и лезет под него. Его руки горячие по сравнению с прилипшей мокрой тканью, Олега мурашит всего, дергает почти от разницы температур. — Сладкий, — шепчет он, отстраняясь. — Ягоды бабушке несешь? И хоть это и звучит глупо и совсем нелепо, Сережа не смеется. Он выдыхает рвано, смотрит своими большими глазами и подыгрывает. Кивает, хлопает ресницами мокрыми. — Могу и тебя угостить, — говорит он, тон его ласковый, игривый. — Да? — выдыхает Олег, прижимается губами к мокрой от дождя шее. — А если я хочу угоститься тобой? Прикусывает в шутку, несильно совсем. Сережа вздрагивает все равно, его руки тут же взлетают вверх и тянут Олега за волосы на себя, вновь вовлекая в поцелуй. Сережа в этот раз целует его с большим напором, грубее и более жадно. От этого сносит крышу мгновенно. И никакой дождь не остужает совсем. — Блять, нет, хватит, — выдыхает Сережа, дышит тяжко и его глаза беспокойно блестят. — Прости, я подумал, что… — тут же спохватывается Олег, пытаясь понять, где не понял чужих знаков. Но Сережа тут же щипает его слабо за щеку. — Мы договорились, что ты передо мной не извиняешься. Олег лишь качает головой, дождевая вода с волос капает на лицо. — Я ни с кем не договаривался. И я перегнул сейчас, я не так понял… Сережа лишь поднимает руку, красные щеки горят на его бледном лице. — Это я перегнул, заигрался, — отвечает он, сглатывает нервно и трет шею, там, где Олег успел зацепить кожу зубами. — Мне нужно… остыть. Олег недоуменно хлопает глазами, поворачивает отвернувшегося Сережу на себя. — Стой, так ты хочешь?.. — Олег, я с твоей галлюцинацией пытался переспать такое бессчетное количество раз, что мне стыдно даже немного перед этим божеством или что оно такое. — Пошло оно нахуй, — мотает головой Олег. Сережа усмехается и тоже мотает головой. — Пошло нахуй, ты прав. Просто… ты не против? Ты хочешь… со мной? Олег лишь фыркает, стряхивает воду с лица. — С тобой или дрочить одиноко в советской ржавой ванне? Знаешь, ответ тут почти очевиден. — Почти? Чем я хуже ванны? — усмехается Сережа, но Олег улавливает, как его слова смущают его. Олег прижимается губами к носогубной складке, спускается к губам. Сережа открывает рот сразу же, углубляет поцелуй, всасывает язык себе в рот. Олег почти уверен, что его колени вот-вот откажут. — Так что? — спрашивает он в чужой приоткрытый рот. — Можно съесть тебя, Красная Шапочка? — Да, — выдыхают в ответ. Олег почти жалеет себя завтрашнего, который будет возмущаться по поводу мокрых следов на полу от входа до спальни, но Олегу из нынешнего времени похуй абсолютно. Мокрую одежду снимать крайне неудобно, она забавно хлюпает, оказавшись в общей куче, и лишь нижнее белье никто из них снять не решается. Стоять вот так вот друг перед другом — забытое ощущение. И Олег видит, как пытается закрыться Сережа, как складывает руки на груди, сводит ноги. Олег бы стеснялся сам тоже, но он не может перестать смотреть. — В первый раз было страшнее, — нервно смеется Сережа, усаживается на край кровати. Олег садится рядом, скользит рукой по чужому предплечью, тянет руку на себя. — У меня было ощущение, что я тебя насильно брал тогда, — кивает Олег, целует в оголенное плечо. — Я просто… жутко стеснялся. Да, и закрывая лицо говорил «продолжай» сквозь боль, но выглядело это правда жутко. — Чего стесняешься сейчас тогда? — шепчет Олег, тянет на себя вторую руку, которой Сережа прикрывается. — Я похож на велик — худой, угловатый, — говорит он тише, недовольно проводит рукой по своим ногам. Олег знает, что раньше у того были проблемы с самооценкой. Еще бы их не было после детского дома. Он давит Сереже на грудь несильно, заставляя того опуститься на спину на кровать, сам усаживается на чужих ногах, наклоняясь корпусом. — Ты выглядишь идеально, Сереж, — шепчет Олег, смотрит в распахнутые глаза под собой. — Не говори плохо про мою красную шапочку. Сережа смущается, но старается взгляда не отводить, дышит часто-часто. — Твою? Я бабушкина, — улыбается он, руками ползет вверх по бокам Олега. — Но согласилась на съедение. — Такому волку, как ты, отказать