Жаркой рябины горькая кисть

Заплатить за коммунальные. Щелчок. Новую зимнюю куртку для Дани — старая уже совсем никуда не годится. Брюки для Августа. Дети растут слишком быстро — гораздо быстрее, чем зарплаты. Щелчок. Набор резиночек для Нины — тот, который ей понравился в прошлый раз, со стразами. Для Пети — куда делась его зимняя прошлогодняя шапка? Щелчок. Техобслуживание машины. Смена шин. Бензин. Боже, как же много ест эта букашка. Щелчок. Покупка посудомойки?.. Нет, слишком дорого. Вила вычеркивает это неровной линией, затем еще одной, нервно и торопливо, и устало потирает лоб. По ее приблизительным вычислениям — не включающим, разумеется, неожиданные траты — от будущей зарплаты остается ну дай бог треть. Меньше, чем в прошлом месяце — подготовка детей к зиме выходит в копеечку. Где обещанное увеличение оклада, спрашивает она Валерию Игоревну мысленно. Мысленная Валерия Игоревна разводит руками очень по-настоящему — как и всегда, когда кто-то задает директрисе на учительском собрании неудобные вопросы. Вила проводит еще одну жирную линию. Рисует на полях цветочек. Тяжело вздыхает. Нина вошла в тот возраст, когда девочки начинают усиленно следить за модой, Август и Даня растут как грибы после дождя, требуя постоянной замены одежды, у Пети постоянно что-то таинственным образом пропадает: то обувь, то шапка, — и Вила подозревала сначала издевательства сверстников, даже провела небольшое расследование, но все оказалось куда проще: он попросту умудряется их терять. Даже варежки на резинке, что звучит как настоящая магия. На кухне что-то грохочет. За дверью слышится торопливый приглушенный топот. — Что такое? — кричит она, захлопывая пухлую тетрадь, куда записывает все траты и расчеты. — Что упало? — Ничего! — орут ей в ответ в два голоса. Чьи-то ноги пробегают по коридору обратно. — Ничего, все нормально! — Вила, — в дверь скребутся по-котеночьи, с другой стороны слышится тоненький голос Августа. — Вила, ты только не расстраивайся, ладно? Вздохнув, она встает, со скрипом отодвинув стул. За окном — серое осеннее небо без облаков, тусклое до сонливости, упрямо бьющая по стеклу ветка дерева, которое уже третий год хотят спилить, да все никак не спилят. Предвестие ранней зимы — и Виле хочется закрыть глаза, зажать уши, не слыша этих бесконечных мыслей про кончающиеся деньги, про постоянные проблемы; не чувствовать разъедающую изнутри вину за невозможность дать детям то, что они заслуживают. Как она вырастит их хорошими людьми, когда не может даже купить чертову посудомойку?! — Ой, — бормочет Август, когда она появляется на пороге тускло освещенной кухни; три лампочки из пяти перегорели вчера, а она совсем забыла купить новые. Дети стоят полукругом, глядя на что-то под ногами, но тут же дружно прижимаются плечами, закрывая обзор — отработанный жест, словно репетировали этот момент не единожды. Вила вздыхает вновь и устало прислоняется плечом к косяку. Принюхивается: в воздухе пахнет ягодами. — Вы разбили банку с вареньем? — Нет, — хором отвечают дети, не глядя ей в глаза. Петя нервно сглатывает. Август жалобно шмыгает носом. Вила щурит глаза — нет, не плачет. Она оглядывает покрытый мукой стол, спрятать который они не успели, не раскатанное еще тесто, в которое почему-то воткнут стакан. Нина торопливо убирает за спину испачканные мукой руки и двигается чуть левее — выглядит она при этом почти раздосадованной. Вила чувствует, как за грудной клеткой, скованное ребрами, расцветает маленькое теплое солнце. Какая бы буря не бушевала снаружи, какие бы унылые мысли не одолевали разум, погружая ее в пучину самобичевания, топя в болоте бытовой усталости, ее братья и сестра, сами того не ведая, остаются крепким плотом, ее фундаментом, давая силы встать и идти дальше, невзирая на проблемы. Она борется не ради себя — в первую очередь ради их счастливого детства и успешного будущего. — Мы печем булочки, — сдается наконец Даня, ковыряя пуговицу пижамы. Петя толкает его плечом и обреченно качает головой. — В интернете написано, что