Костёр

Со стороны костра доносился смех. Громкий и звучный хохот, в котором Сичэнь безошибочно распознал Не Минцзюэ, звучал неоправданно громко — поэтому он сменил направление и двинулся туда, где царило хмельное веселье. Минцзюэ сидел полубоком к костру, очищая Басю от чего-то темного. Земля или кровь — Сичэня на самом деле это мало волновало. Он аккуратно наступал на листья, так чтобы не шуршали, обходил ветки, маневрировал между высокими соснами, словно тень. Должно быть его приближение всё же было замечено, потому что смех довольно быстро угас, а Минцзюэ хмуро поднял руку, вглядываясь в темноту леса. Белые одеяния, наверное, выдали — всего лишь цвет так часто подводил Сичэня в эти дни, но он не нашёл в себе сил позволить Мэн Яо переодеть его во что-то другое, а темный плащ, который мальчик где-то отрыл для него, уже давно пал в бою на границе Юньмэна. Когда пятна крови окрашивали ткань, то издали его принимали за вэньского пса, но он не мог сказать, спасло ли это его хоть раз. Кажется, в первый день, в первую встречу Мэн Яо собирался его убить, прежде чем разглядел налобную ленту, но Сичэнь никогда не задерживался на этой мысли дольше необходимого. Тишина, воцарившаяся вслед за его появлением, могла бы и встревожить Лань Сичэня ранее, но сегодня был какой-то особенный день, и он чувствовал только воодушевление и покой. Он знал, что наконец достиг точки, когда за ним никто не гнался, и он мог легко вздохнуть, не беспокоясь о собственной голове. — Сичэнь, — Минцзюэ дал понять, что его узнали. В этом новом свете костра он был похож на бога войны. Наплечники сияли оранжевым, отражая огонь, а всё остальное съедалось тьмой, обращаясь в недостижимое ему. И тень: громоздкая, длинная, — накрывала Сичэня, танцевала теплом по лицу. Тепло, разумеется, выдуманное. Уместнее назвать было бы облегчением, но теперь всё казалось в первую очередь тёплым. Лань Сичэнь в ответ не мог не улыбнуться — это было сродни инстинкту. Он так часто улыбался Не Минцзюэ при встрече, что, даже покидая укромные уголки леса, уголки губ сами поднялись ввысь. — Минцзюэ-сюн. Больше не говорили. Минцзюэ подал какой-то знак, сам усадил Сичэня поближе к костру. Откуда-то в руках появилась миска с жидкой похлебкой, да фляжка то ли воды, то ли чего покрепче — Сичэню так и не довелось узнать. На плечи накинули тёмный слой одеяний, и так он начал походить на кого-то из Не. Внутри всколыхнулась тревога — оттого Сичэнь выпрямился, порывался было встать, но чья-то рука усадила его обратно и велела: «Ешь». Чья рука и чей голос разобрать было невозможно. До такой степени всё смешалось. Его окружали знакомые и незнакомые лица заклинателей Цинхэ, и каждое смазывалось в расплывчатое пятно. Даже лицо Минцзюэ-сюна — а это и в худшие времена не было хорошим знаком для Сичэня. Попытался было завести разговор: — Я слышал… — и замолк. Не потому что прервали, а потому что слова в горле застряли. Не Минцзюэ откликнулся моментально, отогнал гурьбу от Сичэня и как ни в чём не бывало выдал: — Знаю я, что ты там слышал. Не дёргайся, в порядке твой брат. И Лань Цижэнь идёт на поправку. А теперь ешь, хорошо? — к концу Минцзюэ смягчил тон, сунул в руку фляжку как-то настойчиво и сократил расстояние до неприличного. От его одежды, от золота на плечах, от массивного тела тоже исходило тепло. Сичэнь послушно отпил из фляги. Вкуса совсем не разобрал, что тоже не было хорошим знамением, но в сравнении с теряющимся зрением было не так уж и плохо. Зато отчётливо слышал: и шёпот солдат, и грузное дыхание Не Минцзюэ, и треск костра. Если так подумать, то дыхание Минцзюэ было уж слишком громким, почти нездоровым. Сичэнь прислонил бутыль к бревну, впрочем, совсем не утруждая себя поисками затычки: всё равно не нашёл бы, — и освободившейся рукой обхватил запястье друга, пытаясь найти пульсирующую энергию ци. После кровавой смерти отца Минцзюэ-сюна, ему приходилось заниматься этим практически каждую встречу, и ярость редко когда оставляла их двоих наедине. — Сичэнь, — его руку накрыла более широкая и грубая. Кожа сухая, ладонь покрыта мозолями от сабли, песчинки грязи крошились между их пальцами. Отчего-то стало стыдно: у него рука тоже была вся в мозолях и грязи, но были дни, когда девушки называли его ладони произведением искусства. Ухоженные