сложно. Олег припадает губами к чужой груди, она мокрая от дождя, но горячая. Покрывается красными пятнами смущения. Олег обожает Сережу смущать. — Такой как я — это какой? Шепчущий? — выдыхает он в чужой живот, пальцами оглаживает ребра под тонкой кожей. Сережа руками гладит его голову, сторону лица, до которой дотягивается. — Живой, — отвечает Сережа серьезнее и тянет за подбородок наверх, чтобы взглянуть в глаза. Олег от чужой реплики замирает, его затапливает эмоциями от одного слова. — Я влюбился в тебя еще в детском доме, Волче, — говорит ему Сережа, непривычно серьезный. — Даже когда ты ходил в одной и той же футболке с надписью «Ария» целый месяц не снимая, я считал, что ты самый крутой на свете. Все еще считаю. Мне ты нужен живым, больше я ничего не хочу. Ком в горле так тяжело оказывается сглотнуть, Олег прижимается своим лбом к чужому, приподнимаясь немного. Они соприкасаются грудными клетками, дышат вместе. — Я должен был тебя есть, а не сдерживать слезы, — шепчет Олег, слова искренности так легко говорить оказывается в этот момент. — Никогда не плачь из-за меня. Больше никогда, Олег, хорошо? Олег на это не отвечает, потому что обещать такое не может. Жизнь штука совершенно непредсказуемая, и Олег собирается просто наслаждаться моментом. Он вновь спускается к чужому животу, целует рядом с пупком, дорожка рыжих светлых волос уходит за резинку белья. Сережа отвечает ему на каждое прикосновение вздохами, которые так отчетливо слышно в тишине дома, которую нарушает только дождь, барабанящий в окно. Олег тянет ткань вниз, цепляясь взглядом за выпирающие тазовые косточки. Не сдерживаясь, припадает ртом и к ним. Сережа выгибается, вздыхает громче. Олег сдергивает ткань до конца и ласково гладит по коже внутренней части бедра. В первый раз правда было страшнее. Олег помнит, как впал в ступор, стоило оказаться один на один с чужим голым телом. Что с ним делать? Как делать так, чтобы было хорошо? Что можно, а что точно нельзя? Тогда голова шла кругом и пальцы дрожали от страха. С того раза они спали друг с другом еще много раз. Но никогда не так. Никогда не искренне, не притворяясь, что это не важно. Олег почти ощущает себя так, как тогда. Помнит, как заалели даже уши, и как нелепо вырвалось «ты рыжий и здесь тоже?». Везде рыжий. Олег проверял потом не один раз. Он спускается ниже, садится уже почти на чужие голени, оглаживает бедра руками. Худые, тонкие, бледные. На фоне бледной кожи горит ярким пятном рыжий пах. Олег почти дуреет от этой картины перед собой. — Хватит так смотреть, — просит Сережа где-то сверху, закрывает лицо руками. Олег вместо ответа припадает губами к колену, скользит вверх, до самого паха. Сережа дергается, издает что-то, похожее на писк, и его грудная клетка быстро поднимается и опускается. Олег давит довольную ухмылку. — Не могу не смотреть, Серый, — говорит он хрипло, проводит ладонью по вставшему члену. — Ты такой красивый. — Блять, Олег, — глухо бурчит Сережа в свои ладони, отнимает одну, ловит взглядом. Олег смотрит в глаза прямо, открыто, двигает рукой медленно вниз, сжимает крепче, и Сережа выгибается так, что становится страшно за его спину. Он кладет руку на горячий живот и давит вниз легонько. Сережа громкий, шумный, отзывчивый. Олег проводит большим пальцем по головке, трет чуть ниже и сверху сыпятся маты, соединенные будто в одно длинное слово. Олегу кажется, что он пьянеет от этих звуков, как от алкоголя. Второй рукой гладит тонкую кожу рядом, спускается ниже, Сережа дергается, привстает на локтях. Лицо красное, все еще мокрое от дождя, блестящие глаза. — Не хочу один, иди сюда, — просит он, тянется рукой к Олегу. Кто Олег такой, чтобы отказывать Сереже? Теперь они лежат рядом друг с другом на спинах, плечом к плечу, Олег приподнимается, потому что Сережа вновь целует его и лезет уже своими руками под белье. Стоит руке плотно обхватить его, как Олега словно прошивает волна тока. Сережа целует его и водит рукой, опускается до самых яиц, крепко сжимает, ускоряется. Помнит. Олег пытается не отставать тоже. Сложно