это легко. — Хотели тебя удивить, — добавляет Нина. Мука даже в ее светлых волосах. — Мы все уберем, правда. Сделай вид, будто ты ничего не видела. — А варенье? — улыбнувшись, мягко уточняет Вила. — Его тяжело отмывать, давайте я помо… — Нет! — вопят они хором, заставив ее невольно вздрогнуть и отступить. — Мы сами! Уйди! Уйди! Иди спать! Придешь, когда позовем! Спи! Она не успевает даже моргнуть, как оказывается выдворенной в коридор, а кухонная дверь со стуком хлопает прямо перед носом. Лампочки в люстре задумчиво мигают, что-то грохочет в квартире над ними. Вила щелкает выключателем, погружая все в темноту — только из приоткрытой двери комнаты Нины на стену напротив падает тонкая полоска света, будто разделяя ее на две половины. По пути выключив свет и в туалете — дети постоянно забывают делать это, — она огибает угол, ориентируясь в темноте с уверенностью человека, знающего в своей квартире каждый квадратный метр, добирается до прихожей, ногой отодвинув в угол небрежно разбросанную обувь, проверяет, закрыт ли замок, оборачивается, прислушиваясь к приглушенным детским бормотаниям. Скрывает улыбку. Эти стены узнают покой только ночью. Вернувшись в спальню, она долго смотрит в окно, навалившись ладонями на прохладный пластиковый подоконник, пока в голове складываются и вычитаются суммы, мешаются планы, переставляясь местами в порядке первостепенной важности. Из этого отрешенного состояния ее вырывает звонок мобильника — номер на экране незнаком, поэтому она со спокойной душой скидывает вызов. Телефон звонит снова. И снова. И снова — один и тот же номер не теряет попыток с ней связаться. — Слушаю, — раздраженно говорит Вила, принимая шестой входящий. — Мне не нужен займ, я не собираюсь брать кредит, мне его не дадут, спасибо, не звоните больше. Трубка несколько мгновений ошеломленно молчит, и когда она уже тянется к кнопке сброса, смутно знакомый голос, откашлявшись, зовет: — Вила Николаевна, тут какая-то ошибка. Это Иосиф Валентинович, помните меня? — Иосиф Валентинович? — переспрашивает она неуверенно, по памяти перебирая внушительный список своих знакомых. — Ах, Иосиф Валентинович... — Да-да, добрый день, вспомнили? — Нет, — честно отвечает Вила. Имя кажется смутно знакомым, однако она уже давно не доверяет этому чувству. В трубке снова замолкают — на этот раз озадаченно. — Я вел у вас курс основ гуманитарной географии… Факультативное занятие, — он откашливается, на фоне Вила слышит чьи-то голоса, шелест, словно он перебирает бумаги, пытаясь занять руки. — Я еще организовывал турпоход, который… Она вспоминает: шаркающая походка, темное и морщинистое, будто изюм, лицо — и тут же сообщает о своем озарении. Иосиф Валентинович облегченно вздыхает. Вила задается вопросом, почему он все еще хранит ее номер, однако решает его не задавать, чтобы не растягивать разговор сверх меры. — Вы что-то хотели? — спрашивает вежливо, но без особого интереса. На другом конце вновь откашливаются — на этот раз еще более неловко. — Вы все еще живете в том же городе, про который говорили на вечере встречи три года назад? — Предположим. — У меня к вам будет небольшая просьба, Вила Николаевна, если позволите… Словно я могу отказать, думает она — и вдруг понимает, что и правда может. Она больше никак не связана с этим человеком. — Есть одна аспирантка, зовут Виндсонг, — продолжает тот, не дожидаясь ответа, — занимается, эээ… ну, это она вам сама может рассказать, впрочем. И так вышло, что у нее, скажем так, научная командировка в ваши края, и… — В Раяшки? — перебивает Вила изумленно. Об ее городе не каждый человек слышал, что уж тут говорить о целой научной командировке. Что эта загадочная аспирантка собирается здесь изучать? Холод и шахты? — Зачем? — Пускай сама вам расскажет, — повторяет Иосиф Валентинович, и что-то в его дрогнувшем голосе настораживает Вилу. — Так уж вышло, что вы единственная, к кому я могу сейчас обратиться с подобной просьбой — ей нужно где-то жить, может, у вас есть на примете кто-нибудь, сдающий квартиру