Сны ночью

Люций вздрагивает — и просыпается. Дезориентация; ему кажется, что он среди чёрной пустоты, среди вечного ничего и нигде — так выглядит смерть? — ему страшно; он падает в бездну, со дна которой нет выхода. Он падает в бездну — и врезается спиной в мягкие подушки. Он зажимает рот, чтобы не кричать — и вспоминает. Он жив. Наверное, ненадолго, и не то чтобы точно — разве в Кошмаре не все мертвы? — но он здесь и сейчас; Цукихико тут, в безопасности, Люций смог. Люций смог? Но какой ценой? Люций улыбается; вздрагивает снова — кашель душит, и во рту мерзкий вкус чёрной жижи. Оттого и проснулся. Он перекатывается на бок; прокашливается — горло дерёт, аж до слёз. Чернота выходит сгустками, с непонятными вкраплениями чего-то — Люций предпочитает игнорировать; Люций подчищает следы на подушках и ладонях — он не хочет, чтобы кто-то увидел. Чтобы кто-то понял. Кто-то — кто, Люций? — ты ведь знаешь ответ, правда; ты не хочешь, чтобы он знал — ты не хочешь, чтобы он смотрел на тебя с отвращением; ты слабый, слабый, слабый — испорченный, грязный, жалкий — кому ты такой нужен? Ты думаешь, ты будешь ему нужен? Какое смелое предположение. Люций думает: заткнись. Он не знает, чей это голос — его или Солона; он не знает, кто шепчет ему на ухо в темноте — или это внутри его головы? Злой, озлобленный, недоверчивый; каждое слово — пинком под рёбра. Ты думаешь, ты будешь ему нужен? Люций переворачивается на другой бок — и застывает. Каин лежит рядом. Тихое дыхание из приоткрытых губ; мирное, нежное — по-детски подсунул под щёку сложенные лодочкой ладони; на лице — пара упавших прядок и — Люций невольно тянется ближе — расслабленное спокойствие. Нет, показалось; хмурится, даже во сне хмурится — между бровей впечаталась складка, никогда уже не уйдёт. Хочется прогнать, разгладить, обласкать ладонями — Люций тихо выдыхает, проигрывает бой с собою — замирает кончиками пальцев на крошечное мгновение, а затем невесомо прикасается к коже — одними подушечками. Проводит по лбу, обводит сход надбровной дуги — сбоку, у глаза — в уголках тоненькие морщинки, расходятся ивовыми веточками; Люция топит. Люция топит — как кутёнка, в мешок и в реку; не выбраться — трепет захлёстывает с головой. За грудиною — до щемящей боли; нечем дышать. Люций бы замолк навечно, пока он дышит. Люций бы научился дышать потом. Дрожь ресниц; Каин морщит нос, и Люций хочет отдёрнуть руку — не успевает: Каин ловит его за запястье, прижимается губами к центру ладони, и голос у него немного хриплый — до мурашек: — И что ты, по-твоему, делаешь? Люций не знает. Люций чувствует, как гулко колотит о рёбра сердце — выпустите, я сойду — даже немного больно; он спрашивает — едва слышно шепчет: — Что? — Мешаешь мне спать. Люций моргает. Честно собирается извиниться — он, в общем-то, не хотел — но у Каина едва-едва заметно дрожат плечи, и он мелко, рвано дышит через нос, и улыбается — не видно, но Люций чувствует; Каин беззвучно смеётся — и это бьёт по нервам так хлёстко, так больно — не потому что он смеётся, хотя и поэтому тоже, но — потому что Люций хочет слышать, как он смеётся. Потому что Люций хочет слышать, как он смеётся, каждый день. До конца своей чёртовой жизни. Потому что он хочет видеть, как от прищура у Каина морщинки у глаз становятся глубже; хочет чувствовать его дыхание на своих ладонях — и не только ладонях, мало ли, сколько есть замечательных мест, где дыхание Каина отдавалось бы сладкой дрожью в нутре; хочет, чтобы Каин держал его за руку — всегда-всегда, и никогда не отпускал. Ты думаешь, ты будешь ему нужен? Вот, что бьёт его по нервам. Хлёстко и больно. До жалкого, влажного всхлипа. Каин склоняется к его лицу, складка между бровей становится глубже, глаза — ясные, серьёзные; Люцию жаль, что он Каина разбудил. Люцию жаль, жаль, жаль — так чертовски жаль за каждый свой поступок, за каждое сказанное и несказанное, за каждое правдивое