***
Листая сайты с арендой квартир, Максим готов был проклинать Санкт-Петербург за местные ценники. Нет, деньги у него, само собой, были, да вот только их лишь с натяжкой хватало на билеты и банальную жизнь, а про квартиру можно было молчать. Сам он не из слишком маленького города, так что к высоким ценам привык, с зарплаты на переезд давно откладывал, да вот только никаких выгодных объявлений так и не нашел. По доступной цене то условия ужасные, то арендодатели отвечали не совсем здраво, то здание в какой-то глуши. Разумеется, каких-то царских хором Макс и не надеялся отыскать за такие деньги, но жить первое время хотелось бы с хотя бы минимальным комфортом. Так и получилось, что он застрял на одном месте. Все немногочисленные вещи собраны, действия распланированы, сумма на билет уже давно подготовлена, но жилья нет. Пришлось даже к знакомому риелтору обращаться, чтобы найти сносные варианты. В итоге Максим принял решение уехать заранее и пару дней пожить у подруги, пока он будет мотаться по всему Питеру, смотря квартиры. Однако сейчас, обходя двор вокруг невысокого здания со старинной отделкой и потрескавшейся краской, Тарасенко ни капли не жалел. Жить вместе с еще одним арендатором – не то, на что он согласился бы в обычной обстановке, ведь минусы так и мигали красными лампочками тревоги: бытовые конфликты, возможность того, что они с соседом просто-напросто не сойдутся характерами, вероятное нарушение личных границ, сложности в общении и, наконец, банальная замкнутость Макса и его нелюбовь поддерживать контакт с незнакомыми людьми дольше необходимого. С таким списком он должен был просто продолжить затянувшийся поиск, но не последнюю роль сыграли и выгодные моменты: удобные и уютные строение и обустройство квартиры, которую он уже успел осмотреть, благоприятное месторасположение дома, красивый район и желание в кои-то веке выйти из зоны комфорта. Ну… плата, снизившаяся в два раза из-за соседа, тоже повлияла на окончательное решение в пользу этого места. Когда возня со всеми документами и договоренностями наконец закончилась, осталось лишь перевести вещи и заселиться. Он не совсем понял, заселился ли его сожитель или приедет позднее, но старался не забивать голову подобными мыслями, чтобы не волноваться попусту. Сейчас, стоя перед дверью в свое новое жилище с тяжелым чемоданом в левой руке, Максим все не мог успокоить нарастающую тревогу. Он терпеть не мог необходимость сменять обстановку и привыкать к совершенно новому окружению, из-за чего позорный детский страх овладевал им с головы до пят, забирая контроль над телом и сознанием. Но Макс больше не ребенок, ему больше не тринадцать, выплакаться в надежное мамино плечо больше нельзя, убегать он больше не будет. Поэтому, отсчитав от одного до сорока и обратно несколько раз, расцарапав ладони, параллельно успокаивая себя тем, что со временем привыкнуть можно ко всему, он уже почти собрался и вставил ключ в дверной замок, как вдруг сзади послышался громкий оклик. — Здравствуйте, вы же в эту квартиру? И именно после этого все пошло своим причудливым чередом.***
Жизнь за прошедший месяц, на удивление, не разрушилась, не превратилась в пытку и не выбрасывала своих фирменных ужасных шуток. Не оправдав страшных ожиданий Максима, шестая квартира на втором этаже встретила его не скрипами-завываниями дверей на пару с зеркалами-уродцами, а теплыми пушистыми коврами, мягкими подушками, сладким зеленым чаем и прекрасным видом из окна, что выходило на небольшую, но красиво украшенную улочку. Хотя не все было так легко: большую часть вещей докупали они с соседом, включая всякую бесполезную мелочь и бедные кактусы, которые, конечно же, умудрились засохнуть на второй неделе своей жизни на новом подоконнике. Так помещение постепенно обрастало всяким и приобретало жизнь, превращаясь из «чужой» квартиры в самую