Пустяки (2)

***

Джон Ватсон не является автором «пурпурной прозы». Он находит пару прилагательных, которые ему нравятся − «блестящий», «удивительный» − и перебирает их. Он пишет короткие, отрывистые предложения. И хотя он, возможно, достаточно разбирается в сюжете, чтобы не испортить главное открытие, его неуклюжая сентиментальность, выраженная в грубой, спотыкающейся прозе, заставляет меня вздохнуть с облегчением, когда всё заканчивается. Возможно, я несколько раз выражал своё отношение к его рассказам. Тем не менее, он мой блогер, и никто другой не стал бы утруждать себя описанием наших дел, не говоря уже о том, чтобы выставлять меня героем. Я не герой, но это не мешает Джону использовать подобные эпитеты, пытаясь сделать из меня героя. Однако в последнее время я перестал ворчать по поводу его писательской деятельности. Он явно получает от этого удовольствие, и это принесло нам немало клиентов. Писательство делает его счастливым, и кто я такой, чтобы жаловаться на это? Впрочем, есть и другая причина. У Джона Ватсона красноречивое лицо. Если бы его почерк был хотя бы наполовину таким же красноречивым, он бы получал призы. Хотя он, конечно, понятия не имеет, что каждая его мысль отражается на его лице, как ветер на воде, я наблюдаю за этим с восхищением. Именно на его свадьбе я впервые начал надеяться. Он был счастлив, ошеломлён и, что для него нехарактерно, легкомыслен ещё до того, как было разлито шампанское. Я стоял рядом с ним, и моё разбитое сердце на время успокоилось, когда я увидел его счастье. Я произнёс свою речь, сыграл пьесу, которую сочинил специально для этого случая, и отступил, чтобы посмотреть. Я хотел впитать его радость, причину, по которой я всё сделал для этого дня. Мэри стояла рядом с ним, его поздравляли разные люди, смеясь и улыбаясь. Он повернулся к Мэри и что-то сказал, всё ещё улыбаясь. И я понял: я никогда не видел, чтобы он смотрел на неё так, как он смотрел на меня. Джон, у Анджело. «У тебя есть бойфренд?» Джон смотрит на меня через полицейскую ленту с лёгкой улыбкой на губах. Джон, в его глазах восхищение, когда я объясняю, как Лестрейд всё перепутал. Джон, слишком далеко, чтобы видеть выражение его лица; слышу его прерывающийся голос: «Ты можешь». Джон, на моей могиле: «Ты был лучшим и мудрейшим человеком...» Джон, в ту ночь, когда я вернулся. Злой, конечно. Но эта маска треснула, и я увидел его печаль, всё горе, которое он перенёс, думая, что я мёртв. Джон, просящий меня быть его шафером: «Конечно, ты мой лучший друг». Джон Ватсон не любитель обниматься. Но он обнял меня во время моей речи. Я был слишком поражён, чтобы обнять его в ответ, и теперь пожалел об этом. Я наблюдал за ним, собирая больше данных. Он заботился о Мэри, это было очевидно. Но улыбки на его выразительном лице говорили о другом. Он думал, что любит её, верил, что должен любить её. Она ему нравилась, он был благодарен ей и попросил её выйти за него замуж именно потому, что думал, что я его не люблю. Потому что я в той или иной степени говорил ему, что не могу, снова и снова. Либо следователь, либо сочувствующий. И тут он поднял на меня глаза, как раз когда я это осознал. Не знаю, что отразилось на моём лице. Наверное, мне было грустно, и, возможно, он это заметил. Но во взгляде, который он бросил на меня, было полное отчаяние, как у человека, потерявшего всё, что имело смысл в его жизни. Именно тогда я понял, что он любит меня. И что он не любил Мэри. Его лицо изменилось, на нём промелькнула улыбка, когда он оглянулся на Мэри, но в этой улыбке не было любви. Он тоже увидел моё лицо и теперь всё понял. Вскоре после этого я ушёл со свадьбы. Я хотел, чтобы он был счастлив, а он не был счастлив. Но, уходя, я чувствовал надежду. Я любил Джона, и он любил меня, даже если не мог этого признать. Конечно, всё было не так просто. Тайна Мэри Морстен причинила нам обоим много страданий. Джон до сих пор ведёт записи о наших делах. И он говорит о своих чувствах, хотя и напоминает мне, что подобные вещи даются ему нелегко. Неважно, насколько прозаичны его слова. Его глаза постоянно говорят мне: «Я люблю тебя».