и лживое; Люций пытается что-то сказать, хотя бы просто мотнуть головой — и чувствует, как Каин бережно вытирает с его щёк слёзы. И чувствует, что ничего не может. Слабый, слабый, слабый. Никчёмный. Испорченный. Грязный. Жалкий. — Люций, — тихо зовёт Каин. — Люций, что такое? Что случилось? — У тебя просто такой славный смех, — Люций всхлипывает тише; давит, давит в себе это, навсегда удавить хочет, вместе с собой. — Век бы слушал. — Да брось. Каин даже не смущается. Наверное, это маленькая победа — хотя по смущённому Каину Люций будет скучать — или разгромное поражение; Каина так просто с толку не собьёшь, не уведёшь с намеченного пути — он не кокетничает, не ждёт комплиментов. Он хочет знать. Правду и только правду. И Люций почти готов ему её дать: выпотрошить себя, вывалить внутренности — все в вязкой, чёрной жиже — разложить перед Каином, сказать: смотри, смотри, какой я! — топорщить обломки рёбер вперёд как пасть чудовища; наблюдать, как Каин копается, рассматривает, пачкая руки, а потом встаёт и уходит. Молча, без оскорблений — в нём, всё же, есть какая-то честь. Люций почти готов всё ему рассказать — но почему-то не говорит. Он молча качает головой; Каин сжимает губы — до бела; Люцию больно вместе с ним. Каждое несказанное вспарывает небо; каждое лживое — пробивает язык. Люций глотает — кровь, жижу и слёзы — запирая кашель где-то внутри. Запирая надежду вместе с ним. — Если ты не против, — тихо говорит он, протягивая — беспомощно — руки; Каин без слов притягивает его ближе, тёплый, родной — Люций судорожно вдыхает его запах, чувствуя себя в безопасности — хотя бы ненадолго, хотя бы иллюзорно. Сплетает ноги, оплетает чужую лодыжку хвостом — металл бряцает о металл. — Я… Мы можем спать так? — Тебе придётся спать так, потому что лично я тебя никуда отпускать не собираюсь, — бормочет Каин; тепло целует Люция в висок, а затем — ниже, по линии челюсти; без желания — но с невыразимою, бережною теплотой; с нежностью; с такой огромной, горячей, распирающей любовью, что Люций боится в это поверить. Люций слышит, как Каин глубоко вдыхает, приоткрыв рот; чувствует его губы в считанных миллиметрах от своей шеи. — Ты доверяешь мне? Люций прикрывает глаза: — Да. И он не врёт. Он верит Каину больше, чем другим, больше, чем себе; он верит Каину — так сильно, как вообще возможно верить. Люций просто боится его потерять — вот и всё. Каин мягко целует его шею, чуть задевая зубами. — Я буду ждать, — говорит он. — Столько, сколько тебе будет нужно. Пока ты не будешь готов рассказать. И затихает, уткнувшись в Люция носом. Только его руки, гладящие Люция по лопаткам, выдают, что не спит. Люций закрывает глаза. Прижимается крепче, мягко зарывается лицом в волосы Каина — они жёсткие и грубые, но Люцию нравится. Люцию нравится — он чувствует себя лёгким, спокойным, защищённым. Тени отступают, шепчут из последних сил, пытаясь дотянуться: Ты думаешь, ты будешь нужен ему? Но что-то отвечает им — что-то уверенное в своей правоте, что-то светлое, что-то с до боли знакомым голосом — вот только Люцию не разобрать, слишком уж гулкий и раскатистый рык: Ты нужен ему сейчас. Ты хочешь быть с ним — так будь; у тебя есть полное право делать то, что ты захочешь. Ты рождён с этим правом. Ты обязан ему следовать. А потом — что случится, то случится. Кто знает, что произойдёт дальше: вы можете умереть, забыть, стать другими — наслаждайся каждым мгновением. Пользуйся своим правом. Чёрная вода подхватывает Люция, качает на своих волнах — она ласковая и тёплая, она баюкает и поёт; Люций погружается всё глубже и глубже, и вокруг светлеет, и солнце застилает дно. Ему снится день; настоящий, нормальный день, запах свежего белья в его руках, покачивающаяся между столбов верёвка — и смех. Глубокий, хриплый, но счастливый и в полный голос — смех Каина, который Люций — он почему-то уверен — слышит каждый день уже много-много лет.