или хотя бы комнату? Вила утомленно запускает пальцы в волосы, путая их, и без того непослушные. Откровенно говоря, этим абсолютно не хочется заниматься ни сегодня, ни завтра, ни даже через неделю. — Когда она приедет? — Эээ… не могу сказать точно. Взял на себя смелость дать ей ваш номер, скорее всего, она свяжется с вами в ближайшее время сама. Чуткое ухо Вилы вдруг улавливает робкие крадущиеся шажочки, растекающиеся по коридору — кто-то отчаянно старается быть незаметным. На душе становится немножко теплее, и она, размягченная, вздыхает, не отказывая, но и не обещая ничего конкретного: — Я поговорю с ней, Иосиф Валентинович. До свидания. Шуршащая трубка кашляет прощанием и коротко гудит в ухо. Вила с облегчением откладывает телефон: у нее есть и другие дела. Одно из этих дел прямо сейчас барабанит в дверь. — Ви-ила, пирожки! — А вдруг она спит! - приглушенно шепчет голос Пети. — Мы никогда-никогда не будим спящую Вилу, ты что, забыл? — Ой… — Все в порядке, — Вила тихо смеется, открывая дверь. Вмиг забывается и Иосиф Валентинович с его загадочной аспиранткой, и вопросы денег, повседневные дела откладываются на второй план — они идут на кухню, где за свежепостиранной занавеской мигают огоньками окна в доме напротив, где на столе уже ждут ее очаровательные в своей неидеальности горячие булочки, истекающие застывшим вареньем, где шумит чайник и спорят дети, втягивая ее в абсолютно бессмысленную дискуссию о том, что лучше: уметь останавливать время или отматывать его назад, — и мир снаружи замирает, существуя лишь здесь, в этих стенах. — … а я говорю, что если ответить на уроке неправильно, можно отмотать время и сказать правильно! — А если остановить его, то можно на контрольной все списать из учебников! — Ты можешь сдать контрошу, на перемене найти ответы и отмотать время, вообще-то! — Это долго! Лучше сразу все сделать… — А еще лучше, - прерывает Вила мягко вошедших в раж Даню и Петю, - просто подготовиться заранее и самостоятельно написать эту легкую контрольную, не тратя сил зря. Вы так не думаете? Дети переглядываются. Нина закатывает глаза, ухмыляясь - на ее лице читается отчетливое “я же говорила”. — Скукота, — припечатывает Даня. — Ты можешь задержать Анну Михайловну завтра перед уроком? — Зачем? — Ну очень надо. Вы же можете о чем-нибудь поболтать минут, ну, пятнадцать?... Ладно, хотя бы десять? Он смотрит на нее жалобно-хитрыми глазами. Вила делает вид, будто серьезно задумалась, постукивая пальцем по краю чашки, а остальные притихают враз, словно боятся нарушить магию момента. — И это нужно, чтобы… Чтобы в конце осталось меньше времени на контрольную, и твой класс мог уговорить ее перенести. Правильно? — Да блин, так и знал, что догадаешься… Ну Ви-ила, ну ты же нас любишь, да? Вила смеется и откусывает от булочки, не отвечая. На столь риторический вопрос ответ и не нужен. Они прекрасно знают - начиная с по-детски наивного ещё Августа и заканчивая все больше проникающейся жизненным цинизмом Ниной - что ничего в этом мире она не любит больше, чем их. Ничего. Сообщение в мессенджере от незнакомого номера приходит лишь на следующее утро: Вила жует вчерашнюю булочку и медитативно помешивает рисовую кашу одной рукой, другой расписываясь в дневнике Дани, когда экран телефона на кухонной тумбе загорается. “Доброе утро. Вы Вила Николаевна?” Вила несколько секунд пялится на экран, чувствуя, что из глубин памяти что-то тяжело поднимается, наконец вспоминает про давешний звонок и хватает телефон, печатая ответ и короткое приветствие. “Виндсонг, верно?” — прибавляет она после секундного раздумья в попытках вспомнить имя. Виндсонг пишет рвано, множеством сообщений, словно боится не успеть, словно Вила может просто уйти, не дочитав. Ситуацию обрисовывает кратко — так, что Вила все равно не совсем понимает, на кой черт ей так сдались Раяшки, — но в целом ощущается безобидной. — Эй, почему у Пети хлопьев больше, чем у меня? — бормочут позади голоса — нарастает очередной спор. Она хмурится, проверяя свое сообщение