и нежные, говорили они. Минцзюэ никогда насчёт этого ничего не говорил. — Что ты по-твоему делаешь? — Проверяю твою ци, — он удивился. Запоздало распознал в тоне раздражение, моргнул сосредотачиваясь и понял, что вопрос-то собственно был риторический. Хвалённая всеми проницательность тоже куда-то испарилась, сгорела в огне охватившем Облачные Глубины, и что хуже всего — никто не придал этому значения. — Я в порядке, — в глазах Не Минцзюэ плясали оранжевые языки пламени. Пальцы Сичэня сами по себе отцепились от запястья, так и не выяснив ничего толкового, и тёплая тяжесть исчезла с руки. Подумалось вдруг, что холодно в лесу бывало даже заклинателям, и захотелось тяжесть эту вернуть, но головой-то понимал, что некорректно это. Невежливо, неправильно, неуважительно. Порочно. — А ты? — гневливость чётко угадывалась в вопросе. Сичэнь сумел её распознать даже в том странном, безмятежном состоянии, в котором плыл весь сегодняшний день. — Ты в порядке? Сичэнь! Имя прозвучало слишком громко, и Цзунхуй приподнял голову настороженно, присмотрелся к главе, но не посмел подойти. Если бы Минцзюэ-сюн вдруг возжелал удушить своего друга, то тому бы это естественным образом удалось, и вряд ли кто посмел бы ему перечить. Кроме А-Сана разве что. Но мальчишки здесь не было. Конечно, его не было — он так и не научился держать в руке саблю, и попади на поле боя, то тут же заделался бы смертником. А Не Минцзюэ никогда бы этого не допустил. Странное блуждание мыслей заставило Сичэня тонко улыбнутся. Счастливо немного, и голову он чуть наклонил вперёд, чтобы не так заметно было. Но Не Минцзюэ заметил точно. Всегда так было. — Холодно, — сообщил он, немного подумав. Врать было нельзя: от его клана осталось не так много, чтобы он мог позволить себе пренебречь основными правилами как прежде. — И со зрением что-то не то. — Что? — грубые пальцы сгребли его запястье встревоженно, прощупали ци. — Цзунхуй! Неси сюда свои травы! Сичэнь, о подобных вещах нужно говорить сразу. Видно было только блеск костра и золотые наплечники. Чтобы с ним ни случилось, судя по всему, это прогрессировало. Зато слух был острее: слышал и тревожные нотки, и ночной шелест деревьев, и суетливую возню Цзунхуйя совсем рядом. На плечи лег ещё один слой одежд. Впрочем, теперь совсем неясно было одежды ли это. — Выпей, — под нос сунули воду с какими-то лечебными травами. По вкусу тоже совсем было не понять что за травы, и вряд ли его просветили бы в этом вопросе. Да и больше его беспокоило, что рука с запястья, так и не исчезла. Чувствовалось аккуратное подталкивание ци. — Всего-лишь переутомление, — говорил Цзунхуй. — Поспит и станет лучше. — Слышал, Сичэнь? Ты идёшь спать, — не дожидаясь согласия, Минцзюэ встал, потянул за руку, подставил своё плечо вовремя и обнял каким-то неловким жестом. Кое-как в раскачку оттащил от костра, завёл в палатку: одну из тех, что Сичэнь успел заметить пока шёл, — и уложил на что-то мягкое. По дыханию было слышно, что замешкался. Сичэнь подумал, что сейчас он уйдет, да оставит его в полной темноте. Так было бы правильно, даже если ему самому эта мысль совсем не нравилась. Но Минцзюэ-сюн стянул свои военные сапоги, накрыл обоих одеялом, и лёг совсем рядом. — Теплее? — Да. Спасибо. — Завтра отблагодаришь, — проворчал совсем над ухом. Они были ближе, чем Сичэнь рассчитывал, но найти в себе сил и попросить того отодвинуться, он просто не сумел. Так действительно было теплее. — А сейчас спи. И прислушался: плотно закрыл глаза, постарался расслабиться, слушал тихие шаги вне палатки, бубнёж, треск костра и ворочающегося Не Минцзюэ. Почему-то подумалось, что это сон. И уснуть после этого он не мог: он не спал слишком долго, чтобы вспомнить, как это делается. Потом тяжелая рука — плечо и локоть — легла ему на грудь, и вопреки всему дышать стало проще. Тепло не могло ему приснится. Тяжесть не могла ему приснится. Минцзюэ-сюн тоже не приснился бы ему. Приснился бы Ванцзи или дядя. Может мама. Может мальчишка Мэн Яо. Минцзюэ бы не приснился, потому что душа его совсем не блуждала. Проснувшись, Сичэнь увидел зеленое полотно палатки, услышал шебуршание Не Минцзюэ, натягивавшего обувь, почуял запах жжёных веток — костёр ещё поддерживали, чтобы наварить еды. — Спасибо, — сказал Сичэнь. Минцзюэ горестно вздохнул.