Алое платье

Достоевский уже сам на себя злился, сидя на каком-то душном задании под прикрытием. Вроде как бы и ответственный человек, а сидит вот так. Но ещё больше его раздражал тот факт, что Фёдор пришёл сюда не один, а со своей лже-напарницей. Вообще, напарником (и любовником в одном лице), но не столь важно. Сейчас Шибусава был в коктейльном бархатном платье, которое, как назло, подчеркивало его очаровательность. Длинные стройные ноги, на удивление худую фигуру… Да одна белоснежная шейка стоила целого состояния. Ключицы так красиво выделялись, а помада в цвет платья лишь подчеркивала изящество губ. Прямо модель с дорожки. И вот, вся эта красота подходит к Достоевскому и шепчет на ушко: — Тот мужчина мёртвый валяется. Стоит ускользнуть до всей этой шумихи, — рука с аккуратными и длинными чёрными ногтями скользит ниже, немножко царапая плечо сквозь ткань пиджака. — Полностью разделяю. Достоевский по-хозяйски опускает руку на талию, немного надавливая пальцами и заставляя подавиться воздухом. Но, как бы быстро румянец не расползался по щекам, Шибусава понимал и принимал, что было довольно приятно так идти рядом с брюнетом. Едва закрыв дверь банкетного зала, рука Фёдора тотчас же опускается ниже талии под крики испуганных людей, которые умудрились заметить труп. Вряд ли там кто-то скорбит. Но важнее, что они остались незамеченными, садясь в такси и уезжая в свой номер. Только под семью замками, только в номере отеля с идеальной звукоизоляцией и отсутствием слежки, помада на губах Тацухико моментом смазывается жадным поцелует, а платье чуть ли не трещит из-за жадных прикосновений холодных рук. Изящное и гибкое тело изгибается в руках брюнета, потому что контраст холодной стены с холодными руками и горячих губ невероятно чувствуется в такой обстановке. Интимно. До боли интимно. Фёдора никогда не брало вино на всех этих мероприятиях, но сейчас, глядя в винные глаза, которые горят от желание и в которых зрачок скоро перекроет радужку, брюнет готов каяться, он пьян. Особенно, когда Шибусава сидит на нем и плавно, до боли неспешно оголяет бледную кожу. Платье стягивается неторопливо, дразняще. Брюнет то и дело облизывает пересохшие губы, цыкая на все пересечённые попытки коснуться этого бледного великолепия. Под бархатом ткани пряталось чёрное кружево белья. Достоевский не выдерживает. Он рывком меняет их местами, жадно и хищно выцеловывая лебединую шейку под довольные вздохи. Доигрался Шибусава и был невероятно рад. Потому что распаленный Достоевский, у которого из ларчика повыпрыгивали чёртики, всегда был, есть и будет самым очаровательным и желанным зрелищем. Но блондин на долю секунды забывает, что Фёдор — сам Дьявол, от чего и выгибается в немом стоне от довольно грубого укуса. — Какой ты очаровательный, когда так открыт, mon bébé. Фёдору льстят розовые щёки блондина, его стеснение в такой ситуации от одних только слов. И поцелуи, ласки всего нежного и бледного тела не прекращаются, а увеличиваются в размерах, как и напряжение в деловых брюках. Одежда валяется на полу, а кубик льда нежно проскользил по губам, позволяя оценить разницу в температурах, затем по шее, нарочно задевая дернувшийся кадык, по ключицам, грудной клетке и животу, обвёл около пупка и направился стремительно вверх, вызывая табун мурашек на спине. Шибусава не хочет и не может думать, откуда взялся лёд, но собственные черти из тихого омута требуют дальше. И он обхватывает шею Фёдора, шепча с мольбой в голосе: — Ещё. Такая откровенная просьба не осталась без должного внимания. Бледные губы вновь размазывают алую помаду в поцелуе, пока поистине музыкальные пальцы аккуратно ласкают снизу, немного спешно и скомкано подготавливая к дальнейшему удовольствию. Тацухико встречает Достоевского громким стоном, случайным следом от длинных чёрных ногтей на плечах, пытаясь привыкнуть к заполненности. Слишком неожиданно. Но Фёдор даже этого сделать не даёт, начиная слишком резко и размашисто двигаться. Знает, что Шибусаве такое нравится. И поэтому брюнет берет ещё один кубик льда, обводя головку и слыша негромкий вскрик, а затем чувствуя впившиеся ногти. — Расслабься, mon oiseau, напряжение ни к чему сейчас. Такие прозвища, такой нежный голос Фёдора заставляет немного расслабиться, что автоматически даёт согласие на продолжение. Достоевский уже чуть нежнее продолжает, перехватывая бёдра блондина. Ах, а они-то какие прекрасные — мягкие на ощупь, сжать их можно без проблем. Почти без изъяна. Пара белёсых шрамов, конечно, были совсем некстати, но они удостаиваются нескольких невероятно нежных поцелуев. Фёдор не уверен, что хочет знать, откуда они взялись, но тем не менее, Шибусава просто прекрасен. Он так восхитительно принимает его, так открыто и безо всяких комплексов стонет, царапая плечи. Жмурит глазки, на которых уже слезинки выступили. Слишком уж хорошо им. Прикосновения брюнета на талии ощущаются как нельзя лучше. Его нежные поцелуи на бёдрах тоже великолепны. Пара засосов на внутренней стороне бедра приятно покалывают, волосы уже растрепались из пучка, рассыпавшись по подушке. Блондин готов растечься лужей на этой кровати, но легкий толчок вновь заставляет промямлить что-то неразборчивое и напрячься, желая получить ещё. Эдакий наркотик, который уже затмил мозг. Достоевский пытается быть нежным, но когда ему на ушко шепчут нечто максимально неразборчивое, а Шибусава лишь жмётся ближе, запрокинув голову, хочется большего. Хочется подтянуть ближе и начать просто втрахивать в эту несчастную кровать, которая уже начала поскрипывать от их такой любви. А кто помешает Фёдору такое совершить? Да никто. Поэтому блондин уже напряженной стрункой изгибался в руках Достоевского, простанывая от каждого толчка. И уже даже цепочка с крестиком порвалась, от чего сам крестик упал куда-то на пол. Согрешили они с лихвой. Окончание как-то слишком незаметно приходит. Одновременно. Фёдор не смог противостоять искушению, поэтому даже не выходил. Шибусава и вовсе растёкся, расслабился, а по подрагивающим плечам можно было сказать, что ему невероятно хорошо. Он невероятно красив. Даже будучи с размазанным макияжем, рассыпавшимися волосами и в телесных жидкостях. — Как ты себя чувствуешь? — Фёдор аккуратно умостил голову на плече, а заодно и прилёг рядышком. — Прекрасно, mon préféré, просто прекрасно… А ты себя? — Вымотанный чуточку, но превосходно. Ты невероятно красив, ты знаешь это? — Бальзам на душу от твоих комплиментов. Стоит принять душ и… — Потом. Позволь мне просто полежать сейчас, а затем уже всё остальное. Нам некуда спешить, mon ami. — Закурить? — Буду не против. Но сначала Достоевский аккуратно подхватывает Тацухико на ручки и уносит в ванную. Потому что уже знает, что блондину будет приятнее помыться, а потом всё остальное. А это алое платье всё-таки оставили. Для миссий в постели.