на ошибки, чтобы случайно, отвлекшись на шум, не пропустить слово. — Потому что он вчера посуду мыл, Дань, а чья была очередь? — …ладно, я просто спросил, чего ты сразу начинаешь. Сегодня помою. — Ви-ила, — тянет Нина из-за спины, — ты уснула, что ли? Что такое? — Ох, — Вила торопливо убавляет огонь, затем — четыре сообщения от Виндсонг в перерыве — выключает вовсе. Даня достает тарелки, утаскивает их по одной, наполненные, к столу, пока Нина намазывает масло на куски хлеба. — Август, ты делал что-то с моим телефоном, когда брал поиграть? — Нет, — трясет головой тот. Вила машинально вытирает молоко, оставшееся у него вокруг рта. — У меня пропало несколько контактов. Это не шутки, ребята, там могут быть важные люди. Не делайте так больше. Нин, скинь номер того недорогого такси, пожалуйста. — Зачем тебе такси? Машина сломалась? Голос Нины звучит встревоженно, и не зря — она прекрасно знает, что на ремонт потребуется много денег, да и ездить в школу гораздо удобнее на своих колесах, нежели в забитом автобусе. К тому же, эта машина осталась им от родителей. Даже если возникнет возможность поменять ее на другую, более современную, Вила совсем не уверена, что у нее попросту поднимется рука сделать это. Потерять эту память — воспоминания о том, как она сама, еще школьница-выпускница, играла с бусинами чехла, подпевая песне из магнитолы вместе с мамой, о том, как отец, усадив ее на свое место и перебравшись на соседнее, учил водить на старой заброшенной трассе за городом, о том, как они смеялись в этой машине — все вместе, тогда еще живые и здоровые. И никаких бед. — Нет-нет, просто… Раздается хлопок, похожий на что-то среднее между громом и выстрелом — это Даня захлопывает обклеенную стикерами и записками дверцу холодильника. — Не хлопай, пожалуйста, — тут же говорит Вила, поднимая голову. — Если она отвалится, второй раз покупку холодильника мы уже не потянем. — Прости… — Да он же новый, что с ним будет, — зевает Нина. — Так что там с машиной? Вила коротко обрисовывает им ситуацию. Впрочем, детей это заинтересовывает куда меньше, чем ее. — Ну и ладно, — бормочет Петя, усиленно мешая кашу. — Хочется этой тетке тут торчать — пускай торчит, нам-то какая разница. Только тебя лишний раз загрузили. Ехать еще куда-то… Виле тоже не слишком хочется тратить время после работы на постороннего человека — однако она уже согласилась, а подводить — некрасиво. Она пытается встать на сторону неведомой Виндсонг, как всегда учила мама: вот она прибывает в незнакомый город, так далеко от привычной столицы, не зная ничего, и единственный человек, на которого можно положиться — это незнакомка с той стороны переписки, которая тоже может оказаться черт знает кем. Опасно? Несомненно. Тяжело? Еще как. Вила ловит себя на виноватой мысли о том, что могла бы быть в сообщениях и подружелюбнее. В раздумьях она даже не замечает, как съедает почти всю кашу, а Даня утаскивает тарелки в раковину. Дети, не решаясь ее отвлекать, терпеливо ждут — они всегда обсуждают планы на день, прежде чем покинуть дом, чтобы она знала, где их искать в случае чего. — Простите, задумалась. Она бросает взгляд на часы. Семь двадцать две — с учетом времени на дорогу опоздать не должны. Плюсы жить в маленьком городе — утренние пробки даже пробками не назвать. — Вила, тут это… девочки меня в кафе зовут после школы, раз сегодня в кружок не надо. — Сколько тебе нужно? Нина торопливо трясет головой — волосы, забранные в косы, забавно трясутся тоже. — Нисколько! Честно, я с обедов откладывала, все нормально! Вила с сомнением кивает. Конечно, ей бы куда больше нравилось, если бы детям не пришлось заранее задумываться о том, где взять деньги на развлечения, однако Нину уже не переубедить — с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, она принципиально перестала брать у нее на карманные расходы. Единственное, на что Вила еще может повлиять — на ее желание начать работать, потому что это желание идет не от сердца. Нина почему-то твердо уверена, что в финансовом плане