целоваться и при этом делать что-то, но он пытается. Выходит неровно, они стукаются зубами пару раз, темп теряется, но Олег не чувствовал себя так хорошо очень давно. Так близко к кому-то. — Олег, — выдыхает Сережа ему прямо в рот, его брови изламываются. — Не могу больше… Он ускоряется, сжимает еще плотнее, целует еще глубже. Сережа толкается ему в руку, подкидывает бедра, не дышит совсем словно. Олег опускает свободную руку на дрожащий живот, пальцами чувствует, как тот напряжен. Знает, что времени осталось буквально в секундах. Сережа кусает его за губу, изливаясь в руку, и дышит так, словно марафон пробежал. Но своей рукой двигать не перестает, хоть и замедляется. — Какой хороший волк, — шепчет он, трется потным лбом о плечо Олега. — Такой ласковый… Олег жмурится, вот уж не подумал бы, что грязные словечки смогут как-то попасть в него. Сережа реакцию замечает, прижимается губами к уху, сжимает пальцы у головки туже. — Преданный, — шепчет он, мягко и невесомо почти. — Давай, Волче. Съешь меня. Я весь твой. — Серый, — выдыхает Олег, натянутая струна в животе вот-вот лопнет. — Поцелуй меня. Он тут же на губах Олега, тут же жадно прихватывает их. Жмется всем телом, ускоряет темп. Олег застывает на мгновение и все тело за секунду словно бы расслабляется, Сережа шепчет ему какую-то сладкую фигню, Олег улавливает только «хороший». И ничего не болит. Ни одна рана, ни одна царапина. Сердце тоже. — Не уезжай больше никогда от меня, — просит Сережа в потную кожу плеча, ранимо так, от сердца просит. — Никогда, Серый. Больше — никогда.***
— Хватит ерничать, хорошая квартира, лофт большой, можно тренироваться здесь, — говорит Олег, складывая руки на груди. Сережа все еще оценивающим взглядом проходится по углам, недовольно вскидывает брови. — Нам говорили, что вид с балкона хороший, а он просто отвратительный, — говорит Сережа перепуганному риелтору. — Если скинете сумму за это недоразумение, то берем. Парень мнется, но натыкаясь на злые глаза напротив, кивает и тянет бумаги на подпись. Олег лишь хрипло усмехается. Торгуется, когда хольтовская компания ему приносит баснословные суммы раз в месяц. Когда машину себе покупает под цвет любимого костюма. Сережа подписывает бумаги, разворачивается и идет ближе к Олегу так, словно это уже его квартира. — Тебя устраивает? — спрашивает он, рука по привычке массирует осторожно правое плечо. Олег озирается, пытается понять, увидел ли это риелтор, но тот с кем-то уже на телефоне. — Серый, меня и студия на Парнасе устраивает, если там есть плита и кровать. — Дикарь, — фыркает Сережа, но тут же улыбается мягко, загар с Мексики все еще хорошо лежит на коже. Олег сам темнее на несколько тонов. — Нехилый апгрейд после домика в лесу, согласись? — кивает ему Сережа. — Я бы даже сказал «нихуевый». Квартиру Сережа обставляет в считанные дни, покупает Олегу дорогущие («пять лямов за беговую? сереж, ты нормальный?») тренажеры, огромную кровать и самую дорогую кухню, которую только находит. Олег знает, что это способ извиниться без слов, потому что они договорились, что за прошлое больше не извиняются. Сережа все еще шепчет «прости», когда проводит пальцами по зажившим рубцам на груди Олега, и от этого его не отучить совсем. Всего год назад Олег и не думал, что услышит извинения в свой адрес. Что услышит их именно от Сережи. Жизнь непредсказуемая. Теперь они вернулись в Петербург после долгих месяцев в Мексике, и Олегу легче дышать будто. — Вечером в Эрмитаж, — говорит ему Сережа на первое утро в новой квартире. — Мы там были миллион раз, сжалься, — просит Олег, потирая глаза и поворачиваясь на другой бок. Но Сережина рука поворачивает его обратно, гладит шрамы невесомо, тихое «прости» срывается с губ вновь. — Потом поедем и купим тебе что-то для кухни, в качестве компенсации. — Я ведь заставлю купить мне самую дорогую посуду. Сережа закатывает глаза и щелкает Олега по носу, вскакивает с кровати, сверкая голой пятой точкой по пути в ванную, и кричит уже оттуда. — Волчок, я тебе хоть завтра пекарню куплю, ты же знаешь. Олег знает.