настоящую «свою». Две идентичных спальни, которые разделены одной стенкой, выходят в более просторную гостиную-кухню с выходом на балкон, а также включающую в себя небольшой диван, телевизор, саму кухонную атрибутику и барную стойку в качестве обеденного стола. Тут же находилась дверь, ведущая в ванную комнату и туалет, а рядом была тесная прихожая. На деле совсем небольшое жилище, но по комфорту не уступает громоздким домам. А вот с соседом все было… весьма необычно. Даня, как позже выяснилось, бывший одноклассник Макса, чем-то непонятно изменился с былых времен, да вот только никак не получается понять, чем именно. Даня удивительно быстро находит темы для обсуждения, никак не перестает припоминать старые случаи, а после так долго и громко смеется, что Тарасенко сам сдается и складывается пополам, сраженный приступом заразительного смеха. Даня рассказывает ему о Питере, помогает с ориентированием, предупреждает об опасных районах и переулках, делится историями о драках с наглыми придурками, о его многочисленных поездках, о своем детстве и глупости поступков в то время, но всячески избегает разговоров о том, куда он так внезапно сорвался и уехал чуть ли не на следующий день после выпускного, никому не поведав о своих планах, а еще никогда не поясняет, как очутился в Санкт-Петербурге и зачем сюда приехал. Даня пишет музыку, но стесняется, когда Макс слушает его пока еще «зеленые» наброски для будущих песен, не умеет готовить яичницу, может пропасть на несколько дней, а после вернуться и снова вести себя, как будто ничего не произошло. Из комнаты Дани, которую Максим видел мельком из приоткрытой двери, подозрительно сильно веет сигаретным дымом. Обои там темно-синие, по стенам развешены броские плакаты и спутанная гирлянда, время от времени потухающая. В одном углу стоит какая-то аппаратура, в другом – компьютерный стол, а у самой дальней от двери стены расположена одноместная кровать. Мало чем отличается от спальни Макса, разве что у него все в более светлых тонах. Тарасенко бережно хранит в памяти список всех фактов и деталей о нем, пожертвовав идеальной памятью, которая раньше нередко спасала его на переменах перед уроком литературы, в пользу Данилы. В конце концов, в том, чтобы применять свои способности в полную силу на новой работе в книжном магазине, пока нет особой нужды. А вот видеть приятно удивленное лицо товарища, когда Макс во время разговора вспоминает мелкие детали, которые Даня когда-то невзначай упоминал, очень весело. Максим собирает образ Дани в своей голове заново по кусочкам, словно конструктор. Понемногу соединяет незначительные фразы мужчины красной ниточкой, вдруг узнавая что-то новое. Так он замечает по небольшим жестам, которые Даня, скорее всего, совершает неосознанно, когда у него плохое настроение, а когда хорошее. «По совпадению» приносит в долгожданный вечер пятницы его любимое печенье и огромную банку кофе, который Максим не пьет даже под дулом пистолета, и предлагает вместе посидеть на кухне за обсуждением прошедшей недели. Макс, конечно, не знает, где работает его сосед, но слушать немного расплывчатые рассказы от этого скучнее не становится. По едва видимой неловкости Данилы становится понятно, что обычно тот собирается с друзьями далеко не за чаепитием, однако повисшая между ними сжатость постепенно исчезает, когда кружки со временем пустеют, печенье заканчивается, за окном давным-давно переваливает за полночь, а их обсуждения никак не заканчиваются. Никто из них так и не заметил, когда подобное вдруг переросло в их маленькую традицию, но теперь каждую пятницу оба специально возвращаются пораньше по негласной договоренности, чтобы выпить чашку еще одного до жути химозного пакетированного чая. Не то чтобы Тарасенко свойственна такая внезапная открытость перед почти незнакомым человеком, даже наоборот. В обычной