она — самая большая обуза. Какая ерунда, право слово. Детство должно быть детством, говорит Вила каждый раз, когда разговор заходит об этом. Ответственность за вас несу я, и если тебе нужны деньги — я никогда тебе не откажу. — О, а у нас с Кириллом общий проект, я к нему до вечера, — оживляется Петя, ловко переводя тему. Напряжение в воздухе постепенно рассеивается. — В восемь буду дома как штык! — Ой, — бормочет Нина, — меня тоже до вечера позвали… Они смотрят на Вилу почти виновато. Кто-то всегда должен забирать Августа домой и приглядывать за ним до ее возвращения с работы или репетиторства, потому им так важно координировать время заранее. — Я могу забрать его, но мне на кружок через час, — робко предлагает Даня, потирая нос пенными руками. Август, задумчиво ковыряющий кашу, поднимает голову и радостно сверкает глазами: — Правда? Мы поиграем? Посмотрим мультики? — Ага! Но только если ты кашу доешь. Только твоя тарелка осталась. — Так нечестно… — Мне придется ехать на вокзал после работы, — говорит Вила, пытаясь мысленно соединить все цепочки. — Хотела не заезжать домой, но, получается, ты уйдешь как раз вскоре после того, как я закончу, и мне в любом случае придется вернуться. — Я могу не ходить сегодня, — предлагает Даня, но Вила тут же отбрасывает это предложение. — Даже не думай. Тебе же там так нравится, не нужно жертвовать своими интересами, когда есть другой вариант решения проблемы, — она поворачивается к Августу, молча переводящему взгляд с одного лица на другое, и мягко улыбается ему: — Милый, придется тебе сегодня немножко покататься со мной. Я заберу тебя после работы, и мы кое-куда съездим, ладно? Августа дважды просить не надо — он в восторге от любого совместного с ней времяпровождения, и Вила прекрасно понимает, откуда это растет. В конце концов, она тратит слишком много времени на работу в желании обеспечить их, и семилетний ребенок, не погруженный в пучину этих взрослых проблем, попросту скучает по ней. Она воспитывала его практически с младенчества, она заменила ему мать — и, как мать, нужна рядом точно так же, как и любому ребенку. — Хорошо, Вила! — Но для этого нужно сегодня постараться на уроках, ладно? — Ладно! — Обещаешь? — Обещаю! — Молодец. А теперь… доешь уже кашу, пожалуйста. Нина смеется, когда Август, надув щеки, вновь утыкается в тарелку. Август путается в шарфе на заднем сиденье, пока Вила мчит по погруженному в вечерние сумерки городу. Мелькают и смазываются витрины магазинов, мигают светофоры — она хочет выругаться, когда на кольце ее подрезает какой-то лихач, но вовремя себя одергивает. — А как она выглядит? — тянет Август. Вила, не отвлекаясь от дороги, убавляет печку. — А сколько ей лет? — Я не знаю, зайчик. Наверное, как и мне, раз она еще аспирант. Может, старше. — А она будет жить у нас? — Конечно же нет. У Евгения. — Бедная, — вздыхает Август, вызывая у Вилы невольную улыбку. — Евгений такой вредный. Помнишь, он тогда в гости пришел? Постоянно ворчал, что мы могли бы прибираться получше, а я должен есть меньше сладкого. — Ты и правда должен есть меньше сладкого, но не потому, что он так сказал, а потому что иначе придется лечить тебе зубы. — Я не хочу… Мне не нравится. — Я знаю, милый, я знаю, — Вила не упоминает, что именно она тащила его, упирающегося и ноющего, к стоматологу буквально полгода назад. Август — милый и послушный ребенок во всех отношениях, но иногда даже он становится маленьким демоном. — Поэтому я и говорю, что нужно следить за зубами, иначе придется их лишиться. Он ничего не отвечает — вновь утыкается в окно, с любопытством глядя на улицы, сменяющие одна другую. Телефон вибрирует на подставке. Вила бросает быстрый взгляд на экран — и вцепляется в руль до побеления пальцев, едва не проскочив перекресток на красный. — Ой, — бормочет Август, качнувшись вперед. — Прости. Ты в порядке? Вила сбрасывает номер. Затем, немного подумав, блокирует его. — Ага. А ты купишь мне сок, когда мы приедем? Пожалуйста? И Дане тоже. И Пете. И Нина, наверное, тоже захочет. Вила бросает еще один взгляд на экран — и отворачивается. Желтый меняется на зеленый, она давит на педаль. — Конечно, потерпи еще немного. Скоро мы отвезем эту девочку — и ты вернешься смотреть мультики. В тот момент она даже не подозревает, что все получится не совсем так. Совсем не так. Так у них заводится Виндсонг. — Вила, я вообще-то котенка хотела, — однажды поутру вздыхает Нина. — Ну, Виндсонг тоже ничего, — отзывается Вила, снимая с ее темного сарафана прилипший белый волосок. — Чем тебе не котенок? Вообще-то Виндсонг скорее потрепанная уличная кошка, и даже приживается в новом месте она по-бродяжьи быстро, несмотря на то, что по сравнению с размеренно-одиноким ритмом ее прежней жизни сейчас она словно попала в ураган. — Сколько можно торчать в ванной? Нина, если ты сейчас не выйдешь, я отдам Августу твою помаду вместо фломастера! — Только попробуй! — Выключи свой дурацкий будильник! — Где моя футболка? Она висела в ванной, кто ее снял? — Даня, откуда опять столько носков в стирке? Ты специально, раз сегодня моя очередь, да? Квартира с раннего утра наполняется жизнью: первой встает Вила, в мирной тишине чистит зубы, затем будит детей — и утро превращается в полнейший хаос. Одна ванная на пятерых — а теперь и вовсе шестерых — то еще испытание на прочность внутрисемейных отношений и отличная замена марафонским забегам на короткие дистанции. Нина бочком протискивается мимо разъяренного Пети, едва не выломавшего дверь — судя по тому, как жалобно она ходит ходуном, — ловко уворачивается от запущенной в затылок расчески и, обернувшись на ходу, показывает брату язык. — Ой, ура, свободно! — поднимающий расческу Петя поспешно оборачивается, но уже поздно — дверь закрывается за напевающим под нос Даней. — А ну вернись сейчас же! На фоне этого хаоса Виндсонг — олицетворение статики, и, глядя на ее растерянное лицо, Вила вздыхает и говорит: — Вставай попозже, ладно? Я буду оставлять тебе завтрак, раз уж готовлю на всех. И ведь не забывает же. Вила действительно помнит все — и Виндсонг это откровенно пугает. Она знает, кто садится за стол раньше всех и получает первую порцию (Август), кто больше всех следит за калориями и утренним блинчикам предпочитает салат (Нина), кто ест блинчики с сиропом и маслом (Даня), а кто грызет их без всего, зато в чай высыпает половину сахарницы (Петя). Несмотря на утреннюю безумную суету, дрожащие стены и вечные вопли, едва не переходящие в драки, семья под ее началом довольно четко организована — может, именно благодаря этому квартира до сих пор стоит. Правда, с недовольными шумом соседями тоже приходится разговаривать ей. Но, впрочем, к ним Вила уже привыкла, как привыкает и к тому, что с появлением Виндсонг можно не мыть посуду дополнительный день, а еще перестает удивляться почти белым вьющимся волоскам, которые то и дело мелькают в пылесборнике пылесоса, и даже добавляет Виндсонг в чат. Чат — их семейный, конечно. Одним утром Виндсонг просыпается от звона уведомлений и несколько секунд бессмысленно смотрит в изъеденный глубокими тенями потолок кладовки. Цепкий ил сна все еще обволакивает пальцы, и, не особенно понимая, что происходит, она машинально тянется к заполошно вибрирующему телефону. На экране высвечивается незнакомый чат и чуть меньше тридцати непрочитанных. Виндсонг, сонно жмурясь, нажимает на кнопку. @all_i_wanted_was_you: ?!?!?!?!?!?!?!?!??!?!?!?!?! @all_i_wanted_was_you: Это кто @all_i_wanted_was_you: Вила у нас что еще один ребенок @all_i_wanted_was_you: Сразу предупреждаю я никогда в жизни не делила с кем-то свою сычевальню и не собираюсь делать этого в будущем пусть спит в сынарнике @all_i_wanted_was_you: я гордая волчица в своем логове и НИКОМУ его не отдам @just_a_fish: Это Виндсонг. @all_i_wanted_was_you: А боже лол @civil_engineering: Ну наконец-то. Можно будет тагать ее, а не стучаться, если надо будет зайти в кладовку @just_a_fish: Нет. Все равно стучись, пожалуйста. Кстати, Петя, как раз тебе и нужно делать это чуточку чаще, я часто слышу, как ты сталкиваешься