ситуации он старался бы держаться отстраненнее, менее заинтересованно и дружелюбно, ведь всегда Максим предпочитал поддерживать близкие отношения только с годами проверенными друзьями, всячески избегая тесных связей с малознакомыми людьми. Но с Даней все было не так обычно. С Даней необъяснимо хотелось обсудить хоть что-нибудь, чтобы задержаться на двуместном диване немного подольше. С Даней хотелось смотреть все самые тупейшие и клишированные фильмы, играть во все самые кривые игры и смеяться над самыми некачественными песнями, фальшиво подпевая. С Даней хотелось сблизиться, узнать немного побольше, помочь в чем угодно, изучить что угодно, чтобы позже поддержать интересный диалог. С Даней хотелось довериться. Весь мир Макса представляет из себя музей скульптур, а Даня – ещё какой-то непонятный образ, вылепленный глиной не до конца; неясная работа, оставленная мастером в мастерской на половине процесса. — Эй, — вырвал его из мыслей знакомый голос. Сфокусировав взгляд, Макс заметил Данилу, немного склонившегося к нему и машущего рукой перед его лицом. — Тебе не холодно? Мы тут уже минут сорок стоим. Максим в очередной раз напомнил себе не погружаться в рассуждения слишком глубоко, находясь рядом с другими людьми. Придя в себя, он поспешил с ответом: — Да нет, нормально все. И Максим действительно был уверен в своем ответе, пока порыв холодного ветра не ударил прямо в лицо, заставляя съежиться. Данила на это только рассмеялся в своей привычной манере. — Вижу. Тарасенко размыто помнил, как они оказались так далеко от дома в такое позднее время. Кажется, Даня сказал что-то про разведение мостов, а Макс вскользь упомянул, что никогда этого мероприятия вживую не видел, поэтому было бы неплохо посмотреть позже. Его сосед же, уже освоившийся в Питере и знающий его чуть ли не как родной город, посчитал своей обязанностью отвести совсем еще «дикого» Макса полюбоваться такой прелестью Петербурга. Оба были полностью свободны на сегодняшний вечер и лишь просиживали свободное время в квартире, благодаря чему долго раздумывать и колебаться не пришлось. Мужчины были как-то уж слишком воодушевлены, все движения то и дело получались стыдно неуклюжими, а разговоры и шутки необычно неловкими. Действия и слова обгоняли мысли, заставляя чуть ли не после каждой собственной фразы заливаться детским румянцем, который особенно заметно проявлялся у Кашина. Даня вдруг отошел в сторону, нарушая общее бездействие, потушил сигарету о ближайшую мусорку и выбросил ее туда же. — Пойдем домой, — хмыкнул он. — Поздновато уже. Максим согласно кивнул и вновь принялся ожидать действий собеседника: сам он все еще плохо знает улицы этого города, из-за чего нередко мог заблудиться. Несколько долгих секунд они просто молчали, вопросительно смотря друг на друга, пока Даня не прервал эту сцену звонким шлепком по собственному лицу и громким возгласом: — Бля… Макс на всякий случай повертел головой, словно пытаясь найти причину чужого недовольства. Не заметив ничего странного, он непонимающе уточнил: — Что такое, Дань? — Мы ж на другой берег перешли, — пробормотал Данила, отнимая ладонь от лица и смущенно отводя взгляд куда-то вниз. — А мосты уже развели. Видимо, смысл предложения доходит до него далеко не сразу, потому что Максим еще некоторое время глупо пялится на товарища, прежде чем хоть как-то отреагировать. Уже потом он задирает голову на все еще светлое небо, отчаянно вздыхая. — Бля, — своеобразно соглашается он с их жалким положением. Ночь однозначно обещает быть долгой. Они бредут по незнакомым, но не менее красивым улицам, смотря себе под ноги и ловко игнорируя все больше нарастающую неловкость. Безусловно, интересный досуг выходит, правда вот в планы уставшего, настороженного и ничуть не готового к такому Тарасенко это не входило. Даня – хороший собеседник и многогранный человек, но