дверями с кладовкой. @august: ВИНДСООООООООНГГГГГГГГ Виндсонг, кажется, нашла причину лавины уведомлений — после этого сообщения следуют шестнадцать отправленных подряд стикеров с медвежонком. @fire_reaper_2014: Я под ее дверью. Кладовка жужжит ахаха @civil_engineering: Конечно, жужжит, Дань, у нее же еще включены уведы @just_a_fish: Только не разбудите ее, пожалуйста. Виндсонг сонно перекатывается на другой бок, сдергивает телефон с зарядки и находит в себе силы встать. По пути на кухню она долистывает диалог, ставит реакцию-сердечко на успевшие появиться в чате и заботливо подписанные “Для потомков и Виндсонг” фотографии кота, которого все встретили прямо перед школой, и наконец сигнализирует о своем присутствии сообщением. @north_wind: Доброе утро Ответ приходит незамедлительно. @all_i_wanted_was_you: АААААААААААААА ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ @just_a_fish: Доброе утро, Виндсонг, мы оставили тебе блинчиков. @all_i_wanted_was_you: Их чуть не сожрал Даня кстати) @just_a_fish: Нина, почему ты здесь? У тебя сейчас урок. @all_i_wanted_was_you: мммм @all_i_wanted_was_you: ээээээээ @all_i_wanted_was_you: а ты почему? у тебя тоже @just_a_fish: Разница в том, что я его веду. Пожалуйста, убери телефон. @all_i_wanted_was_you: ((( Виндсонг доедает оставленные блинчики в благословенной тишине, и мало-помалу ее голова сладко пустеет. Чтобы занять руки, она бессмысленно перекликивает все кнопки чата: пробегает глазами бесконечные закрепленные сообщения с ссылками на рецепты, тыкает на название чата, гласящее заглавными буквами “ФАН-КЛУБ ВИЛЫ”, и разглядывает фотографию на аватарке. Она, видимо, снята в спешке в каком-то парке и оттого чуть размыта, а на краешках пенятся смазанные от движения фигурки посторонних людей, но картинка все равно получилась ужасно живой — Даня размахивает машинкой, чуть не задевая Петю, Август что-то лопочет ему на ухо, Нина тянется к розовой охапке сладкой ваты в руках у Вилы, на секунду отвернувшейся к камере — фотограф ловко поймал момент бурлящего движения. Взгляд Виндсонг сам собой перетекает на сияющее лицо Вилы. Выбившиеся из прически золотистые прядки, испещренные солнечными зайчиками, закручиваются вокруг головы, взгляд лучится весельем, юбка от резкого поворота расплескалась по воздуху широким колоколом… Виндсонг тянется сохранить фотографию — и отдергивает палец. Стыдно. Нельзя восхищенно разглядывать женщин, с которыми у тебя все равно ничего не будет, шепчет внутренний голос. А хочется ли ей, чтобы было? Одна мысль об этом пугает. Влюбленности всегда интересовали ее гораздо меньше, чем столбцы цифр и извилистые линии карт. Случайные знакомства не становились чем-то большим, ореол шарлатанки не прибавлял популярности среди дам, кавалеры и вовсе вызывали лишь глухое раздражение, а последний поцелуй был, кажется, когда-то в старших классах, лет эдак в шестнадцать или семнадцать, не позже, потому что Виндсонг поступила как раз во столько — и ради этого пришлось чем-то пожертвовать. Она на ходу строила хаотичные связи, но люди в конечном счете скользили мимо, утекали сквозь пальцы — или она позволяла им утекать, всегда сосредоточенная только на работе. И вот сейчас… Вила. Вила, рукопожатие которой такое твердое, Вила, которая готовит невероятно вкусные блинчики, Вила, которой неуловимо пахнет весь воздух в квартире, Вила, волосы которой почти светятся от солнца, Вила-Вила-Вила-Вила… Чем больше Виндсонг думает о ней, тем больше любит каждую маленькую деталь, от уверенной походки до привычки раскрывать все окна во время готовки, и осознание этого захлестывает оглушающим потоком. Телефон вибрирует, щекоча ладонь. Виндсонг вздрагивает, с трудом поднимается со дна потока мыслей и невидящим взглядом смотрит на уведомление из мессенджера. Над сообщением светится имя Вилы Николаевны - просто “Вилы”, Виндсонг переименовала контакт несколько недель назад, хотя и чувствует теперь, что жила с этой семьей очень-очень долго, намного дольше. “Тебе понравились блинчики?”