гулять с ним вот так всю ночь, когда они все еще плохо знакомы – это немного перебор для него. Разум Макса за день был загружен и напряжен, а значит, сейчас чрезвычайно опасно расслаблен и открыт. Самым худшим исходом будет, если он случайно скажет что-то не то, что-то «слишком», что-то, что разрушит их только-только выстраивающийся приятный контакт, что-то лишнее и неуместное. Максим утешает себя тем, что более лишнего и неуместного, чем он, здесь попросту не найдется. — А нет других способов добраться до дома? — все-таки решается подать голос. Данила немного замедляет шаг и что-то задумчиво мычит себе под нос, но вскоре отрицательно трясет рыжей макушкой. — Не думаю. Ну, то есть, — Даня склоняет голову набок, подбирая слова. — Есть, конечно, и другие мосты, но идти нам до них отсюда и от них до дома так далеко, что мы скорее уснем по пути. Еще можно такси вызвать, но сейчас там ценники дороже обычного в несколько раз. Максим понимающе кивает, не выяснив для себя ничего неожиданного. Людей вокруг стало меньше, чем днем. Мелькают разве что пьяные мужчины, да группы подростков и парочки, наслаждающиеся белыми ночами Санкт-Петербурга. Макс отстраненно разглядывает их, размышляя, нравится ли им жить в таком крупном городе, хотят ли они уехать в дальнюю деревню, как чувствуют себя в паникующей толпе… — Макс, ты прости, что я так проебался, — Кашин резко останавливается и абсолютно серьезно смотрит на спутника. — Сам не понимаю, как за такой важной деталью не уследил. Мне жаль, что ты, ну, застрял тут со мной. Я потом обязательно заглажу свою вину, — искренне продолжает он, а Максим чувствует, как липкое стеснение наконец смывается с пальцев, переставая сжимать сердце. Он спешит заверить сожителя, что ничего страшного не случилось и извинения тут ни к чему, а самое ужасное, что может ему грозить, – не успеть на работу. Потом они гораздо более спокойно продолжают свою дорогу в поисках любого круглосуточного кафе. Раз уж так сложились обстоятельства, было бы неплохо отыскать комфортное место, где можно переждать эти часы. По итогу выбор падает на небольшую и чистую блинную с удобными диванчиками. Кушать они вряд ли будут, а вот отдохнуть было бы неплохо. — Кто вообще будет ужинать в блинной? — смеется Максим, плюхаясь на свое место. — Не знаю, я когда ничего готовить не умел, одними блинами питался, — Даня пожимает плечами и присаживается рядом. Поговорив еще недолго, Макс и Кашин так и засыпают друг на друге на этом маленьком диване с кожаной обивкой. Невероятно холодные руки Максима каким-то невероятным образом оказываются в невероятно теплых карманах Даниного худи. Под семь часов утра выгоняют их уже уставшие наблюдать за данной картиной работники. Они возвращаются домой жутко краснеющие, и расходятся по комнатам, пожелав друг-другу «спокойной ночи» во второй раз. На работу Максим все же не приходит.***
После той ночи, за которую оба успели испытать стыд всего мира, Даня и Макс значительно сблизились. Тарасенко почти видит, как тонкая стена между ними рушится, а мелкие осколки разбиваются об землю и летят куда-то под ноги. Теперь заглянуть в чужую комнату не кажется тяжким преступлением, а услышать стук в свою – громом среди ясного неба. Потому что привыкнуть можно ко всему. Данила сидит на диване, перебирая высокие стопки книг на английском. Глаза его при этом наполняются ужасом, когда он осознает, что не понимает ни слова на другом языке. Бегло осматривает и передает каждую в руки поблизости, стараясь не задумываться о роде тех несвойственных ему чувств, которые возникают всякий раз, стоит их пальцам случайно соприкоснуться. Даня задерживается на какой-то книжке, вертит ее пару раз, а потом удивленно вскидывает брови: узнал по обложке. — Макс, я многое могу понять, — начал он, переводя взгляд на Тарасенко. — Но зачем тебе «Белые ночи» в английском издании? Максим на это только рассмеялся, замявшись на несколько мгновений, похоже, размышляя над ответом. — Да я и сам не помню. Наверное, было интересно почитать перевод? — предполагает Макс, отложив какой-то тоненький томик в сторону. — Одного языка не хватает, что ли? — Данила продолжает вести какой-то бессмысленный диалог в своем стиле, но прерывается, когда из страниц книги выпадает несколько лепестков. Мужчина ойкает и спешит бережно уложить высохшие лепестки на место между напечатанных букв, параллельно рассматривая. — Ты засушиваешь цветы? — удивлялся Даня, передавая книгу товарищу. — Очень редко. Это скорее от скуки, — Максим сделал неопределенный жест правой рукой, а левой открыл выпирающие страницы несчастной книги. Действительно, между бумагой лежали несколько сухих и некрупных бутонов ромашек. — Неужели так удивлен? Даня откинулся на мягкую спинку дивана, о чем-то задумавшись. — Да нет, просто нечасто встречаю таких людей. А почему именно ромашки? Макс замолк на какое-то время, осторожно перебирая между пальцами нежно-белые лепестки. Так долго ничего не говорил, что собеседник, наверное, уже и не ожидал ответа, но он вдруг отложил бутоны на комод с телевизором и разрушил затянувшуюся паузу. «Потому что ты сам – ромашки». — Потому что ромашки красивые, — пробубнил так уверенно, будто эти слова – не самая противная ложь. Макс врать не любил, но умел. Свои способности применять рано или поздно приходится, даже если за это на него обозлятся все Боги. — Так пионы тоже красивые, — моментально возразил Даня, видимо, не улавливая цепочку умозаключений. Но не то чтобы у Максима были сложнейшие умозаключения. Может он и хорош в математике, но вот если бы имел хотя бы капельку здравомыслия, то никогда бы не заселился в эту квартиру. Он помахал небольшой книжкой в воздухе, как бы показывая ее Дане. — Их сушить сложнее. Бутоны ведь крупные и объемные, не поместятся в маленькой книге. И все-таки уборка – страшное дело. Кашина, высокого, сильного и умеющего постоять за себя, сложно было сравнить с робкими и ранимыми ромашками. Но с Тарасенко он был таким до боли добрым, искренним, общительным и мягким, таким заинтересованным и майским солнцем греющим, что у Макса, вечно напряженного и скованного, сердце против его воли ромашками хрупкими обрастало, превращая заросший сорняками сад в самое чистейшее искусство. «Ты – искусство» Привыкнуть можно ко всему: к теплым взглядам, согревающим получше всяких пуховых одеял, к мягким шершавым ладоням на своих щеках, к рыжим шелковистым прядям под своей ладонью, к новым цветам у окна, к спелым фруктам, не пропадающим из холодильника, к неумело сделанному и пересахаренному чаю с приступным количеством заварки, к привычке обниматься при каждой встрече, к запаху сигарет и даже к долгому сну до обеда. Максим, конечно же, привыкает, но большие худи, пропитанные знакомым парфюмом, все еще вызывают неконтролируемые всплески нежнейших эмоций и еще более нежных улыбок. К любви он тоже привыкает, и теперь она кажется не жестокой мукой, а долгожданным наслаждением. Левой рукой Даня обнимает его, а правой нащупывает на запястье браслет из крупных холодных бусин, соскальзывая кончиками пальцев на точку пульса, будто пытается убедиться, что это не глупое полуночное видение, а силуэт перед ним реален и не утонет в следующее мгновение в неизвестной темноте, – Макс любит и только крепче стискивает объятия, позволяя хотя бы на какое-то время спрятаться от настоящего мира в их собственном. Даня начинает мельком упоминать об ублюдке-отце, из-за которого он, по всей видимости, оставил родной город и уехал как можно дальше, – Макс любит бабочками-поцелуями и всегда внимательно слушает. Когда они неумело целуются, игнорируя перегоревшую в этот же миг проклятую гирлянду, Макс, разумеется, тоже любит, зная наверняка, что его любят в ответ.